- Чего ж тут непонятного? В Керосинове все знают, что два каких-то типа по болотам лазят. Я и пошел в Коровиху, а Кузьма Макарыч сказал, что вы поплыли на Илистое. Тогда я и решил вас перехватить, и Кузьма Макарыч привел меня сюда, к шурину своему. Это ведь дом его шурина, Шуры. И Орлов махнул рукой в сторону крыши за забором. Все вроде было просто. Орлов сам помогал огурцу, прочищал нам мозги, которые отчего-то отказывались прочищаться.
Капитан достал еще огурец и принялся обдумывать эту простоту. По огурцу капитанскому складывалось, что всего этого быть не могло, слишком уж просто и подозрительно. Но чего уж такого подозрительного? Вот стоит Орлов, чистый и ясный, старый друг, смотрит на меня с печалью. Он явно не понимает, почему я не прыгаю от радости, не обнимаю его, не хлопаю по плечам.
- Решил нас догнать, - задумчиво сказал капитан. - Ты решил нас догнать. А зачем?
- Что зачем?
- Зачем тебе нас догонять? Сидел бы себе в Москве.
Орлов слегка нахмурился.
- Я догонял не тебя, - сказал он капитану. - А его.
- Догнал ты нас обоих, - сказал капитан, решительно откусив огурца.
- Так что объясни - зачем?
- Погодите, ребята, - сказал я, - давайте присядем. Орлов, дорогой мой, как я рад тебя видеть! Ведь ты мне сегодня снился! Как же это ты нас догнал?!
Я обнял Орлова, усадил его на травку, сам присел рядом.
- Ты понимаешь, - объяснил я Орлову. - Мы тут в таких местах побывали, такого понавидались, что немного… устали… не обращай внимания. Ты-то на автобусе, а мы-то - по болотам… Да присядь ты, капитан, посиди, успокойся.
- Пускай объяснит, зачем нас догонял, - жестковато повторил капитан.
- Ты понимаешь, - сказал Орлов и положил руку мне на плечо, - трудно объяснить, зачем догонял. Просто душа за тебя болела. Лодку мы строили вместе, а поплыл ты один. Нехорошо, что я бросил тебя. Вот я и решил догнать. Нельзя так в жизни бросать друг друга. Должны уж как-то вместе. Вместе строили - вместе надо плыть. Понимаешь?
- Ну конечно, - сказал я, - конечно, понимаю.
- А я не понимаю, - сказал капитан.
Он по-прежнему стоял в стороне, не желая подсаживаться к нам.
- Садись, - протянул я ему руку, - чего ты не понимаешь?
- Не понимаю, как он мог нас догонять. Ведь он знает, что в лодку влезает только два человека. А нас уже двое.
- А ведь правда, - вспомнил я, - в лодку влезает только два человека. Как же теперь быть?
- Вдвоем и поплывем, - сказал Орлов и хлопнул меня по плечу.
- А капитана куда девать?
- А он пускай домой едет, автобусы ходят через день. Поплавал, и хватит.
Совершенно посеревший капитан, прищурившись, смотрел то на меня, то на Орлова.
- Да ты не обижайся, - сказал ему Орлов, - ты меня просто на время заменил. Мне ведь тоже охота поплавать. А мы и бамбук вместе доставали, и лодку вдвоем строили. Понимаешь?
- Понимаю, - сказал капитан, - прекрасно понимаю, что все это Папашкины штучки. Вначале хотел нас подошвой раздавить, а теперь вон что придумал - Орлова нам подсунул, чтоб мы дальше плыть не могли. Но только ни черта из этого не выйдет. С лодки я не слезу.
- Что ты говоришь? - сказал Орлов. - Какой подошвой? Какой Папашка?
- Тот самый Папашка, двухголовый. А тебе, дураку, надо было в Москве думать. А то вдруг явился, покататься на лодочке ему захотелось. На автобусе катайся!
- Что ты кричишь? - сказал Орлов. - Не тебе решать, кому плыть. Ты к лодке никакого отношения не имеешь. Настоящий капитан он, - и Орлов указал на меня пальцем, - ему и решать.
Понурившись, сидел я на траве. Смотреть не хотелось ни на Орлова, ни на капитана.
