Иван-царевич воротился домой, освободил собачку – выбежала она злая-злая! Взял еще с собой волчонка да медвежонка и отправился на змея. Звери бросились на него и разорвали в клочки.
А Иван-царевич взял Марью-царевну, и стали они жить-поживать, добра наживать.
Чудесная дудка
Жили-были старик со старухой. У них было три дочери. Поехал отец на базар и говорит: "Дочери мои умны, дочери мои разумны, чего мне вам купить?" Большая говорит: "Купи мне платочек". Середня говорит: "Купи мне рукавички!" А меньшая говорит: "Купи мне красненький кубчик". Поехал отец на базар, купил большой дочери платочек, средней – рукавички, а третьей дочери – красненький кубчик.
Приходит теплое лето, поспели в бору ягодки; сбираются все три дочери по ягодки. Берут две старших по блюдечку, а малая взяла красненький кубчик.
Пошли, набрали по посудке. У большой-то есть нельзя, у средней-то в рот не возьмешь – подавишься да прочь уйдешь, а у малой-то любёхонько, больно краснёхонько!
Раз сходили, во второй пошли.
Вот большая-то сестра средней и говорит: "Давай-ка, сестрица, малую-то сестру убьем, ягодки себе возьмем!" Убили и схоронили; кубчик разбили, а красные ягодки домой понесли. Тятенька спрашивает: "Где же у вас малая сестра?" Сказывают они, что в лесу далеко ушла.
Нынче ждать да пождать – без вести пропала и теперь нет! Нельзя ей домой прийти: в земле зарытая лежит; на могиле дягилек растет, на вершиночке цветочек цветет.
Той большой дорогой едет барин-дворянин, на цветочек поглядел, слез с повозки и срезал цветочек, сделал из него дудочку, взыграл на ней; полились у него из глаз слезы; не дудочка дудит, девица словами говорит:
Ты поиграй, ты поиграй,
Родной дяденька!
Не ты меня погубил,
Не ты меня потерял:
огубили, потеряли
Две сестры родимыих,
Что за те ли, что за те ли
За красные ягодки,
Из того ли, из того ли
Из кубца красненького!
Барин изумился: "На-ка, кучер, поиграй!" Стал кучер играть; дудочка стала громче кричать:
Ты поиграй, ты поиграй, Родной дяденька!
Не ты меня погубил,
Не ты меня потерял:
Погубили, потеряли
Две сестры родимыих,
Что за те ли, что за те ли
За красные ягодки,
Из того ли, из того ли
Из кубца красненького!
Сели, поехали. Приехали в село, подъехали ко двору. "Хозяин, пусти ночевать!" Хозяин их ночевать пустил; въехали они, убрали коней, взошли в горницу. Стали ужин собирать, поужинали. Проезжий и говорит: "А после хлеба-соли нельзя ли, хозяин, в дудочку поиграть?" – "Поиграй", – говорит. Вот барин и заиграл:
Ты поиграй, ты поиграй,
Родной дяденька!
Не ты меня погубил
Не ты меня потерял:
Погубили, потеряли
Две сестры родимыих,
Что за те ли, что за те ли
За красные ягодки,
Из того ли, из того ли
Из кубца красненького!
И дает дудочку хозяину: "На, поиграй!" Хозяин взял и стал играть:
Ты поиграй, ты поиграй,
Родной тятенька!
Не ты меня погубил,
Не ты меня потерял:
Погубили, потеряли
Две сестры родимыих,
Что за те ли, что за те ли
За красные ягодки,
Из того ли, из того ли
Из кубца красненького!
Думает он себе: "Что такое? На-ка, старуха, поиграй! Что-то я не расслушал". Старуха взяла дудочку, стала играть:
Ты поиграй, ты поиграй,
Родна матушка!
Не ты меня погубила,
Не ты меня потеряла:
Погубили, потеряли
Две сестры родимыих,
Что за те ли, что за те ли
За красные ягодки,
Из того ли, из того ли
Из кубца красненького!
Был у них один сын. "На-ка, сынок, поиграй!" Стал сынок играть; дудочка и говорит:
Ты поиграй, ты поиграй,
Родной братенко!
Не ты меня погубил,
Не ты меня потерял:
Погубили, потеряли
Две сестры родимыих,
Что за те ли, что за те ли
За красные ягодки,
Из того ли, из того ли
Из кубца красненького!
