И, утомленная долгой беседой, она сладко уснула - ей и вправду совсем нечего было делать в этом скучном, тесном стеклянном ящике.
А рыбки не могли уснуть. Взбудораженные удивительными историями, о которых поведала гостья, они забились в свой уголок за водорослями и потихоньку шептались.
- Я бы все на свете отдала, - говорила Ките, - чтобы хоть разочек нырнуть в океанскую глубину.
- Пусть, - вздыхала Пите, - пусть меня рыба-пила перепилит, только бы поплавать по трюмам затонувшего корабля...
- Или по таинственным коралловым лабиринтам...
- Где сверкают оранжевые морские звезды...
- А может, - замечталась Ките, - может, и я подружилась бы со страшной акулой, стала бы вытаскивать у нее из зубов крошки...
- А я помогла бы тому бедняге осьминогу разобраться с ногами...
- Неужели мы никогда-никогда не увидим океана?
- Лучше уж было бы не слышать о нем, - всхлипнула Пите.
- Да, - глотая слезы, дрожащим голосом произнесла Ките, - ведь до сих пор мы с тобой были так счастливы...
- И думали, что аквариум - самое лучшее место в мире...
- И что наша монетка - величайшее сокровище...
- А теперь стало тесно и скучно...
- Как в тюрьме... Куда ни поплывешь, всюду натыкаешься на стеклянную стену...
- Тс-с-с! - предупредила Ките.
Рыбки прислушались: раковина сквозь сон что-то бессвязно бормотала:
- Уже... уже... к мачте... крепче вяжите... Спасибо. Фу-фу. Привет, рыба-пила! Что теперь пилишь?... Представляете - в тесный стеклянный ящик... Эй, ну-ка, и мне амфору с вином!... Да здравствует Океан...
Потом она повернулась на другой бок и утихла, а рыбки зашептались дальше:
- Наверно, ее скоро снова возьмут в океан.
- О, если бы она могла и нас прихватить!
- А как? Нет, это невозможно.
- Знаешь, - Пите от восторга закружилась на месте, - знаешь, что я придумала?
- Что?
- Я придумала, как нам попасть в океан!
- Ну так скорей говори! - перебила ее Ките.
- Видишь, внутри у раковины пусто. А разве это не прекрасное убежище для нас? Попасть в него можно через вот ту дырку. Залезем, спрячемся и дождемся, когда раковина снова отправится в плаванье...
- Ну, дождемся, и что?
- А то, что капитан во время бури привяжет свой счастливый талисман к мачте, и когда раковину захлестнет волна, мы выскочим из нее и - бульк! - в океан!
- Вот это да!
Сказано - сделано! Рыбки подплыли к спящей гостье и шмыгнули внутрь, в глубокий, темный, сужающийся, полный странного гула и воды коридор. Успели они как раз вовремя: вскоре капитан вытащил раковину из аквариума и отнес на корабль, в свою каюту.
Берег остался позади - корабль отправился в дальнее плавание. Через неделю он уже бороздил волны Атлантического океана.
И вот однажды ночью разразилась сильная буря. Корабль швыряло, как щепку, и капитан привязал свой талисман к мачте. Высоченные волны захлестывали палубу, красавица-раковина гордо встречала и рассекала своими рожками их пенные гребни. Соленая вода проникла внутрь ее лабиринта, добралась до самых его отдаленных уголков и, выливаясь обратно, вынесла оттуда высохших глупышек - Ките и Пите.
И все-таки они попали в Океан!
БЕССЛАВНАЯ ПОБЕДА
Склоны огромного оврага (на самом-то деле - небольшой промоины, размытой вешними водами) до отказа забиты множеством букашек - черных, рыжих, золотых, серебристых, пестрых. Взобравшись на камень, жук-усач во всеуслышание объявляет:
- Прыжок в высоту выполнит щелкун красноногий!
Шумит, гудит овражек - не просто овражек, а букашечный стадион, и жук-усач не просто жук, а главный судья соревнований по прыжкам в высоту - одному из самых популярных среди насекомых видов спорта. В центре стадиона - два высоких прямых стебелька ржи, а между ними натянута паутинка. Через нее-то и прыгают. Поначалу состязалось больше сотни прыгунов, но многим не удалось взять высоту, и они выбыли, остались лишь самые прыгучие: щелкун, скакун, цикада, блоха и зеленый кузнечик.
