- Сказка! - Пожилая, в сбившемся на затылок пестром, как осень, платке, встает в третьем ряду и вспоминает, как вместе с подругой Ирой Гороховой, в седьмом, над детским садом шефствовали. Она детям загадки загадывала - мастерица была складывать, а Ира сказки сказывала. "Сказка пришла, - кричали дети, - сказка!.." Да не все буквы выговаривали, и выходило: "Азка пришла, Азка…" До войны Азка, то есть Ирина Павловна Горохова, в Стародубе детским садом заведовала. Доброе сердце. Его у нее на всех хватало - и на детей и на родителей.
- Матрос?
Молчание.
- Октябрина?
И зал чуть не хором в ответ:
- Лика Некипелова! - Эту чуть не все сразу вспомнили, и лес рук вырос.
- Позвольте, я расскажу.
- Я…
- Я…
Юлька ткнула пальцем наугад, и проворный старичок встал, опередив всех. Он, оказывается, учился с Некипеловой в стародубской школе. Она в младшем, он в старшем. И он у нее был вожатым. И помнит, как ее принимали в пионеры. "Как тебя зовут?" - спросил он у нее. "Никак", - ответила она. Он рассердился и стал допытываться. А она уткнула нос в парту и заплакала. Тогда кто-то сказал: "Гликерия". Она услышала, вскочила и закричала: "Не хочу Гликерия, не хочу!" - "А как хочешь?" - спросил он. "Октябрина хочу", - ответила она. "Как быть?" - спросил он у ребят. "Утвердить, - закричали ребята, - утвердить". Так ее, Некипелову, и записали в отряд как Октябрину. Потом, правда, заставили исправить на Гликерию. Но Некипелова, пока в школе училась, никогда на это имя не отзывалась. Только на Октябрину. Упрямая, смелей мальчишек была. И спуску обидчикам не давала. При ней никто никого не обижал. А перед войной она в Наташине работала. Начальником станции.
Между тем, пока Юлька разговаривала с залом, клятва семерых ходила в президиуме по рукам, пока наконец не попала в руки моего отчима. Я видел, как он смотрел на нее: долго и жадно. Потом вдруг достал из кармана лупу, с которой - заядлый книгочий - не расставался, и снова уставился. Встал и, перебив Юльку, благодарившую собравшихся, сказал:
- Ошибка. Здесь написано не Май, а Мазай, - и показал всем клятву, которую держал в руках. - Прошу дать мне слово.
Я посмотрел на маму. Она сидела не дыша и не спускала глаз с отчима. И все люди, сколько их было в зале, не спускали с него глаз и с нетерпением ждали, что он скажет. А он вышел на трибуну и…
Дети, я вам расскажу про Мазая.
Каждое лето домой приезжая,
Я по неделе гощу у него.
Нравится мне деревенька его…. . . . . . . . . . . . .
Я от Мазая рассказы слыхал.
Дети, для вас я один записал…. . . . . . . . . . . . .
"В нашем болотистом, низменном крае
Впятеро больше бы дичи велось,
Кабы сетями ее не ловили,
Кабы силками ее не давили.
Зайцы вот тоже, - их жалко до слез!
Только весенние воды нахлынут,
И без того они сотнями гинут…. . . . . . . . . . . . .
…Я раз за дровами
В лодке поехал - их много с реки
К нам в половодье весной нагоняет, -
Еду, ловлю их. Вода прибывает.
Вижу один островок небольшой -
Зайцы на нем собралися гурьбой.. . . . . . . . . . . . .
Тут я подъехал: лопочут ушами,
Сами ни с места; я взял одного,
Прочим скомандовал: прыгайте сами!
Прыгнули зайцы мои, - ничего!. . . . . . . . . . . . .
Было потехи у баб, ребятишек,
Как прокатил я деревней зайчишек…
Отчим замолчал. Собравшиеся с недоумением переглянулись. Это, конечно, занятно, что знаменитый ученый наизусть знает Некрасова. Но при чем тут клятва семерых?
- Эти стихи любил мой университетский товарищ, - сказал отчим. - Он был из Наташина, и когда учился в школе, был секретарем комсомольской организации. А еще артистом. Поневоле.