Брат отдал дудочку большой сестре: "На-ка, сестрица, поиграй!" Дудочка и запела:
Ты поиграй, ты поиграй,
Родна сестрица!
А ты меня погубила,
А ты меня потеряла,
Что за те ли, что за те ли
За красные ягодки,
Из того ли, из того ли
Из кубца красненького!
Отец и говорит: "Ну-ка, дайте средней-то!" Дудочка опять запела:
Ты поиграй, ты поиграй,
Родна сестрица!
А ты меня погубила,
А ты меня потеряла,
Что за те ли, что за те ли
За красные ягодки,
Из того ли, из того ли
Из кубца красненького!
Отец взял ножичек и разрезал дудочку, а она там сидит – живая! Он наутро встал, двух дочерей на ворота посадил, из ружья расстрелял, а с этой стал жить да быть.
Ивашко и ведьма
Жили себе дед да баба, у них был один сыночек Ивашечко; они его так-то уж любили, что и сказать нельзя! Вот просит Ивашечко у отца и матери: "Пустите меня, я поеду рыбку ловить". – "Куда тебе! Ты еще мал, пожалуй, утонешь, чего доброго!" – "Нет, не утону; я буду вам рыбку ловить, пустите!" Баба надела на него белую рубашечку, красным пояском подпоясала и отпустила Ивашечку.
Вот он сел в лодку и говорит: "Чов-ник, човник, плыви далыненько! Човник, човник, плыви далыненько!"
Челнок поплыл далеко-далеко, а Ивашко стал ловить рыбку. Прошло мало ли, много ли времени, притащилась баба на берег и зовет своего сынка: "Ивашечко, Ивашечко, мой сыночек! Приплынь, приплынь на бережочек; я тебе есть и пить принесла". А Ивашко говорит: "Човник, човник, плыви к бережку: то меня матинька зовет".
Челнок приплыл к бережку; баба забрала рыбу, накормила-напоила своего сына, переменила ему рубашечку и поясок и отпустила опять ловить рыбку.
Вот он сел в лодочку и говорит: "Човник, човник, плыви далыненько! Човник, човник, плыви далыненько!"
Челнок поплыл далеко-далеко, а Ивашко стал ловить рыбку. Прошло мало ли, много ли времени, притащился дед на берег и зовет своего сынка: "Ивашечко, Ивашечко, мой сыночек! Приплынь, приплынь на бережочек; я тебе есть и пить принес". А Ивашко говорит: "Човник, човник, плыви к бережку; то меня батинька зовет". Челнок приплыл к бережку; дед забрал рыбу, накормил-напоил сынка, переменил ему рубашечку и поясок и отпустил опять ловить рыбку.
Ведьма слышала, как дед и баба призывали Ивашку, и захотелось ей овладеть мальчиком. Вот приходит она на берег и кричит хриплым голосом: "Ивашечко, Ивашечко, мой сыночек! Приплынь, приплынь на бережочек; я тебе есть и пить принесла".
Ивашко слышит, что это голос не его матери, а голос ведьмы, и поет: "Човник, човник, плыви далыненько! Човник, човник, плыви далыненько; то меня не мать зовет, то меня ведьма зовет". Ведьма увидела, что надобно звать Ивашку тем же голосом, каким его мать зовет, побежала к кузнецу и просит его: "Ковалику, ковалику! Скуй мне такой тонесенький голосок, как у Ивашкиной матери, а то я тебя съем!" Коваль сковал ей такой голосок, как у Ивашкиной матери. Вот ведьма пришла ночью на бережок и поет: "Ивашечко, Ивашечко, мой сыночек! Приплынь, приплынь на бережочек; я тебе есть и пить принесла". Ивашко приплыл; она рыбу забрала, его самого схватила и унесла к себе. Пришла домой и заставляет свою дочь Аленку: "Истопи печь пожарче да сжарь хорошенько Ивашку, а я пойду соберу гостей – моих приятелей". Вот Аленка истопила печь жарко-жарко и говорит Ивашке: "Ступай, садись на лопату!" – "Я еще мал и глуп, – отвечает Ивашко, – я ничего еще не умею – не разумею; поучи меня, как надо сесть на лопату". – "Хорошо, – говорит Аленка, – поучить недолго!" И только села она на лопату, Ивашко так и барахнул ее в печь и закрыл заслонкой, а сам вышел из хаты, запер двери и влез на высокий-высокий дуб.