"И вправду, - думал я, - все это похоже на Папашкины штучки. Надо же, такой сюрприз - Орлов на берегах Акимки!"
- Что ж ты молчишь? - сказал Орлов. - Или не рад, что я появился? А помнишь, как мы лазили в подвал за бамбуком?
- Помню, конечно, помню. И очень рад, что ты появился. Только настоящий капитан у нас - фотограф. Он капитан, а я - матрос. Ему и решать.
- Я уже решил, - твердо сказал капитан, - мы плывем дальше, а Орлов, если хочет, может идти за нами по берегу.
- По этим-то болотам, - сказал я, - разве он пролезет?
- Пролезет, - сказал капитан, - с Папашкиной помощью.
Широко открыв глаза, смотрел на меня Орлов. Обняв колени, сидел он, сгорбленный и жалкий, и в спине его торчал нож, всаженный мною. Он-то мучился, он-то переживал, он-то рвался догнать друга - и догнал, а получилось, что он никому не нужен, в лодку его не берут, и какой-то капитан-фотограф запросто решает судьбу нашей дружбы.
- И вообще ты мне не нравишься, - сказал капитан, подозрительно оглядывая Орлова. - Я тебя как-то не вижу. Странно, что ты тут появился.
- Чего же странного?
- Очень странно, - повторил капитан и остановился, потоптался на этих словах, поставил знак особенного препинания. - Очень и очень странно, что ты не расспрашиваешь про Папашку. Ты раньше слыхал о нем? Или вы знакомы? А может быть, это он тебя и подослал?
- Кто такой Папашка? - сказал Орлов, ошеломляясь. - Не знаю никакого Папашку.
- Что-то вроде дракона, - пояснил я. - Двухголовый. Живет здесь, неподалеку, в Илистом озере.
- Вы его видели?
- Чувствовали, - четко выговорил капитан. - А хребет видели… И сало он мое сожрал, - неожиданно добавил капитан укоризненным тоном.
- Сала я вам привез… - сказал Орлов, - но теперь не знаю, что мне и делать… Это… Дело в том, что… Короче… Не знаю, как и сказать… Вместе со мной приехала эта… ну… Клара Курбе.
Глава XXV. ШУРШУРИН ДОМ
Самый пупырчатый, самый укропистый малосольный огурец помочь мне теперь решительно не мог. Выход к морю, всю жизнь я искал выход к морю, мечтал о корабле и построил лодку и вот наконец уплыл, распрощался. Нет, я не забыл оставленных людей, но все-таки ушел от них надолго, а может, и навсегда. Ведь никогда не знаешь, вернешься ли туда, откуда отплывал. И в душе я всегда прощаюсь навеки, на всякий случай.
А тут - выход к морю, самая легкая лодка, и уже нанюхался болотных газов, и оторвался, оторвался, и вдруг опять - Орлов, да и не только Орлов, там где-то и Клара.
Значит, я не оторвался, значит, надо еще шевелить, бить веслом?
- А граммофон ты с собой не привез? - спросил капитан.
- Не привез, - краснея, ответил Орлов. - Я и Клару брать не хотел, но она напросилась.
- Странно, - сказал капитан-фотограф, неприязненно качая головой. - В лодке только два места. Ты приехал сам, да еще и Клару с собой приволок.
- Я думал, как-нибудь обойдется. Покатаем ее в лодке, и поедет домой.
Эти сбивчивые и какие-то детские объяснения Орлова ничего, конечно, не объясняли. И слова "покатать Клару" звучали дико и неестественно. Мы тут мучаемся в болотах, тонем и мокнем, преодолеваем, а они приехали "покататься"! Черт знает что!
- Слушай, Орлов, - сказал капитан, - говори прямо. Зачем приехал сам? Зачем привез Клару? У вас с Кларой, может быть, это… как это называется… - И капитан повернулся ко мне в поисках нужного слова.
- Чувство…
- Вот именно… Может, между вами - чувство?
- Ты что, с ума сошел! - воскликнул Орлов. - Просто покататься просила. Какое чувство!
Орлов покраснел и насупился. Я же вдруг вспомнил ромбическую коробку, с которой явилась Клара, когда провожала нас. Вспомнил и розу, которой не коснулся. А почему я, собственно, не притронулся к розе? Роза-то, похоже, была для меня. И тут вдруг у меня неожиданно гукнуло сердце. Боже мой! Роза!
