На ходу подправив постель, Нэлка села на единственный стул и взглядом повелела мне встать рядом, что я и сделал. Взяв карандаш и заводив им по строчкам, она стала читать, медленно, исправляя нечеткие буквы и стрелками переставляя некоторые слова. Второй же рукой в задумчивости принялась поигрывать верхней пуговицей кофточки, то расстегивая ее и чуть распахивая ворот, то застегивая. Я с колокольной своей высоты так и уставился обомлело на эту пуговицу и на этот ворот… Околдовывает, околдовывает, думал я, не в силах отвести глаз… Внезапно подняв голову и перехватив мой пугливо-отпрянувший взгляд, Нэлка усмехнулась одними уголками рта и спросила:
- Может, сесть хочешь?
- Ничего, я постою, - пробормотал я.
- Ну что ж, почерк сносный и вопросики игривые. Вот, например: "Есть ли у тебя друг, подруга?" Это в каком смысле?
- В половом, - храбро ответил я.
- Я так и подумала. А не рано ли?
- Какой же рано, когда я через два года могу жениться!
- Да? И женишься?
- Посмотрю.
Снова расстегнув пуговицу, Нэлка рассмеялась, ткнувшись лбом в тетрадку, но вдруг спохватилась:
- Собственно, чему я удивляюсь? Значит, тебе уже шестнадцать. А мне двадцать. Старуха.
- Ну да! - вырвалось у меня протестующе.
- Нет еще? Ну, спасибо! - Улыбаясь, она повернулась ко мне всем телом, схватила за локоть и прошептала энергично: - Слушай, Аскольд, возьми меня в жены, а? Я тебя подожду два года.
- Ладно, если анкеты сделаешь! - со смущенным восторгом согласился я.
- Сделаю!
- По рукам!
И мы весело хлопнулись ладонями.
- Так, завтра я начну копировать и… - Нэлка что-то прикинула в уме, - да, к концу вторника все будет готово. Но если ты меня очень сильно попросишь, я могу начать и сегодня. Тогда все будет готово уже завтра.
Я прямо простонал:
- Я тебя очень сильно прошу!
- Очень-очень?
- Очень-очень! В квадрате! В кубе!
- Ладно, Аскольд, - грустно проговорила она, - очень сильно просить ты еще не умеешь.
Кошкой кинувшаяся на меня в первый момент, Нэлка сейчас доверчиво притихла и сделалась вдруг такой своей и близкой, что будь это Валя, я бы, наверно, обнял ее и поцеловал, тем более что внешне они казались почти сверстницами. Как тетя Вера не выглядела бабушкой, так и Нэлка не выглядела мамой - просто девятиклассница, развившаяся скорее других. Во всяком случае, Мишка Зеф не упустил бы возможности познакомиться с ней. А я-то, тюха-матюха а-ля бревно, нечистая сила, помело! Все их помело - это пианино, на котором они рвутся взлететь, да не хватает сил, а тут еще я любезно давлю сверху. Мне стало досадно и неловко и за старое и вот за это, что я приплелся и хамски навязал людям свои дела, как будто у них нет собственных и, может быть, трижды важнее моих забот. Досада перешла в щемящую жалость и сострадание, и я внезапно спросил:
- Нэль, а где твой муж?
- Нету, - ответила она, ребячливо разведя руки.
- Но ведь был?
- И не был. Просто случилось однажды полное затмение. А знаешь, сколько длится полное солнечное затмение? Секунды - и все, и нету его. Вот такая астрономия была и со мной. Бойся, Аскольд, затмения! - Нэлка вздохнула, поднялась и вдруг, обозрев меня с макушки до пят, улыбнулась опять. - Ну и вымахал - ужас! Ну-ка, на сколько ты выше меня? - Она легонько прижалась ко мне грудью и ладонью отметила рост на моей щеке. - На полголовы! Ничего, девчонки высоких любят… Да-а, а почему ты, интересно, перестал глушить нас?
- Сама же говоришь - вырос.
- Этот рост ничего не значит!.. Хотя… вообще-то почему бы не значить?.. Ну, ладно, ступай. Я все сделаю и занесу. Или через Алексея Владимировича передам.