- Итак, прыгает щелкун, - повторяет судья. - Паутинка установлена на высоте двухсот шагов сороконожки.
Щелкун подходит к стебелькам и - что бы вы думали! - укладывается под ними на спину. Лежит неподвижно, задрав вверх всю шестерку своих красных ножек.
- Щелк-щелк-щелк, - пощелкивают на склонах овражка щелкуны-болельщики, подбадривая своего представителя, конечно, они надеются, что он станет чемпионом.
А щелкун красноногий по-прежнему лежит на спинке и вдруг, словно подброшенный невидимой рукой, взмывает в воздух - вверх ногами! Из всех жуков одни только щелкуны умеют прыгать таким способом. Взлетел, перевернулся в воздухе, и, к несчастью, при этом задел одной из ножек за паутинку, она рвется, и спортсмен падает на взрыхленный песочек. Не удалось! С досады он лупит ту несчастную ногу, которая задела паутинку, всеми остальными ножками и кричит:
- Это ты виновата!... Из-за тебя оборвалось!... У, неуклюжая! Не прощу!... - Стадион смеется над щелкуном, бьющим собственную ногу, а тем временем подоспевшие пауки уже сплели новую паутинку, сороконожка отмерила нужную высоту, муравьи привязали нить между стебельками, жук-могильщик взрыхлил песочек - чтобы прыгунам было мягко падать. Судья усач объявляет:
- Щелкун высоты не взял. Приготовиться скакуну!
Длинноногий большеглазый жук-скакун все время до этого момента массировал лапки, разминался, готовился к прыжку. Теперь он входит в сектор, останавливается, притрагивается к висящему на животе амулету. Этот амулет - коготок колибри - должен принести ему удачу.
- Вперед, в чемпионы! - кричат со всех сторон болельщики-скакуны.
Жук-скакун еще раз дотрагивается до амулета, шепчет заклинание, которое, по его мнению, тоже должно помочь. Заклинание звучит так: гюр-гюр, люр-люр. Потом он поплевывает на лапки, разбегается, вот-вот прыгнет, но... Но вдруг останавливается под самой паутинкой. Наверное, плохо разбежался. Возвращается назад, снова поглаживает амулет, снова бормочет свое "люр-люр, гюр-гюр", снова разбегается, сейчас взовьется вверх! Но опять останавливается. От волнения и надежды его большие глаза еще больше расширяются, зеленый животик вздрагивает, а передние лапки продолжают гладить амулет, который должен принести счастье. Еще одна попытка: снова разбегается, снова останавливается и снова не может прыгнуть...
- Это еще что за новости? - удивляется даже судья усач, много лет посвятивший спорту.
- Скакунишка-трусишка! - вопят зрители.
- Прыгай наконец, не позорь нас! - доносится оттуда, где сидят болельщики-скакуны.
- Теперь уж точно прыгну! - клянется жук-скакун, в последний раз трогает свой счастливый амулет, бормочет заклинание, разбегается и - чтоб тебя! - снова в страхе замирает под паутинкой.
Когда он разбегается уже в пятидесятый раз и в пятидесятый раз испуганно останавливается и не прыгает, судья усач теряет всякое терпение и топает лапкой:
- Хватит. Уходи с площадки! Засчитываю тебе поражение.
Под хохот всего стадиона потемневший от стыда трусишка-скакунишка отходит в сторону, срывает с себя амулет, в сердцах швыряет его на землю. И тогда - подумать только! - одним могучим прыжком перемахивает через весь овражек и скрывается на лугу.
- Чтоб ему провалиться! - гудят от досады все скакуны-болельщики. - Когда не надо, прыгает до самого неба!
А судья уже объявляет:
- Приготовиться цикаде!
И вот цикада взлетает вверх, вот она уже у самой паутинки, но, увы, тоже задевает ее, и тонкая ниточка обрывается. Цикада шлепается на песок и от обиды, что не удалось стать чемпионкой, жалобно трясет лапками и трещит:
- Прросто безобрразие... Позоррр...
