По вопросу о несерьезности и легкомыслии старшего поколения он чаще всего отводил душу с младшей сестренкой - Линей, с особой вполне серьезной и солидной, имеющей - по мнению матери - уже около шести лет от роду.
- Ах, как они меня раздражают! - вздыхал Гришка, жалуясь Лини на свою жизнь, усыпанную тернием - пойми, этот толстый тип Брусков садится вчера передо мною на корточки и сюсюкает… Знаешь, как они могут глупо проделывать это?
- И не говори! - вздыхает Лини.
- Ты - говорит - хоцис цикаладку полусить? Это мне-то? Пионеру с 1926 года?
- Ты его осадил, конечно? - посмотрела на него вопросительно Лини.
- О, можешь не сомневаться!.. Я вытащил из кармана ключ от нашей библиотечки, сунул ему под нос и, передразнивая его, спросил сысюкая так же, как он:
- А вы мозет клюциком поиглаетесь пока?
- Ну, и что же он? - подняла вопросительно брови Лини.
Гришка передернул досадливо плечами:
- Как ты наивна? Конечно, он не понял!
* * *
Вечером Гришка брал Лини за руки и говорил:
- Знаешь, что?.. Идем побродим, отдохнем немного от болтовни старших!
- Хорошо - соглашалась Лини - мне, пожалуй, тоже необходимо проветриться… Сегодня у меня ужасно болит голова от их дурацких споров!
Они быстро одевались и незаметно ускользали из поля зрения больших, оставляя иногда короткую записочку:
"Придем вечером".
В этих двух словах Гришка ухитрялся сделать восемь ошибок, что его, - впрочем, - ничуть не смущало.
* * *
На улицах жизнь казалась Гришке несравненно интереснее, чем дома.
Здесь можно было постоять у витрины "Юный Ленинец" и поделиться своими соображениями, что он - Гришка - намерен приобрести в недалеком будущем и что могла бы купить себе Лини.
- Как ты думаешь, Лини, этот барабан прочный?
Лини задумывалась и после некоторого размышления отвечала:
- Мне думается, он прочный! Ты хочешь купить его?
- Гм… как сказать? Конечно, я приобрету его, но только - не теперь… После когда-нибудь!
А когда в улицы скатывались с крыш темно-синие сумерки, они шли на площадь к ВУЦИКу послушать последние радио-новости и усладить слух свой радио-концертом.
Мощный громкоговоритель выбрасывал с силою в толпы стоящих людей политические новости, говорил с хрипом о последних событиях в Европе, случившихся час тому назад, после чего начинался радио-концерт.
Сегодня же внимание Гришки привлек фельетон о каком-то неизвестном Ползикове, который устроил радио-приемник у себя на дому и, не желая уплачивать радио-налог, был превращен в радио-зайца.
- Как ты думаешь, Лини? - спросил Гришка - могли бы мы устроить такой радио-приемник в нашей квартире?
- Мне думается, могли бы!
Гришка задумался.
Думал весь вечер, весь другой день и весь тот день, что шел за "другим", а после трехдневного обдумывания радио-мысли, решил посоветоваться с отцом.
- Вот что, - сказал Гришка, ухватившись цепко за отцовскую пуговицу на синей блузе - я должен установить в квартире радио-приемник!
- Это бесповоротно? - спросил отец.
- Окончательно… И пожалуйста, не делай такого глупого лица - мне это совсем не нравится… Завтра я приступаю к работе и ты должен помочь мне!..
- А… а ты знаешь, как построить приемник?
- Ерунда, - фыркнул Гришка, - завтра ровно в шесть и ни на минуту позже ты принесешь мне руководство "Как самому построить радио"… Только, чтобы без глупостей, чтобы - ровно в шесть!
- Позволь, но как же мне…
- Я занят, - оборвал Гришка отца, - через три минуты я делаю на собрании доклад!
Гришка махнул рукой и быстро скрылся в дверях.
* * *
Через пару недель Гришкина кровать была превращена в крупный завод радиостроительства.
Из под кровати выглядывали баттареи, мотки проволоки, на кровати лежали аккумуляторы, электрические лампочки, фарфоровые изоляторы, радио-журналы, ролики и другие радио-предметы.
Гришка целыми днями возился на полу: резал проволоку, плющил молотком какие-то металлические части и своей работой наполнял весь дом.
- Брось ты дурить, ради бога - увещевала мать - все равно ведь ничего не выйдет!..