Неужто для меня была?
- Никакого чувства! - повторил Орлов. - Напросилась покататься!
- Катайтесь в парке культуры, - сказал капитан, - а мы плывем дальше.
И капитан, не прощаясь с Орловым, шагнул к лодке. Опираясь на весло, перекинул он ногу через борт, уселся на свое место. Волей-неволей и я потянулся за ним. Орлов потрясенно молчал.
- Садись, - приказал мне капитан, и я сел в лодку, взял весло.
- Что же это вы делаете? - сказал вслед Орлов. - Зайдите хоть в дом.
Там уж все собрались, ждут вас обедать.
- Нечего нам там делать, - сказал капитан. - А Кузьме Макарычу поклон передай.
Решительно взмахнув веслом, капитан двинул "Одуванчик". Мы отошли от берега.
- Неловко как-то, - потихоньку сказал я капитану. - Все-таки ждут нас. Зайдем хоть на полчаса.
- Не тянет, - сказал капитан, - нельзя нам туда заходить. Опасно.
- Да ничего страшного, - сказал я, - подумаешь - Клара. Наплевать. Зайдем. Орлова жалко.
- Это не Орлов, - прошептал капитан. - Это подделка.
- Господь с тобой, что ты говоришь? Опомнись. Какая подделка? Самый натуральный Орлов.
- Не верю, - сказал капитан. - Орлов сюда никак не может добраться. Это все вранье.
- Ладно тебе, успокойся. Надо все-таки вернуться. Хоть на полчаса.
- Ну смотри, - сказал капитан, разворачивая лодку. - Мое дело предупредить. Эй, - крикнул он Орлову, - погоди, мы возвращаемся!
Нос "Одуванчика" снова уткнулся в берег рядом с мостками, мы вылезли и как-то порознь - впереди капитан-фотограф, за ним Орлов, сзади я - пошли через поле к дому шурина Шуры. Дом этот был стар и кособок. Нижние венцы его прогнили, осели глубоко в землю, крыша от этого задралась острым горбом.
Над крыльцом, над окнами дома - повсюду были натянуты какие-то шпагаты и веревочки, на которых сушились белые грибы и черные окуни. Весь дом был завешан сухою рыбой и грибами, а в палисаднике перед домом бушевали свирепые заросли крыжовника и малины.
Шуршащие под ветром сухие чешуистые окуни, шелестящие грибы, скрипящие ступени - весь дом был пронизан тихими шорохами, и названье "шуршурин" очень подходило к нему.
Капитан поднялся на крыльцо и вошел в дом, за ним - Орлов.
Я замешкался на пороге, снимая сапоги. Босиком прошелся я по гусиной травке, короткой и мягкой, которой заросла лужайка у крыльца. В дом идти не хотелось.
Умылся под рукомойником и, выставив к солнцу лицо, решил обсохнуть, как-то не хотелось пока идти в дом. Сзади послышался шорох.
- Добрый день.
Я оглянулся.
Из полисадничка, из какой-то земляничной калиточки в заборе вышла Клара Курбе.
В сарафане, украшенном голубыми цветочками, босиком, с распущенными до плеч волосами. В руках она держала блюдо, наполненное и смородиной, и малиной, и крыжовником. Удивительно еще, что в блюде не оказалось огурца.
- Привет, - ответил я. - С приездом… только должен сразу сказать, что в лодку мы вас взять никак не можем… места мало. Мы, знаете, дальше поплывем, а уж вы…
Клара поставила тарелку на ступеньку, подошла ко мне поближе и вдруг поцеловала меня в губы.
- О боже! - бормотал я, вырываясь.
- С приездом, с приездом…
Глава XXVI. НОГА В КРАПИВЕ
Кум Кузя сиял.
Щека его, укушенная, почти вошла в свои берега, и тряпочку розовую кум с головы снял, оставил только шапку-треух. Одно ухо треуха торчало к потолку, другое прикрывало все-таки укушенную щеку.
- Вот и свиделись! - вскрикивал кум, обнимая меня, тиская капитана. - Будто не расставались!