Однажды его вызвали в райком комсомола и упрекнули: "У вас нет художественной самодеятельности". - "Как это нет? - возмутился секретарь. - Приходите - увидите". Райкомовцы пришли: показывайте! Но секретарю нечего и некого было показывать. Те, кого он наскоро собрал в актовом зале школы, или ничего не умели, или стеснялись показать. Но секретарь не растерялся. Вышел на сцену и сам себя объявил: "Дед Мазай и зайцы"… Прочитал, поклонился и ушел.
"Еще", - потребовали райкомовцы.
"Есть". Вышел и снова: "Дед Мазай и зайцы". Продолжение". И в третий раз: "Дед Мазай и зайцы". Продолжение".
Райкомовцы ушли рассерженные, а школьный секретарь приобрел прозвище Мазай. Это был… - Зал перестал дышать, но отчим не успел назвать фамилию. Неожиданный, как свист пули, выкрик рассек тишину:
- Морозов! - Это мама.
И выкрик за выкриком:
- Морозов… Морозов… Морозов…
Я, взволнованный, переглянулся с Орлом. "Уравнение" с семью неизвестными почти все раскрылось.
Зал гудел, взбудораженный воспоминаниями. Никто не просил слова. Все брали его сами и выступали прямо с мест. Тени павших встали среди живых, но живые, говоря о павших, избегали глагол "был". Говорили о них не в прошедшем, а в настоящем времени.
- Кирпичный строим. Морозов в Наташине - председатель, а на стройке днем и ночью. Здесь, в прорабской, у него и дом и кабинет. Городские дела ведет и кирпичный помогает строить. Только с водой заминка. Скважину глиной забило, а с Десны сразу не взять: трубы тянуть надо. Морозов по телефону в райком комсомола: "Сколько в городе школьников?" - "Около трехсот". - "Завтра с ведрами всех на стройку". - "Уроки сорвем, товарищ Морозов". - "Один раз можно… Ради урока коммунистического труда". Пошел урок впрок. Дали ребята воду. С утра до полудня работал ребячий конвейер. Черпал в Десне воду и на стройку подавал…
И еще два эпизода того вечера врезались мне в память. На трибуну поднялся следователь городской прокуратуры Егор Ефимович и, причесав несуществующие волосы, сделал поразившее всех заявление: сегодня днем на экстренном заседании исполкома районного Совета почетный гражданин города Наташина Черняк лишен этого звания. Еще больше удивились собравшиеся, узнав, что членов подпольной группы "Суд Мазая" было не семь, а восемь. Восьмой изменил семерым, и семеро приговорили восьмого к расстрелу.
- Имя?.. Как имя? - нетерпеливо крикнули из зала.
- Черняк, - сказал следователь в тревожной тишине и на вопрос, где он, то есть Черняк, сейчас, ответил: уехал в неизвестном направлении, попросив старшую вожатую наташинской школы Зою Алексееву временно позаботиться о его внуке Тарасе. В зале возмутились: почему дали улизнуть? - на что следователь сказал, что задерживать Черняка не было никаких юридических оснований, к тому же во время боев за Наташин он помог нашим частям взять город и даже совершил при этом героический подвиг.
Зал затих, осознавая сказанное, а следователь продолжал:
- На допросе Черняк показал: первое, что кличку Матрос носил военный комиссар нашего района Тимофей Иванович Пасынок, кличку Соловей - учитель пения стародубской школы Николай Миронович Сова, и второе, что командиром подпольной группы был Алексей Степанович Морозов.
Впрочем, последнее никого особенно не удивило - все и без того догадались, кем был Морозов в подполье, - но встретили сообщение ливнем аплодисментов.
Зал еще аплодировал, когда из-за кулис вышел радист "цапель" и передал Орлу записку. Я слышал, как он шепнул:
- Радиограмма… Ведьмин брод…
Орел развернул записку, и я успел прочитать: "Минный склад подготовлен к взрыву. Ждем сигнала". "Взрыв по сигналу семи красных ракет", - приписал Орел и, вернув записку радисту, шепотом приказал:
- Срочно передать.