Ведьма приходит с гостями и стучится в хату; никто не отворяет ей дверей. "Ах, проклятая Аленка! Верно, ушла куда-нибудь играть". Влезла ведьма в окно, отворила двери и впустила гостей; все уселись за стол, а ведьма открыла заслонку, достала жареную Аленку – и на стол: ели-ели, пили-пили и вышли на двор и стали валяться на траве. "Покатюся, повалюся, Ивашкина мясца наевшись! – кричит ведьма. – Покатюся, повалюся, Ивашкина мясца наевшись!" А Ивашко переговаривает ее с верху дуба: "Покатайся, поваляйся, Аленкина мясца наевшись!" – "Мне что-то послышалось", – говорит ведьма. "Это листья шумят!" Опять ведьма говорит: "Покатюся, повалюся, Ивашкина мясца наевшись!" А Ивашко свое: "Покатися, повалися, Аленкина мясца наевшись!" Ведьма посмотрела вверх и увидела Ивашку; бросилась она грызть дуб – тот самый, где сидел Ивашко; грызла, грызла – два передних зуба выломала и побежала в кузню. Прибежала и говорит: "Ковалику, ковалику! Скуй мне железные зубы, а не то я тебя съем!" Коваль сковал ей два железных зуба.
Воротилась ведьма и стала опять грызть дуб; грызла, грызла и только что перегрызла, как Ивашко взял да и перескочил на другой соседний дуб, а тот, что ведьма перегрызла, рухнул наземь.
Ведьма видит, что Ивашко сидит уже на другом дубе, заскрипела от злости зубами и принялась снова грызть дерево; грызла, грызла, грызла – два нижних зуба выломала и побежала в кузню. Прибежала и говорит: "Ковалику, ковалику! Скуй мне железные зубы, а не то я тебя съем!" Коваль сковал ей еще два железных зуба. Воротилась ведьма и стала опять грызть дуб. Ивашко не знает, что ему и делать теперь; смотрит: летят гуси-лебеди; он и просит их: "Гуси мои, лебедята, возьмите меня на крылята, понесите меня до батиньки, до матиньки; у батиньки, у матиньки пити-ести, хорошо ходити!" – "Пущай тебя середине возьмут", – говорят птицы. Ивашко ждет; летит другая стая, он опять просит: "Гуси мои, лебедята, возьмите меня на крылята, понесите меня до батиньки, до матиньки; у батиньки, у матиньки пити-ести, хорошо ходити!" – "Пускай тебя задние возьмут". Ивашко опять ждет; летит третья стая, он просит: "Гуси мои, лебедята, возьмите меня на крылята, понесите меня до батиньки, до матиньки; у батиньки, у матиньки пити-ести, хорошо ходити!
Гуси-лебеди подхватили его и понесли домой; прилетели к хате и посадили Ивашку на чердак.
Рано поутру баба собралась печь блины, печет, а сама вспоминает сынка: "Где-то мой Ивашечко? Хоть бы во сне его увидать!" А дед говорит: "Мне снилось, будто гуси-лебеди принесли нашего Ивашку на своих крыльях". Напекла баба блинов и говорит: "Ну, старик, давай делить блины: это – тебе, дед, это – мне; это – тебе, дед, это – мне..." – "А мне нема!" – отзывается Ивашко. "Это – тебе, дед, это – мне..." – "А мне нема!" – "А ну, старик, – говорит баба, – посмотри, щось там такё?" Дед полез на чердак и достал оттуда Ивашку. Дед и баба обрадовались, расспросили сына обо всем, обо всем и стали вместе жить да поживать да добра наживать.
Ольшанка
Жил-был мужичок. Детей он не имел. Рубил он на улице дрова. Дрова он рубил ольховые; отсек он чурку, занес он да и положил на печку не знать-то для чего. К вечеру-то что образовалось? Из чурки-то образовался мальчик. А уж когда чурка была ольхова, тогда и его назвали Ольшанка. Купили ему маленьку лодочку, купили оружейко да отправили на речку уток стрелять.
Ездит Ольшанка по речке да и забавляется. Захотелось Егабове Олынанкова мяска. Напекла она пирогов, удачливых, воложных, намазала маслом. А у Егабовы было три дочери. Наложила полну коробку пирогов и послала дочь пирогами Олынанку приманить. Научила она ее песни петь. "Придешь, – говорит, – к речке-то, проси: "Олынанка, Олынанка, перевези за речку к тетушке, к Соломони-душке!"