Она повернула меня и подтолкнула в спину. Я вышел, не оглядываясь, радостно-встревоженный.
С первым делом было покончено.
Глава тринадцатая
Второе дело было ответственней.
К двенадцати часам я ждал к себе Валю. Это ведь не один на один, а при родителях. Отец определенно рассказал маме о той нашей встрече у завода, и они наверняка уже кое-что обсудили, но как пройдет эта очная ставка?.. Чем ближе подкатывало время, тем я больше волновался. А около двенадцати маме позарез потребовались колбаса и хлеб. Я пулей понесся в магазин, но как ни изворачивался в воскресных толпах, полчаса ухлопал. Прибежал - а Валя уже в кухне стрекочет с родителями.
- Oh, here is my pupil! (О, вот мой ученик!) - воскликнула Валя.
- Привет! - сказал я, улыбаясь.
- Not privet, but good afternoon. (Не привет, а добрый день!)
- Нет, привет!
- Вот видите, стесняется! - пожаловалась сокрушенно Валя. - Очень он у вас стеснительный!
- Yes!(Да!) - брякнул я, ставя сумку на стол.
Отец с Валей рассовывали по всяким щелкам какие-то маленькие бумажки. Я вынул из отрывного календаря и прочел: "О чем ты мечтаешь?" - а на обороте - "What are you dreaming about?"
- Что это?
- Научная организация труда, - ответил папа.
- Твои шпаргалки, - пояснила мама.
- Ходи и переводи, - сказала Валя. - Перевел - поверни, проверь и оставь там же… Это еще Светино наследство. И я учила, и вот опять пригодилось… Аскольд, раз десять повернешь, заменяй. Я принесла целую коробку - штук пятьсот.
Под общий смех я схватился за голову и, шатаясь, поплелся прочь. Но и в моей комнате Валя успела натыкать этих бумажек во все предметы. Они торчали, как ярлычки, точно все продавалось, - не жилье, а комиссионный магазин. Даже у бедного Мебиуса во рту белел квадратик. Я выдернул, усмехнувшись, и прочел: "Мне бы хотелось чего-нибудь горяченького, и как можно быстрей". Недурно, Меб! А на обороте - язык вывихнешь.
Валя зашла следом.
- В гостиной и в туалете то же самое. Но это для твоей самостоятельной работы. А вместе мы займемся другим. Ежедневно у нас будет три урока, по полчаса каждый: чтение текстов, заучивание наизусть отрывков и прослушивание записей - пластинки я тоже принесла.
- А в Лондон на практику мы поедем?
- Практику будешь проходить у Светы, как только я почувствую, что ты раскачался, - сухо сказала Валя. Еще у Ведьмановых Нэлка раззудила мою душу, и я о том лишь мечтал, чтобы скорее оказаться с Валей наедине и поцеловать ее. И вот мы наедине. Я ждал от Вали хотя бы какого-нибудь ласкового знака или жеста и даже приготовился мягко кивнуть: мол, понимаешь, родители, то да се, надо быть серьезнее, - но этого не было. Деловито выложив из сумки учебники и пластинки, Валя села на диван и озабоченно сказала:
- Начнем, а то позавчерашний день пролетел впустую.
- Не совсем, - возразил я.
- А что ты запомнил?
- Повторить? - с волнением спросил я.
Она поняла и хмуро бросила:
- Глупости, Эп!.. Пододвигай столик.
- Валь, что-нибудь случилось? - тревожно вырвалось у меня.
- Да нет… Ну, давай с вашего последнего Светиного урока, за который ты получил пару, - шепотом сказала она, но это был шепот не на ту тему, какой жаждал я.
Может, Валя узнала, что я Садовкиной руку целовал? Или что провожал Лену до дому? Или со Светланой Петровной поссорилась? Или наработалась вчера? Или мама походя что-нибудь ляпнула?.. Тогда почему бы не сказать?