- Есть, - отозвался радист и исчез за кулисами.
Следователь сошел с трибуны. Орел занял его место.
- Товарищи, - сказал он, - прошу почтить память павших героев-партизан минутой молчания.
Все встали и замерли в неподвижности. Ветер, струивший вечернюю прохладу в распахнутые окна Дома культуры, и тот затих. И птицы перестали петь. И гудки гудеть. И грустные плакать. И веселые смеяться. И леса шуметь. И воды течь. Казалось, все в мире вокруг, здесь и дальше, остановилось и замерло. И только луна - подвижная в неподвижном - шла себе и шла в облаках, наставив на землю желтое ухо, слушала внезапное земное безмолвие, но так ничего и не могла услышать.
Орел посмотрел в распахнутое окно и махнул кому-то рукой.
В ту же минуту, хвостатые как павлины, в небо взвились семь красных ракет. А мгновение спустя мощный взрыв потряс окрестности Стародуба, прокатился над Десной и замер где-то в далеких Брянских лесах. Никто не знал его происхождения - Орел, чтобы задним числом не пугать родителей, никому не сказал об этом, но все подумали, что взрыв - орудийный залп в честь партизан-подпольщиков "Суда Мазая".
"Прощальный салют Морозова", - с грустью подумал я, вспомнив слова командующего.
РЕШАЮЩАЯ БИТВА "ЖУРАВЛЕЙ" И "ЦАПЕЛЬ"
На следующий день мама с отчимом уехали, а вскоре на "полях сражений" под Наташином разгорелась "битва" "журавлей" и "цапель".
…Раннее утро, но я уже встал. Сегодня не до сна. Ровно в шесть "журавли" и "цапли" должны вскрыть секретные пакеты. При вскрытии посредником у "журавлей" будет строгий Глеб Дмитриев, старший вожатый стародубской школы, у "цапель" - Зоя Алексеева, старшая вожатая наташинской школы. Мой НП - Тургеневская беседка на берегу Десны. Без пятнадцати шесть я уже там с двумя прикомандированными ко мне радистами "журавлей" и "цапель". Ровно в шесть тот и другой включают рацию.
- "Мазай", "Мазай", я "Журавль", как слышите, прием. - Это Глеб Дмитриев, посредник у "журавлей". "Мазай" - мой позывной.
- Слышу отлично, - отвечаю я, - докладывайте.
- В шесть ноль-ноль "журавли" вскрыли секретный пакет, - строгим петушиным голоском, сам представляющийся мне задиристым петушком с пшеничным гребнем-чубом на маленькой птичьей голове, докладывает Глеб Дмитриев. - Боевая задача - достигнуть Безымянной высоты в районе реки Десны. Произвести разведку Безымянной высоты в районе реки Десны. Произвести разведку обороны "противника". Наметить направление главного удара. Захватить высоту.
- Вас понял, - говорю я, - где батальон?
- Уже на марше, - отвечает Глеб. - Жду дальнейших указаний.
- Следовать за батальоном, - говорю я. - Связь со мной поддерживать через каждые десять минут.
- Есть! - отвечает Глеб и выключается.
В эфире радиостанция второго батальона. Зоя Алексеева докладывает о боевой задаче "цапель". Она такая же, как у "журавлей", с той лишь разницей, что Безымянную высоту им предстоит взять с диаметрально противоположной стороны. Мой приказ посреднику у "цапель" тот же, что и приказ посреднику у "журавлей": следовать за батальоном и докладывать.
К беседке, сердито урча, будто жалуясь на разбитую дорогу, подкатывает мотоцикл. Это Орел. Сапоги в пыли, глаза как подведенные - тоже от пыли. Жарко, но пуговицы на мундире у командующего застегнуты по форме. На груди радуга боевых наград. Догадываюсь - объезжал и обходил будущее поле сражения. Вот оно перед нами, это поле, на левом, "деревенском", берегу Десны с Безымянной высотой-курганом в центре. Тургеневская беседка маячит над ним, как гнездо орла. Но "гнездом Орла" прозвал ее не я, а юнармейцы, когда узнали, откуда командующий "Зарницей" будет наблюдать за ходом сражения.