А как приедет Олынанка в лодочке, так ты захвати лодочку да возьми его в охапку и неси домой, а я поджарю да и съем его!"
Вот приходит дочь к речке и запела: "Олынанка, Олынанка, перевези за речку к тетушке, к Соломони-душке!"
Олынанка приехал к берегу, протянул весёлко: "Клади пироги на весёлушко, а сама садись в лодочку!"
Вот дочь положила пироги на весёлушко, а сама хочет сесть в лодку. А Олынанка взял пироги да и отпихнулся. А дочь Егабовина упала в воду да и выкупалась вся. Пришла домой, матери жалится, плачет: "Не могла Олынанку взять!" – "Ладно, – Егабова говорит, – завтра друга дочь пойдет, та достанет все равно. Не много он у нас поживет!"
Назавтра Егабова еще больше пирогов напекла да еще маслянее навязала и вторую дочь посылает: "Ты, – говорит, – не вороней, не зевай, достань! Ишь он, мошенник, – говорит, – пироги взял да дочь выкупал!"
Приходит вторая дочь к речке, просит у Олынанки перевозу: "Олынанка, Олынанка, перевези за речку к тетушке, к Соломони-душке!"
Олынанка подъехал к берегу, протянул весёлко: "Клади пироги на весёлушко, а сама садись в лодочку!"
А Олынанка пироги удернул да и лодочку отпихнул. И вторая дочь Егабовина упала в воду. Пошла домой да и плачет. А Олынанка пироги унес отцу да матери.
Егабова на третий день пирогов напекла еще больше, послала третью дочь, все-таки мяска хочет Олынанкова. Приходит и третья дочь на берег, просит, чтобы он перевез ее за реку: "Олынанка, Олынанка, перевези за речку к тетушке, к Соломони-душке!
Олынанка подъехал к берегу. "Пироги клади на весёлушко, сама садись в лодочку", – говорит.
Протянул весёлушко, положил пироги на весёлушко, удернул весёлко, и третья дочь упала в воду. Пришла мокрехонька и стала жалиться. А Олынанка принес пироги отцу да матери. Отец да мать были радешеньки, что сын их кормит.
На четвертый день Егабова напекла пирогов и пошла сама. "Меня, – говорит, – не обдует, сукин сын! Я не маленькая".
Напекла пирогов и принесла на берег: "Олынанка, Олынанка, перевези за речку к тетушке, к Соломони-душке!"
Олынанка приехал к берегу, протянул к ней весёлушко: "Клади пироги на весёлушко, а сама садись в лодочку".
Егабова пироги-то уставила, а другой рукой схватила за весёлушко и притянула лодочку к берегу. И взяла из лодочки Олынанку. "Ладно, – говорит, – мерзавец, попался ты мне, сжарю да съем!.."
Олынанка перепугался, ни жив ни мертв, вот беда-то! Принесла его Егабова домой да и посадила в подполье. А назавтра поехала опять на промысел и наказывает дочери: "Истопи жарчей печь, да Олынанку посади в печь и спеки, да положи на доску, да разрежь на кусочки, да снеси его на жернов, пущай остынет, а я приеду, так поем".
Ладно, ушла Егабова, уехала на ступе. А дочь натопила печь жарко. А когда печка истопилась, она и просит Олынанку из-под пола: "Олынанка, Олынанка, подай кочергу!" Олынанка подал. Потом: "Олынанка, Олынанка, подай помело!" Олынанка и помело подал. "Ольшанка, полезай сам!" Олынанка полез сам. "Олынанка, Олынанка, ложись на лопату!" Олынанка повалился на лопату вот так. "Что это? Завернись калачком, растянись пирожком!"
А Олынанка, не будь глуп, поднял руки и ноги кверху: "А ну-тко сама да поучи-тко меня!"
Дочь повалилась на лопату, свернулась калачом, растянулась пирогом. А Олынанка шур ее в печь! Закрыл заслон. Дочь изжарил, положил на доску, разрезал на куски и вынес на жернов.
Приезжает Егабова, побежала за мясом, уселась обедать, сидит, ест да поет: "Скусно, скусно Олынанково мясо, сладки, сладки Олынанковы костки!"