Шурин Шура, человек с виду маленький и невзрачный, с красными слезящимися глазками, сидящий за столом без рубахи и босиком, качал головой, разглядывая нас, и повторял вслед за кумом:
- Вот и свиделись?
Из погреба и из чуланов шурин вымел на стол, очевидно, все огурчики и сметану, выставил квасу жбан, рыбник щучьей длины занимал полстола, а рядом с ним стояла глубокая глиняная миска. Там, в этой миске, в коричневатой утомленной сметане плавали целенькие беленькие грибки.
Поближе к миске пристроились Орлов и Клара, напротив присоседились к рыбнику и мы с капитаном. Сбоку от капитана сидели рядышком кум Кузя и шурин Шура, а справа от меня некоторый человек Леха Хоботов, тот самый, у которого - по рассказам деда Авери - летала рука.
Волей-неволей косым глазом поглядывал я на Лехины руки. Правая пока спокойно лежала на колене, а левая нервничала. То совалась она к рыбнику, то к грибочкам, но тут же убиралась назад, не решаясь притронуться ни к тому, ни к другому. Как видно, она ждала сигнала. И сигнал не заставил себя ждать.
- Дядя Кузя, - сказал шурин, - все собрались. Можно начинать?
Кум ласково оглядел всех, улыбнулся и сказал радостно: - Налетай!
И тут же руки Лехины вспорхнули с колен, закружили над столом, как две корявые птицы. То одним, то другим коготком схватывали они сальца, баранки, пельменчика и прямо с лету совали это в рот птенцу, на которого никак не был похож носатый Леха Хоботов.
Вслед за Лехиными и другие руки залетали над столом, как чайки над причалом.
Орлиные лапы капитана пали на рыбник, взломали хрустящую корку, из которой высунулась злая щучья голова.
В общем хоре летающих рук я не замечал рук Клары. Девушка Клара Курбе как-то терялась за столом и руки свои прятала под скатертью. Зато уж орловские длани парили вокруг Клары и пикировали каждую секунду на ее тарелку, с голубиной ловкостью подкладывая то грибок, то луковку.
- Скушай сальца с горчичкой, - ворковал Орлов, и Клара благодарно улыбалась. Давясь горчичными слезами, жевала сало.
Орлов, однако, не унимался. Следующим заходом он тащил ей без разбора и пельмень, и сотовый мед. Клара, к удивлению, глотала все это как тарантул.
Пришибленно следил я за ними. Напрасно капитан соблазнял меня щучьей головкой, я чуть притронулся к ней. Дикий, неуместный, несуразный Кларин поцелуй все еще висел у меня на губах. Ни сало с горчицей, ни рыбник, ни грибы, ни питье кваса не помогали - поцелуй никак не отваливался. Он прирос к моим губам, как гриб-трутовик к березе.
Между тем руки над столом стали летать помедленней, зато языки подразвязались. Первым подразвязался язык шурина Шуры.
- Вы - художники, люди ученые, - говорил шурин. - А мы тут живем в глуши - люди неученые. Но и у нас есть памятник культуры.
- Что за памятник? - спросил Орлов.
- Да там, - сказал шурин, - там вон, у нас за сараем, в крапиве памятник культуры валяется. Очень интересный памятник.
- Знаешь что, Шура, - неожиданно сказал кум Кузя, - помолчал бы ты лучше.
- Почему? - удивился шурин.
- Потому что неприлично за столом про памятники рассказывать.
- Да? А я и не знал, - сказал шурин. - Ладно, не буду.
- Нет-нет, расскажите, - сказал Орлов. - Это интересно.
- Я извиняюсь, - сказал кум, - а вы в Вологде пивали чай?
- Пивал, - ответил Орлов.
- А в Архангельском?
- Чего в Архангельском?
- Пивали чай?
- Да что вы мне про чай! Расскажите, что за памятник в крапиве.
- Нога! - послышался вдруг резкий голос с другого конца стола. Это открыл рот Леха Хоботов.
- Нога? - удивился Орлов. - Какая нога?
- Нога в крапиве, - повторил Леха и высосал бокал квасу.
- Эх, Леха, Леха, - укоризненно покачал головой кум, - как неловко - про ногу за столом. Некультурный ты.