Восьмой час утра. "Журавли" и "цапли" занимают исходные позиции. Посредники - солдаты-шефы - давно уже на своих местах - в поле и на Безымянной высоте, опутанной тремя рядами шпагата, играющего роль колючей проволоки, и опоясанной рвом, через который со стороны "журавлей" и "цапель" перекинуты по четыре мостика-бревнышка. В кустах на Безымянной высоте замаскированы пулеметы - фанерные дощечки в форме буквы "Г". На каждом пулемете позывной отряда, какой-нибудь геометрический знак: треугольник, ромб, квадрат, круг… Пулеметов восемь - по четыре на каждый штурмующий высоту батальон.
На южном и северном склонах высоты, ближе к центру, две мачты. Близ южной мачты в радиусе двух метров замаскирован фанерный щит с эмблемой "журавлей" - красный диск солнца. Близ северной - такой же щит с эмблемой "цапель" - желтый серп луны.
"Журавлям" и "цаплям" не так-то просто будет добраться до своих мачт после того, как штурмом возьмут они высоту. Щиты с эмблемами, во-первых, надо будет найти, во-вторых, разминировать и лишь потом… Но что будет "потом" - этого не знают ни "журавли", ни "цапли". Во всяком случае, будет не совсем то, чего они ожидают: не водружение флага над захваченной высотой - кто скорее водрузит, тот и победителем будет считаться, - а нечто ему предшествующее, сюрприз, который штаб игры приготовил "журавлям" и "цаплям" для испытания…
Итак, восьмой час утра. До восьми еще далеко, и я в душистой тишине жаркого июльского утра могу оглядеться вокруг. Хотя какая же тишина. Где-то у горизонта погромыхивает гром и ходят черные тучи. Июль - месяц-грозник, и в Наташине, по сведениям метеослужбы "журавлей", в этом месяце в среднем бывает до пятнадцати гроз. Десять уже было. Осталось еще пять. С шумом прилетают стайки скворцов. Они уже переоделись в темно-серое пестрое, в крапинку, одеяние и кочуют по полям, садам и рощам. На лужайке, с трех сторон примыкающей к беседке и до коричневости подрумяненной солнцем, стрекочут кузнечики. Пчелы жужжат, ворча на солнце, вылакавшее весь нектар из пожухлых цветов.
Без десяти минут восемь. Я смотрю за реку. Справа от меня лагерь "журавлей", слева - лагерь "цапель". "Журавли", слышно, поют, сбившись в кучу, "цапли", рассевшись в кружок, кого-то слушают. Но я знаю, как у тех, так и у других ушки на макушке. Вот-вот - тревога. Пропоют горны, и они в полном боевом снаряжении - гранаты, автоматы, противогазы, саперные лопатки - займут место в рядах штурмующих высоту батальонов.
Восемь!
Посредники у "журавлей" и "цапель" стреляют из ракетниц. Звучат горны. Боевая тревога! "Журавли" и "цапли" бегут в строй.
"Смирно! Товарищ посредник. Батальон для выполнения боевой задачи построен. Командир Журавлев… Командир Цаплина"… Я не слышу слов рапортов, но я знаю их содержание.
Посредники, приняв рапорты, засекают время - потом я узнаю, что "журавли" построились чуть быстрей, - и, выждав паузу, в урочное время посылают в небо порцию ракет. Это сигнал к поэтапному штурму высоты.
Ни я, ни Орел не в силах унять волнения. Кто первым возьмет высоту? Разумеется, тот, кто сильнее, ловчее, смелее. В этом у нас расхождений нет. Но нам вовсе не безразлично, кого бы мы, я и Орел, хотели видеть в числе этих "сильнейших, ловчайших и смелейших". Мои симпатии на стороне "журавлей", симпатии Орла - на стороне "цапель". Почему? А кто его знает. Может быть, потому, что одни - и таких множество - всегда за тех, кому больше везет, а другие - их меньше - всегда за тех, кто менее удачлив.