Пауки тут же сплели и передали муравьям новую паутинку, сороконожка отмерила нужную высоту, жуки-могильщики взрыхлили песок, а цикада все еще валяется вверх лапками на песочке и трещит:
- Позорр, позорр...
- Прошу покинуть сектор для прыжков. Вы мешаете другим спортсменам! - строго говорит ей судья усач.
- Позоррр, - возмущается цикада.
- Эй, ты, не смогла перепрыгнуть - не мешай другим, - стыдит ее группа сестриц цикад, устроившихся на откосе овражка.
- Позоррр... - тянет свое цикада.
- Очистить площадку! - приказывает судья.
Подлетают слепни, укладывают рыдающую цикаду на сухой листик и волокут прочь, как мешок мякины.
- Приготовиться блохе! - объявляет судья.
Крохотная, с маковую росинку, блоха подбегает к стебелькам ржи с высоко натянутой паутинкой. Где уж такой мелюзге перепрыгнуть! Однако блоха приседает и, словно на пружинке, взмывает вверх и перелетает через нить, ничуточки ее не задев. Вот это да!
Над стадионом воцаряется мертвая тишина - от неожиданности все затаили дыхание. И подумать-то нельзя было, что кроха покорит этакую высотищу. Первыми приходят в себя болельщики-блохи.
- Ии-и-и-и! - визжат они своими пискливыми голосками и от радости все вместе подскакивают вверх. - Ии-и-и-и!... Ура, малышка!
- Мо-ло-дец! - соглашается стадион.
Блоха поднимается с песка. Да уж, всем нос утерла! Ее хоботок задирается, от гордости. Что ни говорите, а теперь ясно, кто прыгает выше всех. Теперь все должны ее на руках носить и всячески ублажать - ведь она чемпионка!
Однако слишком рано радуется блоха: соревнования еще не-окончились, ведь не прыгал зеленый кузнечик. Вспомнив об этом, блоха бледнеет: хоть бы ему не повезло! Так хочется остаться первой, непревзойденной.
И когда зеленый кузнечик встает, готовясь к прыжку, блоха тихонько колдует:
- Бу-бу-бу, бе-бе-бе, ногу бы сломать тебе! А судья усач объявляет:
- Прыгает зеленый кузнечик.
Если сказать правду, никто не сомневается, что чемпионом станет кузнечик: его прыжок так великолепен, так высок, так легок, а ноги у него такие длинные... Спортсмен глубоко вдыхает воздух, подбирает фалды своего зеленого фрака, чтобы не мешали, разбегается, отталкивается и, как полевой ветер, высоко проносится над паутинкой... Но что это? Ай-яй-яй - фалда выскользнула из лапки, задела нить и оборвала ее... Поражение!
- Ой! - кричат от отчаяния болельщики-кузнечики.
- Ура-а-а! - пищит счастливая блоха. - Я - чемпионка!
А кузнечик поднимается с песка, отряхивается и, хоть неудача огорчила его, вежливо благодарит судью соревнований, пауков, сороконожку, муравьев и жуков-могильщиков за внимание и труд. Потом подходит к блохе и сердечно поздравляет ее с чемпионским званием. Но зазнайка-блоха делает вид, что не замечает дружески протянутой лапки - ишь возгордилась!
Тогда кузнечик, улыбнувшись всему стадиону, всем болельщикам, преспокойно вытаскивает свою скрипочку. И, покидая сектор для прыжков, начинает наигрывать на ней и запевает:
К чему рыдать и слезы лить?
Закрутим бодро усик!
Лишь тот способен победить,
Кто проиграть не трусит!
Песенка его так весела и задорна, что весь стадион, все болельщики, даже сам судья усач, даже блошиная ватага подхватывают:
Лишь тот способен победить,
Кто проиграть не трусит!
Блоха вынуждена немножко опустить свой хоботок и посмотреть, что происходит. А происходят странные вещи: покинув чванливую чемпионку, все, приплясывая и весело припевая, направляются следом за пиликающим на скрипочке кузнечиком. Стоит блоха на пустом стадионе, ждет, когда вернутся хотя бы блохи, начнут ее прославлять, хвалить, поднимут и отнесут домой, но никого нет. Только издалека, с края лужайки доносит ветерок все ту же песенку:
Лишь тот способен победить,
Кто проиграть не трусит!