- Балабол, - подтвердил шурин Шура.
- Какая нога? - приставал Орлов. - Объясните толком.
- Памятник культуры - нога, - досадливо пояснил кум. - Мужская каменная нога. Валяется в крапиве. В доисторические времена она была приделана к каменному телу. А ты, Леха, не очень культурный - про ногу за столом!
- Балабол, - снова подтвердил шурин.
- Кто сказал, что я балабол? - тяжко проговорил Леха Хоботов.
- Это я сказал, Леха, потому что некультурно за столом про ногу говорить.
- А кто начал про памятник культуры?
- Я и начал, Леха. Но ведь я не сказал про ногу, потому что дядя Кузя сказал, что это некультурно, а про ногу сказал ты, и тогда я сказал, что ты балабол… но я не…
Довести свою мысль до конца шурин не успел.
Правая Лехина рука, не дослушав Шуру, внезапно и быстро отделилась от тела.
Она пролетела над столом и, обогнув самовар, с ходу хлопнула шурина по зубам.
Охнув, шурин грохнулся на пол, а рука, описав в воздухе дугу, как австралийский бумеранг, вернулась к хозяину и, грубо говоря, присобачилась к телу. В наступившей тишине послышался голос кума:
- Я извиняюсь, а вы в Архангельском пивали чай?
Глава XXVII. ЩУЧЬЯ ГОЛОВА
Ответить на вопрос кума Орлов пока не мог. Зрелище полета Лехиной руки потрясло его. Орлов окаменел не хуже той ноги, что валялась в крапиве. Да и все общество как-то притихло и вращало глазами. Главное, неясно было, как и на что надо реагировать: на полет или на удар по зубам?
Пожалуй, реагировать приходилось на полет. Удары-то мы видывали и от нелетающих рук, а вот полеты наблюдали нечасто.
Шурин между тем довольно весело привскочил с пола и, потирая челюсть, замахал на Леху укоризненно пальцем.
- А ты, Леха, - сказал он. - Ты, Леха, не только балабол. Ты еще и забияка.
Орлов зашевелился.
- Это что же такое? - обиженно почему-то сказал он. - Это рука, что ли, летала?
- Да нет, - сказал кум, - это так, ничего особенного.
- Как же ничего особенного? Ведь если в Москве рассказать, что тут руки летают, знаете, что будет?
- Что?
- Ну я не знаю, но что-то будет!
- А ничего и не будет.
- Да ведь она же летает!
- Пускай летает, - сказал кум. - А я вот интересуюсь, вы в Харькове пивали чай?
- В Харькове я пивала, - неожиданно открыла рот Клара Курбе. - Чай был индийский со слоном, а к чаю варенье клубничное. А вот насчет полета отдельных частей тела я и прежде слыхала, но наблюдаю впервые. Интересно, как вы этого достигаете?
Обмакнув вареник в сметану, Леха улыбнулся.
- Тренировка, - сказал он.
Между тем капитан мой фотограф на полет Лехиной руки вниманья не обратил. Так и сяк обсасывал он щучьи плавники, запивал квасом, заедал коркою рыбного пирога.
Я тоже особо не взволновался. Куда больше тревожил меня непонятный, все еще висящий на губах Кларин поцелуй.
"Рука летающая ладно, - думал я, - пускай летает, а вот поцелуй - странный фрукт".
Где-то в самой глубине души зрела у меня мысль, что не худо бы этот фрукт повторить. Думая о поцелуе, я все-таки отметил про себя, что рука Лехина отрывалась вместе с рукавом пиджака, а потом рукав как бы пришился.
Это было забавно.
- Странно, очень странно, - сказал Орлов, удивленно оглядывая нас с капитаном. - Все восхищаются, что у человека летает рука, а эти - ноль внимания. Капитан оторвался от блюда, поднял к Орлову глаза. И тут я заметил, что не только Орлов, но все общество, собравшееся за столом, удивленно разглядывает нас. Дескать, как же так - у человека летает рука, а эти не замечают, будто стрекоза пролетела.
И даже шурин смотрит обиженно. Похоже, он больше обижался на нас, чем на Леху, от которого получил по зубам. И я понял, что шурин нарочно "подставился", подыграл Лехе, чтоб тот показал, на что способна его рука.