"Журавлям" в "Зарнице" везло больше, чем "цаплям", и я был за них. Ну а Орел, напротив, за "цапель", у которых не всегда все ладилось. Орел объяснял это недостатком опыта у командира Юльки, а я - недостатком ее командирского характера: она чаще уговаривала, чем приказывала. Вот и сейчас, в решительную минуту штурма первого препятствия - рва, - собрала командиров и о чем-то с ними толкует, уговаривает, как мне кажется. Ну, кажется, "уговорила".
Командиры разбежались по своим отрядам, и там произошла мгновенная перестройка. По четыре крепыша-юнармейца выдвинулись вперед, подхватили под мышки по бревнышку и гусеницей-восьмикожкой быстро-быстро поползли к первому рубежу атаки. За ними, по четыре в ряд, двинулись остальные юнармейцы. Каждый отряд за своей "гусеницей". Ясно, Юлька решила штурмовать ров по мосткам-бревнышкам. А Спартак? Орел просто из себя вышел, когда вдруг обнаружил в действиях "журавлей" ошибку. Они, начав наступление, забыли штурмовые мостики! Не взяли ни одного.
- Растяпы! - сердито прошипел Орел, но я не разделял его возмущения.
Я верил в боевую удачу Спартака. Даже не столько в удачу, сколько в мускулы его юнармейцев, которых он настойчиво тренировал на занятиях в прыжках в длину в полном боевом снаряжении.
"Журавли" и "цапли" в движении. Я смотрю на секундомер. Те и другие почти одновременно достигают цели. Спартак прыгает первым, и за ним как на крыльях через ров перелетают остальные "журавли". Все ли? Издали не разглядеть, и я связываюсь по радио с посредниками у рва. Ответ неутешителен, и горький комочек обиды на "журавлей" подкатывает к горлу. Двоим первая попытка не удалась, и на них, свалившихся в ров и поэтому выбывших из игры, демонстрируют сейчас свое искусство санитары. Ну а как дела у "цапель"? Радио доносит: уступив "журавлям" во времени, "цапли" преодолели препятствие без потерь. Я сообщаю об этом Орлу, и командующий сияет.
Еще две красные ракеты взлетают в небо, и юнармейцы - "журавли" и "цапли", - развернувшись в цепи, треща автоматами, рвутся вперед. До высоты считанные метры скошенных лугов, но это коварные метры, о чем наступающие и не подозревают. Вот оно, это коварство Гремит адский взрыв, и над Десной вздымается грибовидный столб. Воющие ракеты предупреждают юнармейцев о химической опасности. Наступающие залегли и надели противогазы. Переждали, когда пройдет ударная волна, и, не снимая противогазов, поползли дальше. Миновали зараженные участки и попали под артиллерийский обстрел. То там, то тут - на стороне "журавлей" и "цапель" - грохочут взрывы, взвиваются клубы дыма. Это, имитируя попадания снарядов, жгут взрывпакеты посредники. Юнармейцы сбрасывают маски и начинают окапываться. "Ну, ну, ну, - мысленно подгоняю я, - кто скорей?" Я не спускаю глаз с секундомера. Орел тоже. В небо взлетает зеленая ракета. Отбой операции "Окапывание".
Посредники на той и другой стороне обходят ячейки, в которых, окопавшись, залегли "журавли" и "цапли", и по радио доносят мне: "цапли" окопались быстрей и лучше. Узнав об этом, Орел шутит:
- Земледельцы! - и, довольный, улыбается.
Я недоволен. Так по очкам и проиграть можно.
Красная ракета!
"Журавли" и "цапли" вскакивают и, стреляя на бегу из автоматов, устремляются вперед. Высота, мертвая до этого, вдруг оживает и строчит по "журавлям" и "цаплям" из пулеметов. Но наступающим, охваченным азартом боя, плевать на огонь, они ползут и ползут… Но посредники начеку.
- Гранаты к бою! - кричат они. - Гранаты к бою!
И наступающие, опомнившись, задерживаются для гранатометания. Разведчики-наблюдатели ищут цели. Вот они, по четыре на каждом склоне, железные кольца с сетками, как в баскетболе. Только сетки не сквозные, а с донышком, сетки-мешочки. Это мишени-ловушки, в которые юнармейцы должны забросить каждый по гранате - мешочку с песком. Каждое попадание - очко.