А Гришка только улыбается на эти слова:
- Вообще я должен сказать - бога нет, это - раз, а два - это то, что вы не можете понять ничего в радио… Я только удивляюсь, почему я не мешаю вам молиться несуществующему богу, а вы мне мешаете производить полезное дело?… Здесь завоевание техники…
- А ну тебя, - сердится мать, - делай, что хочешь, хоть - нос себе разбей… Ну, и дети пошли теперь… Господи боже, - чистое мученье!
Недовольна была Гришкиной затеей и старшая сестра.
- Слышишь, ты, бандит? Ты перестанешь баловаться?
Гришка делает вид - будто не слышит и шевелит губы оскорбительной для сестры усмешкой.
- Я тебе говорю или кому?
- Иди, пудри спину себе, - огрызается Гришка, не выдержав.
- Смотри, Гришка!?
- Нечего и смотреть тут!.. Не мешай, говорю… Ступай лучше во двор - там маляры крышу красят, может и тебе для губ полведра дадут!..
Вечером отец смотрит с любопытством на работу Гришки и спрашивает:
- Ну, как продвигается дело-то твое?
- Хорошо! - весело улыбается Гришка, - вот только насчет телефонной трубки… Надо бы, говорю, трубку купить!
- Гм… Следовательно, без трубки никак, то есть, нельзя обойтись?
- Никак… Потому трубка - очень важная вещь для радио-приемника, - наставляет Гришка отца.
Отец думает, кряхтит, морщит лоб и со вздохом произносит:
- Что ж… Видно придется… купить трубку-то… так значит… А тебе, часом, не нужно помочь?
- Не надо, - отмахивается Гришка, - я сам…
- Ну, ну, - встает отец, - твое дело…
- Гм… гм… А сестру зачем изводишь?
Гришка досадливо морщится:
- Мещанка она… Не терплю таких… ходит вся в пудре, намазанная… Смотреть тошно!
- Хо-хо хо, - смеется отец, откидывая голову назад и краснея от смеха, - так, говоришь, смотреть тошно?
- Ясно - тошно!
- Чудак, ты Гришка, - улыбается отец, - я вот другим рос!.. Не знал я этого ничего.
- Ну, вот и плохо… Видишь, какая у тебя дочь выросла - пудреница!
* * *
Прошла еще неделя.
Гришка собрал свой аппарат, обтянул комнату проводами, оголенный конец провода за водопроводную трубу зацепил.
- И чего ты балуешься? - ворчит сестра.
- А, - хмурится Гришка, - какое здесь баловство, если я заземление делаю? Ты, пожалуйста, не выноси своих постановлений о радио, потому и ты в радио, как я вижу, совсем не разбираешься!
А однажды подозвал Гришка свою сестру-мещанку к аппарату, сложил руки на груди и сказал важно:
- Хочешь, я тебе силу радио покажу!
- Отвяжись!
- Нет, ты уж - пожалуйста… Сама же говорила - баловство, а теперь я могу тебе толк показать!
- Ну… Где он толк-то?
- А вот… Возьми-ка в руки эту проволоку!
- Которую? - нагнулась сестра.
- А крайнюю… Во, во!
Сестра протянула руку к тонкой проволоке, высовывающейся из ящика, но тотчас же отдернула ее назад.
- Ай-й-й!.. Бандит, дурак, болван!.. Что ты здесь устроил?.. Убить нас хочешь?
- А ты не трогай, - сказал Гришка, - потому здесь заключается ток, а сегодня я пойду в домком и попрошу разрешения повесить антенну!
- Что?.. Что тут еще случилось? - вбежала на крик перепуганная мать.
Сестра, конечно, поторопилась накляузничать.
- А ну вас; - рассердился Гришка, - мне еще антенну нужно навесить.
- Тьфу ты, - плюнула мать, - и в кого только уродился такой озорной мальчишка?.. Видала я детей, а такого еще в первый раз вижу. И мы были детьми, слава богу, да только таких шалостей у нас что-то и не слыхать было… Да-а что он тут собирается навесить?.. Как ты сказал, - ан… ан… ан…
Но Гришка сидел уже у преддомкома и вопроса матери не слышал.
- Что ж, это хорошее дело, - погладил бороду преддомкома, - только вот - будет ли действовать твой снаряд-то?
- Будет! - заверил Гришка.
- Гм… Будет, говорить?… И сегодня же?..
- Сегодня же будет… Главное - антенна, вот что!
- Так, так, - покрутил бородку преддомкома, - ну, что ж - пойдем, и я помогу, пока мне делать нечего!
- Как нечего? - подпрыгнул от изумления счетовод, - а ведомости проверять когда же?
- Что ведомости… Тут - антенна, а он с ведомостями!.. Идем, парень!.