Теряясь в догадках и мучаясь непониманием, я придвинул журнальный столик, сел напротив Вали, открыл учебник и, низко наклонив голову, начал читать, но голос мой пресекался, и глаза туманились. Валя закрыла текст рукой и вздохнула:
- Эп, так не пойдет! - Я поднял голову. Увидев мое лицо, Валя медленно свела свои брови шалашиком и тихо спросила: - Ты хочешь поцеловать меня?
- Да, - одним дыханием ответил я.
- Ну, поцелуй.
И склонилась ко мне. Я застыл на миг, потом быстро поцеловал ее и задохнулся. От внезапной легкости у меня выступили слезы. Я вскочил и отошел к столу проморгаться. Чувствуя стыд и радость, я вставил Мебиусу в рот выпавшую шпаргалку и вернулся, конфузливо улыбаясь.
Валя ласково кивнула.
- Не сердись, Эп! Все в порядке.
Читал я все равно скверно, зато с удовольствием, но Валя разбила меня в пух и прах. Замечания в общем-то сводились к одному: английский текст я читаю по-русски. Чтобы я глубже прочувствовал чудовищность своего произношения, Валя попросила записать на магнитофон ее и мое чтение отдельных фраз. Сам себя я часто прослушивал и не то чтобы восторгался своей тарабарщиной, но мне было как-то приятно, что вот я, русский пацан, шпарю по-аглицки, пусть непутево, но уж не до такой степени, чтобы настоящий англичанин не понял, ведь есть у них и заики и шепелявые, которых они как-то же понимают, но лишь тут, в сравнении, грустно убедился, что я беспросветный варвар…
Вместо получаса, первый урок длился полтора часа, да и то нас прервали - позвали есть. Валя навострилась было убежать домой, но папа поймал ее за руку.
- Куда?.. Аскольд, в чем дело?
- Не пускать! - сказал я.
- И не подумаю! Валя, ты сегодня наша гостья! Пусть Аскольд - недотепа, но мы люди симпатичные! - заверил отец и повел разулыбавшуюся Валю в гостиную.
- Ты бы вот, симпатичный, бороду сбрил, - ввернула мама, - а то пугаешь людей, как леший.
- А что, плохая борода?.. Валя, она тебе не нравится? Скажи "нет" - и давай ножницы.
- Скажи, скажи, Валюша! - подзадорила мама. - Поймаем его на слове, а то он все увиливает!
Валя повернулась к отцу и, оценивающе оглядев его, авторитетно заключила:
- Зачем же? Прекрасная борода. И она вам, Алексей Владимирович, очень идет. Я даже догадываюсь, почему. У вас продолговатый нос, не совсем по лицу, а борода удлиняет лицо, и все становится нормальным.
- Разве? - удивился отец, ощупывая нос и бороду. - Вот не подозревал, что борода мне и теоретически положена. Так что, Римма Михайловна, прошу любить и жаловать!
Мама махнула рукой.
- Да носи ты ее, носи, свою метлу, только следи, чтобы она псиной не пахла!
Валя чуть хохотнула, а я нервно поморщился. Меня бы сейчас и Никулин не рассмешил - такая во мне сидела настороженность. Будь я уверен, что весь обед пройдет в веселье и смехе, я бы, может, и расслабился, но, к сожалению, я был уверен в обратном: что родителям не до одних только шуток, когда к сыну пришла не просто девочка и не просто по делу - это-то они понимали. И мне ужасно хотелось, чтобы они понравились друг другу, поэтому я боялся за них за всех - как бы кто-нибудь не сказал или не сделал чего-то такого, что смутило бы или обидело другого. Особенно я опасался, конечно, за маму: она любила затевать скользкие разговоры, чтобы прозондировать моих друзей, как будто они были пришельцами из других миров и могли занести в наш дом неведомую заразу.
Мы сели крест-накрест, молодые и взрослые. Отец разложил салат. Есть я не хотел совершенно, но решил показать волчий аппетит, чтобы мама не придралась и не спросила опять, как у меня с утренним стулом.
Вилки затюкали по блюдцам.
Валя клевала отдельно горошины, отдельно кубики колбасы, отдельно кубики картошки. Мама торопилась, по привычке. Папа ел крупно и аккуратно, чтобы ни крошки с губ не сорвалось, иначе все будет в бороде. Молчали. Молчание меня тревожило, как и разговор. Быстрее всех прикончил салат папа и, убедившись, что борода в порядке, спросил:
- Валя, а не замаял тебя Аскольд?