А он из-под пола: "Скусно, скусно дочернино мяско, сладки, сладки дочернины костки!"
"Вот он, проклятый, сжарил дочь! Ладно, завтра другая дочь изжарит, доберусь я до тебя!"
Приходит утро. Егабове надо опять ехать на добычу. Второй дочери наказывает: "Смотри, жарчей печь топи да Олынанку испеки!" – "Ладно, мамушка, ладно, мамушка!"
Егабова уехала, дочь затопила печь жарко-прежарко. А когда печь истопилась, она и говорит Олынанку: "Олынанка, Олынанка, подай кочергу!" Олынанка кочергу подал. "Олынанка, Ольшанка, подай помело!" Ольшанка подал помело. "Ольшанка, Ольшанка, подай лопату!" Ольшанка подал лопату. "Ольшанка, Ольшанка, полезай сам!" Ольшанка полез сам. "Ольшанка, Ольшанка, ложись на лопату!" Ольшанка повалился на лопату – руки кверху, ноги кверху! "Да что это, – говорит, – завернись калачком да растянись пирожком!" – "А нутко сама поучи-тко меня!"
Дочь повалилась на лопату, завернулась калачком, растянулась пирожком. А Ольшанка шур лопату в печку, и вторую дочь испек! Вынул из печи, положил на доску, разрезал на куски и поставил на жернов.
Приехала Егабова, принесла мясо, села обедать и запела: "Скусно, скусно Олынанково мясо, сладки, сладки Ольшанковы костки!"
А Ольшанка ей опять запел: "Скусно, скусно дочернино мяско, сладки, сладки дочернины костки!"
"Ишь, проклятый, вторую дочь испек! Ладно, завтра старшая дочь испекет!"
Назавтра поехала Егабова и старшей дочери наказывает: "Жарчей печь натопи, а как испекешь, положи на доску, разрежь на куски, положи на жернов. А я приеду, так поем!"
Егабова уехала, а дочь затопила печь жарко-прежарко. А как истопила печь, она и просит: "Ольшанка, Ольшанка, подай кочергу!" Ольшанка подал. "Ольшанка, Ольшанка, подай помело!" Ольшанка подал. "Ольшанка, Ольшанка, подай лопату!" Ольшанка подал. "Ольшанка, Ольшанка, полезай сам!" Олынанка сам полез. "Олынанка, Ольшанка, ложись на лопату!" Олынанка на лопату повалился: руки кверху и ноги кверху поднял! "Что этак-то, – говорит, – завернись калачком да растянись пирожком!" – "А ну ты сама да поучи-тко меня!"
Дочь повалилась на лопату, завернулась калачом и растянулась пирогом. А Олынанка шур ее в печь и испек. Вынул и положил на доску, разрезал на куски и положил на жернов, а сам спрятался опять в подполье.
Вот приезжает Егабова, принесла мясо и села обедать. И опять запела: "Скусно, скусно Олынанково мяско, сладки, сладки Олынанковы костки!" А он опять ей: "Скусно, скусно дочернино мяско, сладки, сладки дочернины костки!"
"Ах ты, мерзавец, ты у меня и третью дочь испек! Я тебя, татарин, испеку!" Вот она назавтра вытопила печь, просит: "Олынанка, Олынанка, подай кочергу!" Олынанка подал кочергу. "Олынанка, Ольшанка, подай помело!" Олынанка подал помело. "Ольшанка, Ольшанка, подай лопату!" Ольшанка подал лопату. "Ольшанка, Ольшанка, полезай сам!" Ольшанка полез и сам. "Ольшанка, Ольшанка, ложись на лопату!" Ольшанка повалился на лопату: руки кверху и ноги кверху! Егабова и заругалась: "Что ты, завернись калачком, растянись пирогом!" – "Ну-тко, бабушка, сама, – говорит, – да поучитко меня!"
Егабова сама повалилась на лопату, завернулась калачом и растянулась пирогом. А Ольшанка ее шур в печь да заслон крепко закрыл! Она там и замолилась: "Олынанушка, голубушка, выпусти!" – "Сказывай, старая Егабова, где у тебя деньги хранятся, тогда выпущу". – "В подпечке сто рублей, да за печью сто рублей, да в клети сто рублей. Ольшанушка, голубушка, выпусти, я тебя не съем!"