- Чтоб всех вас ветром раздуло! - шипит чемпионка, в одиночестве упрыгивая с пустого стадиона. - Чтоб у вас у всех ноги подвернулись!...
Но ее проклятия не достигают цели, и не перестает звучать веселый припев:
Лишь тот способен победить,
Кто проиграть не трусит!
ПЕРВЫЙ ПОЛЕТ
Ауримас впервые летит на самолете. Дрожащими от волнения пальцами берет он леденец, который на подносе протянула улыбающаяся стюардесса; на фантике нарисован золотой самолетик. Сунув леденец в рот, мальчик прижимается лбом к круглому окошечку, стекло толстенное, его, наверно, и камнем не пробьешь. Внизу видны маленькие, бегущие назад домики, квадраты полей, паутинки железнодорожных путей; по рельсам как раз катится паровозик - крошечный, меньше игрушечного. Но вот внизу уже ничего не видно, самолет ныряет в тучу, и Ауримасу становится страшно.
- Мама, - спрашивает он, - а самолет не может заблудиться в облаках?
Но не успела еще мама успокоить его, как самолет выныривает из густого серого тумана, и они уже летят по залитому солнцем бескрайнему простору. Теперь мальчику кажется, что облака внизу - вовсе не облака, а снежные поля, из которых там и сям выступают ледяные торосы, и на них вот-вот может появиться семейка белых медведей. А вдали, до самого горизонта, запорошенные снегом равнины, и если бы, мечтает Ауримас, если бы к хвосту самолета можно было привязать санки и сесть на них - то понесешься по этой равнине быстрее ветра, даже в ушах засвистит!... Невиданно широкий и чистый мир открывается перед удивленными глазами малыша, мир золотистого холода, повисший над планетой Землей, которой и не видать за толстым слоем облаков. От восторга Ауримас даже проглатывает леденец.
- Мама! - кричит он. - Теперь я уже знаю!
- И я тоже знаю, - понимающе улыбается мама. - Когда вырастешь, будешь летчиком, да?
- Конечно, - кивает головой мальчик, щеки его горят от волнения. - Конечно, буду летчиком, и мой самолет потащит вслед за собой санки - сто санок! - а на них будет сидеть тысяча мальчиков и девочек, и знаешь, куда мой самолет повезет их?
- Уж не в Африку ли? - смеется мама.
- И откуда только ты все знаешь? - удивляется Ауримас. - Да, я прокачу их в Африку, чтобы они увидели настоящих крокодилов и настоящих львов.
- А разве в зоопарке живут не настоящие львы и крокодилы? - спрашивает мама.
- Конечно, не настоящие, - с видом знатока заявляет Ауримас. - Ведь они же в клетках. А в Африке бегают на свободе, значит, настоящие!
Мальчик не видит, что люди, сидящие рядом с ними, слушают и улыбаются. Он уже снова прижался носом к окошечку и думает о чем-то своем.
- Мама, - через некоторое время спрашивает он, - а птицы могут летать на такой высоте?
- Могут, - отвечает мама, - только не все...
Когда по утрам стало подмораживать и однажды трава на берегу даже побелела от инея, старый селезень закрякал, подавая уткам знак, что пора готовить крылья в дорогу. И вскоре поднялась в небо целая стая диких уток, а с ними и молодой утенок, которого ждало первое путешествие в невиданные теплые страны, в Африку.
В том году весна была поздней, утенок появился на свет, когда дело уже шло к лету, и крылья у него окрепли еще недостаточно. Мать-утка опасалась, что он не выдержит далекого пути. Однако зима обещала быть суровой, оставаться зимовать здесь, на родном болоте, никак нельзя, это означало бы верную гибель. Значит, хочешь не хочешь, а надо было отправляться в дорогу.