- Что вы! Он на лету хватает!
- Почему же он в школе не хватает на лету? - слукавил отец, но, спохватившись, что ария немножко не из той оперы, быстро продолжил: - Да-а, жуткое дело - чужой язык!.. Я, например, немецкий шесть лет в школе долдонил да пять в институте, а в прошлом году отправили меня в ГДР опытом делиться - со стыда сгорел. Ни бэ ни мэ! Вот ведь какая кирилломефодика!.. А русский взять?.. Для иностранца это китайская грамота, какой свет не видел!..
- А знаете, есть, наверно, какое-то общешкольное отношение к иностранному, и его трудно изменить, - сказала Валя.
- Возможно, - согласился папа. - Даже наверняка. Вот у нас на заводах сплошь и рядом встречается такая вещь: не идет изделие - и все! Техническая сторона решена полностью, а не идет! Отношение! Пока не переломишь отношение - не жди успеха. Это ты, Валя, верно заметила.
Валя обрадованно подхватила:
- Конечно! А больше чем объяснить?.. Вот у Аскольда английский не любят, хотя сестра моя, по-моему, отличный преподаватель, а у нас, в седьмой школе, любят!
- Валя, а ты разве в седьмой учишься? - спросила мама.
- Да.
- Это не у вас перед Новым годом десятиклассница родила?
Пожалуйста, зонд пущен!
Странно, что именно вот такие любовно-свадебно-родильные разговоры вспыхивают вокруг меня в последнее время на каждом шагу. Тут не хочешь, да задумаешься об отношениях между мужчинами и женщинами. Но одно дело - думать, другое - говорить. Я кинул испуганный взгляд сперва на маму, потом искоса на Валю, которая, ничуть не смутившись, отозвалась:
- У нас… Ох и шума было!
- Еще бы!
- А почему? Родила же она не просто так.
- Просто так никто, Валюша, не рожает!
- Ну, я имею в виду, что у нее есть муж, одноклассник. Не настоящий, конечно, муж, а друг. Они пока не расписаны, но вот-вот. И у них любовь. - Мама гмыкнула. - Вы не верите, Римма Михайловна, что в десятом классе может быть любовь?
- Почему же, верю. Любовь может быть и даже необходима. Но у любви есть ступеньки, лестничные площадки, этажи, наконец! Любовь - это, если угодно, небоскреб, на который нужно умело подняться! - выговорила мама и повернулась к отцу. - Алексей Владимирович, это правильно по-инженерному?
Чуть пожав плечами папа ответил:
- По иженерному-то правильно…
- Ой, не знаю! - горячо вздохнула Валя, прикрыв ладонью глаза и тут же убрав руку. - По-моему, если любовь - это небоскреб, то - пусть это и неправильно по-инженерному - никаких там ступенек и этажей нет, а молниеносный лифт: раз - и на крыше!
- Да-да, - вроде бы поддакнула мама, - так и эти ребятки решили, раз - и на крыше, два - и ребенок!
- А разве это плохо - маленький гражданчик? - удивилась Валя.
- Гражданчиков выращивают граждане, а не зеленые стручки, у которых едва проклюнулось чувство, первенькое, чистенькое, как в него - бух! - пеленки и горшки!.. В голове сквозняк с транзисторным свистом, танцульки, хиханьки да хаханьки, а на руках - ребенок. Нелепость!.. И этот мальчишка вот-вот, зажавши уши, без оглядки удерет от своей возлюбленной! - сурово закончила мама.
Валя, потупившись, сказала:
- Да, он на время вернулся к своим.
- Уже? Вот видите!
- Это чтобы десятый класс закончить, - торопливо и неуверенно пояснила Валя.