Через полчаса бородатый преддомкома и взъерошенный Гришка лазили по гребню крыши, устанавливая антенну.
Гришка отчаянно ругался басом, сердился на нерасторопность преда, а пред потел, ползал на четвереньках по крыше, три раза хотел бросить "эту антенну" к черту и под конец установки порвал новые брюки со штрипкой о водосточную трубу.
* * *
Вечером квартира была переполнена до неприличия.
Все жильцы пришли посмотреть, что получилось из Гришкиной затеи.
Главбух Резинотреста принес грамофонную трубу и уверял Гришку, что всякий уважающий себя радист, для усиления звуков пользуется трубою только Главбуха, но Гришка отверг это предложение самым решительным образом:
- Спрячьте трубу, гражданин, и не толкайтесь, - заявил он тоном, не допускающим возражений, - во-первых, у меня есть картонный усилитесь, а во вторых - сейчас будет начало!
Пробило восемь часов.
В трубке что-то захрюкало, засипело.
- Простудилась бедняжка - попробовал пошутить жилец из 4 номера.
Гришка бросился к аппарату, нацепил картонный рупор и крикнул взволнованно:
- Тише, товарищи… Начинается!
Все моментально притихли и, вытянув головы вперед, с любопытством взглянули в зияющую дыру картонного усилителя.
Рупор солидно откашлялся и сказал громко: - доклад о международном положении.
- Здорово;
- Ш-ш-ш-ш!
Хриплый голос кашлянул вторично и заговорил о Германии, о событиях в Китае, о происках Англии и о многом другом.
А после международного обозрения, рупор начал говорить такие забавные вещи, что все покраснели от смеха, как вареная свекла и хохотали, сотрясая маленькую квартиру, в течение развеселых десяти минут.
Водопроводчик Семен хлопнул восторженно своего соседа по плечу и крикнул сквозь смех:
- Ловко, черт!.. Ах, чтоб тебя разорвало!
- Ш-ш-ш-ш! - зашикали на него.
* * *
Два часа воробьиным взмахом мелькнули, а когда из рупора полилась музыка, то все сели на пол и, наклонив головы на бок, слушали музыку, затаив дыханье.
- Хорошо, - шептал Семен своему соседу, - эх, хорошо… Вот, друг, как мы… И выходит теперь: лежи на кровати, да слушай, какие тебе оперы разыгрывают… Хорошо ведь?., а?
- Да уж чего лучше - ты лежишь, а воно соловьем заливается… Дело чистое, куда не кинь!
Расходились неохотно; все ждали продолжения, но рупор молчал и Гришка довел до всеобщего сведения о конце радио-вечера и попросил граждан не мешать матери производить уборку и выйти из квартиры.
- Ишь, командует, - ворчала сестра, - смотри, что с полом устроили… Чистый хлев, право слово - хлев!
- И впрямь! - поддержал Семен, - как же так, товарищи, выходит - и удовольствие мы получили и мусор после себя оставили?
Тогда на середину комнаты выступил пред-домкома и заявил громогласно:
- Товарищи, я предлагаю: впредь до установки в каждой квартире своего радио, производить уборку в этих комнатах по очереди.
- Дело!
- Факт!
- Да чего там? Согласны, - закричали все хором, - …а самую установку произвести - поручить товарищу Грише, как опытному радио-инженеру, установившему в своей квартире первую в нашем доме, разрешите сказать, - радиостанцию!
- Согласны!
- Приветствуем!
- Ур-р-ра! - закричали жильцы и на радостях так качнули Гришку, что у него голова кругом пошла.
А ночью, когда опьяненный славой радио-инженер жилкоопа - товарищ Гриша засыпал, он слышал сквозь липкую дремоту ворчанье матери и смеющийся, добродушный голос отца:
- Оставь… Пусть ребенок развлекается… Чем царапаться ему с сестрою, пусть уж лучше до радио-дела приспосабливается… Может и действительно радио-инженером будет… В меня пошел мальчишка… Я, ведь, тоже был в детстве дошлым парнем..
Потом голос отца потерял слова и превратился в гудение пропеллера.
Гришка упал в липкие, пушистые об’ятия сна и тотчас же перед глазами его вырос огромный рупор, а оттуда густой голос прогудел громко и раздельно:.
- Мо - лодец!
И поцеловал Гришку в лоб.
Первый арест
Поглядывая из окна мчащегося со скоростью 70 километров в час поезда, я перебирал в своей памяти проводы вчерашнего дня, такого далекого, туманного, обрызганного горечью соленых слез.