И вот, едва взошло солнце, длинная вереница уток поднялась в синее небо. Впереди опытный вожак селезень, а позади всех юный утенок, потому что в конце вереницы легче: ты летишь как бы в коридоре, сделанном для тебя передовыми, которым приходится рассекать воздух. Поэтому задний может даже поспать в полете, маши себе крыльями и спи - воздушный поток все равно будет нести тебя вслед за вереницей...
Выше и выше поднимается утиная стая, а мать-утка все оборачивается назад - волнуется, как там дела у ее сыночка.
- Мама, каким маленьким кажется сверху наше огромное болото! удивленно кричит он. - Меньше лужицы!
- Не верти головой, - запрещает мама. - Устанешь, а силы надо беречь, дорога в Африку долгая.
- Мама, а кто это летит внизу, такой курчавый, как барашек?
- Это облачко, - объясняет мама. - Ты лучше помолчи, больше сил сбережешь.
- Так мы над облаками! - гордо и радостно попискивает утенок.
Но есть облака и над ними - высоко-высоко, и как же славно, когда в просветы меж ними проглядывают золотые лучи солнца...
Через некоторое время вожак селезень, которому приходится труднее всех, устает и перебирается в конец вереницы, чтобы отдохнуть. Но он занимает место перед утенком, и тот снова остается последним.
- А скоро уже будет море? - нетерпеливо спрашивает утенок у вожака. Но вожак не откликается, он уже спит, едва помахивая крыльями - его несет воздушный поток.
"Когда я вырасту, - думает утенок, - когда стану крепким селезнем с могучими крыльями, то поднимусь над самыми высокими облаками, чтобы увидеть весь мир. Мама рассказывала, что в вышине белым-бело, что там всегда зимний холод, от которого мы бежим, и живут там звезды, указывающие нам путь. Мама говорила: звезды - это глаза уток-великанш, они смотрят на нас сверху, следят, чтобы мы не заблудились и не погибли. А облака, говорила мама, это пух уток-великанш, а дождь, говорила, это их слезы, они плачут, увидев, как гибнут от усталости, голода и охотничьей дроби пестрые утки, земные их сестры, говорила мама..."
И хотя мама запретила утенку вертеть головой, он все время глядел то в одну, то в другую сторону, всему дивился, все жадно старался рассмотреть. Так увидел он вдруг точку, приближающуюся к ним из далекой дали.
"Кто бы это мог быть? Орел, а может, коршун?" - раздумывал утенок, но спросить у старших не решился, а то снова станут ругать, что он вертит головой и понапрасну растрачивает силы.
Самолет немного сбросил высоту, сейчас он летел под перистыми облаками. Внизу снова зазеленели лоскутки лугов, зажелтели и закраснели рощицы осеннего леса. Ауримас не мог отлепить нос от окошечка. Голова у него кружилась от обилия впечатлений. "Вот, значит, какое оно, небо, какая земля и какой самолет", - думал он, а вслух сказал:
- Когда я вернусь домой...
- Знаю, знаю, - снова улыбнулась мама, - когда вернешься домой, сделаешь себе самолет и земной шар.
- Да! И к самолету привяжу санки из пустых спичечных коробков, а в санках будут сидеть сто веселых мальчиков, я вылеплю их из пластилина, и они...
Закончить Ауримас не успел.
Вожак, уже снова летевший впереди вереницы, с тревогой прислушивался. На стаю накатывался странный, грозный гул, от которого все вокруг дрожало. Повернув головы, утки увидели мчащуюся на них огромную железную птицу. Она летела с такой скоростью, что утки не успели ни сообразить, в чем дело, ни нырнуть в сторону. За окном кабины было видно побледневшее лицо пилота, его плотно сжатые губы: сидевший рядом с ним бортмеханик что-то кричал в ларингофон, видимо, сообщая на землю о приближающейся беде, миновать которую невозможно. Через мгновение самолетные турбины, как пасти дракона, принялись заглатывать уток, не успевших даже крякнуть. Три турбины одна за другой захлебнулись и заглохли, продолжала работать только четвертая. Самолет сразу потерял скорость, нос его уставился в землю, крылья накренились, и он стал падать...
В пассажирском салоне начался переполох. Только маленький Ауримас ничего не понимал. Мама, ни слова не говоря, крепко прижала его к себе.