- Ага! - воскликнула мама. - Ему, значит, надо десятый закончить, а на нее плевать?.. Вот так она, дитя в квадрате, и останется на бобах: с ребенком, без мужа и без образования!.. Далеко ходить не надо - вон, под нами, юная клушка сидит! Девочка, цветочек, а уже мать-одиночка! - Словно специально дождавшись этого момента, чтобы образней подкрепить мамину мысль, у Ведьмановых заиграло пианино. - Пожалуйста - тоску разгоняет!.. А вашей совсем худо. Ну, куда она теперь с девятью классами, с этим огарком?
- У вас, Римма Михайловна, очень мрачный взгляд на жизнь, - тихо сказала Валя.
- Не мрачный, Валюша, а точный!
Мне был до стыда неприятен этот спор, я силился вмешаться, но не находил никаких контрмыслей и в поисках спасения глянул на отца. Его, наверно, сейчас беспокоил не столько любовный небоскреб, сколько треснувшие цокольные панели, из-за которых ему грозила тюремная решетка, но тем не менее папа, кажется, внимательно слушал разговор. Поймав мой тревожный взгляд, он кивнул мне, постучал вилкой о блюдце и сказал:
- Нет-нет Римма Михайловна, именно мрачный. Хотя бы потому, что вы не даете нам супа.
- Ой, простите! - спохватилась мама. - Вечные вопросы!.. Отец, неси супницу!
- Я, мам, принесу!
Опасность миновала. Не знаю, что там вывела для себя мама, но я, несмотря на отвращение к этому зондированию, вывел, что Валя - молодец, не сдалась! Я подхватил тяжелую фарфоровую супницу и на радостях чуть не хряпнул ее о косяк.
Стол уже очистили для больших тарелок. Валя встала, чтобы помочь разливать суп, но мама усадила ее, говоря, что, мол, будь уж сегодня настоящей гостьей, а вот в следующий раз… И после короткого многозначительного молчания вдруг со взарпавдашней серьезностью упрекнула меня за то, что я не могу натренировать своего бездельника Мебиуса выполнять какую-нибудь кухонную операцию - вот хотя бы оборудовать поварешкой.
- Куда мне, с огарком, - буркнул я.
- Знаю, над чем ты подтруниваешь! Мол, мать лирику развела, а мы физики! У нас в туалетах музыка играет!.. А я вам и как физикам сделаю вливание, хотите?
- Я сдаюсь! - быстро сказала Валя.
- Ну-ка, мам!
- Пожалуйста. Только есть не забывайте. - Она налила последнюю тарелку - себе - и села. - У одной старушки из нашего дома в желудке нехорошая опухоль, не за едой будь сказано…
- У кого? - спросил я.
- Не имеет значения. Оперировать не дается - зарежут, говорит, чтобы пенсию не давать. Словом, оперироваться - ни в какую!
- У нее рак? - горько спросила Валя, щупая свой живот.
- Да.
- Ужас! - выдохнула Валя. - И не знают, как лечить?
- Знают. Существуют лучи, которые убивают злокачественные клетки, но они же убивают и здоровые. Как спасти человека?.. Физическая проблема. Спасайте!
Сначала я перебрал в уме всех бабок нашего дома - у кого же рак? - но ни к чему не пришел и углубился в физическую проблему. И тут же предложил:
- Сделать укол, чтобы здоровые ткани не боялись лучей!
- Такого препарата нет.
- Вывести желудок наружу! - торопливо, точно больная умирает на глазах, сказала Валя.
- Это опасная операция.
- А если сперва слабую дозу, а потом… - вслух подумал я, но сам же отверг идею.
- А через пищевод? - неуверенно спросила Валя.
- Все равно заденет ткани.
- А-а! - вдруг воскликнул я и аж вскочил, размахивая ложкой. - Надо пустить лучи рассеянным пучком, неопасным, а линзой сфокусировать их в желудке!
Мама, спокойно хлебавшая суп, перестала есть, удивленно вскинула брови и сказала:
- Верно.
- Ура-а! - крикнул я.
- Ура-а! - подхватила Валя.
- Ура! - коротко поддержал папа.
Я был на седьмом небе, как будто действительно спас неведомую бабушку, а заодно и себя, и Валю, и всех пятнадцатилетних вообще. Нет, уважаемая Римма Михайловна, восемь классов - это все же вам не свечной огарок!