Вспомнил синие горные вечера, нежные эдельвейсы, которые рвал я с опасностью для жизни на горных чердаках Швейцарии, и маленький домик с черепичной крышей, где я провел свое детство. И в дымке воспоминаний моих встал мой старый отец, покрытый сединою, точно старый Монблан своими вечными снегами.
Отец держал свою корявую руку на моей голове и говорил мне - голосом, дрожащим от слез:
- Сын мой, годы и работа подточили здоровье мое, и я чувствую, как с каждым днем убывают мои силы… А маленькие братья твои не хотят этого знать… Они с каждым днем просят все больше и больше хлеба, сыра и картофеля… Они ужасно много едят теперь… Я даже не знаю, как нам быть дальше… Наш огород и наша корова уже не в состоянии удовлетворить их аппетиты… Это ты должен понять сынок!.. И ты уже сам работник… Тебе, мой мальчик, уже 16 лет… А в твои годы - ого-о!.. В твои годы я начал вести самостоятельную жизнь, как и все… Да, да… Я еще и семье помогал тогда…
- Что ты хочешь, отец? - спросил я.
- Мне думается, - отвернулся он, - мне думается, ты мог бы проделать то же самое… Здесь, в этой маленькой Швейцарии, все поступают так… Ты не встретишь такой семьи, где не было бы половины членов ее в эмиграции… Бог мой - улыбнулся отец - не будь Швейцарии, я не знаю откуда бы брали европейские государства учителей, бонн и гувернанток…
Отец опустил голову и задумался.
- Но… куда я должен ехать? - спросил я, сдерживая на глазах невольно навернувшиеся слезы.
- Это ты сам решишь, но кто хочет счастья, тот должен ехать в большой город, - так говорил мне отец мой, а твой дед…
- Хорошо - сказал я - завтра я поеду в Берлин… Это очень большой город, не правда-ли?
- Да, это большой город; ты можешь найти в нем свое счастье… А на дорогу я тебе дам столько, сколько я в состоянии буду дать…
- Хорошо, - вскричал я и, боясь расплакаться, выбежал из комнаты.
Мимо окон плывут отвесные каменные горы, уходящие под самые облака и пронизанные стремительно сбегающими вниз бесчисленными ручьями.
Это каскады, потоки, целые реки.
Они бурлят, пенятся и, рассыпаясь по зеленой долине, орошают ее серебряными лентами.
Утро ясное, свежее, росистое, такое, какое возможно видеть лишь в Швейцарии.
Из окна вагона видны внизу дома, задернутые легким и прозрачным туманом, вверху по уступам лежит потемневший снег…
Сосновый лес мелькает в окнах темной зубчатой стеной и вниз, цепляясь за его ветви, ползут клубящиеся облака.
Чудно хороша эта дикая, чуть суровая природа.
Реки не просто текут, а бешено низвергаются; горы стоят дыбом; сено сушат на кольях; ручьев такое множество, точно там за хребтом этих каменных утесов хранятся неистощимые резервуары.
Иногда, на головокружительной высоте, мелькнет крохотная часовня, - окно, выдолбленное, в стене, или водруженный крест рядом с избушкой на курьих ножках.
По долине непрерывной чередой тянутся небольшие деревни с белыми домиками, с киркой в центре и с башенкой, которая неизменно украшена часами.
Деревни так часты, что башенки как будто смотрят одна на другую, сообщая друг другу деревенские новости, проверяя часы.
Иногда поезд подходит к ним очень близко, и тогда можно сосчитать колокола на прозрачной колокольне, можно даже разглядеть знаки циферблата.
Перекинутые через реки мосты дрожат под тяжестью вагонов, и во многих местах полотно до такой степени узко, что кажется, будто поезд несется над пропастью в воздушном пространстве. Не знаешь куда смотреть - вверху, над головой, нависшие скалы, а внизу бездонные пропасти, с гор - бешеные потоки.
Но человек привыкает ко всему: и тут по горам пасутся стада, из труб поднимается дым, смешиваясь с облаками, а кое-где сверкают косы…
Я ощупываю в кармане свой капитал в сумме 5000 марок (что составляет по курсу не более и не менее, как 4 доллара), прижимаю свой паспорт с драгоценною визой ближе к сердцу и погружаюсь в размышления.
Постепенно мысли мои начинают путаться, и я погружаюсь в глубокий сон.
Ночью разбудили, проверили паспорт, внимательно и долго смотрели на визу и ушли так же молча, как и вошли.
Я повернулся на другой бок и заснул крепким сном шестнадцатилетнего парня.