Кокер-спаниель хотел прыжком ухватить Уилбура за заднюю ногу, но Уилбур сам подпрыгнул и убежал. Лэрви хотел схватить его в охапку. Миссис Закерман прикрикнула на Лэрви, а гусыня всё подбадривала. Уилбур проскочил между ног.
Лэрви, тот промахнулся и схватил вместо него спаниеля.
"Здорово! Здорово! Здорово! - кричала гусыня. - Опять давай! Опять давай!"
- Вниз беги! - мычали коровы.
- Ко мне, ко мне! - гоготала гусыня.
- Вверх на горку! - блеяли овцы.
- Петляй-виляй, петляй-виляй! - снова гоготала гусыня.
- Прыг-скок, прыг-скок! - наставлял петух.
- Следи за Лэрви! - подсказывали коровы.
- Следи за псом! - подсказывали овцы.
- Меня слушай, меня, меня! - захлебывалась гусыня.
Бедный Уилбур ошалел и совсем струсил от такой суматохи. Ему вовсе не хотелось быть центром этой беготни. Он старался выполнять советы друзей, но не мог же он одновременно бежать вниз и вверх по горке, и не мог петлять-вилять, если прыгал и скакал, и он так разрыдался, что почти уже ничего не видел сквозь слёзы. Уилбур ведь был очень хорошим поросёнком, и совсем маленьким. Он только хотел, чтобы Ферн поскорее пришла, взяла его на руки и утешила. Взглянув вверх, он увидел рядом с собой мистера Закермана с ведром тёплого пойла и почувствовал облегчение. Он поднял рыльце и понюхал - пахло изумительно: тёплым молоком, картофельными очистками, пшеничными отрубями, кукурузными хлопьями "Келлогг" и остатками оладьей от завтрака Закерманов.
- Ну, поросёнок, - сказал мистер Закерман, постукивая по ведру, - иди сюда.
Уилбур шагнул к ведру.
- Не-не-не! - загоготала гусыня. - Старый фокус, Уилбур, не попадайся, не попадайся на него! Он тебя заманит туда-туда в западню! Не слушай брюха, брюха!
Но Уилбуру было всё равно: еда возбуждала аппетит, и он приблизился к ведру еще на шаг.
- Ну, ну, поросёнок, - добродушно сказал Закерман и медленно пошёл к хлеву, совсем не оглядываясь, будто ему было всё равно, идёт ли за ним поросёнок или нет.
- Жаль, жаль, жаль, жаль, жаль, - выкрикивала гусыня.
А Уилбуру было всё равно: она шёл за ведром с пойлом.
- Ты еще пожалеешь о свободе! - продолжала гоготать гусыня. - Час свободы стоит бочки пойла.
Но Уилбуру было всё равно.
Закерман подошёл к загончику, перелез через забор и вылил ведро в лоханку.
Потом он оторвал отставшую доску, чтобы Уилбур смог легко пройти в большую дыру.
- Передумай, передумай! - кричала гусыня.
Уилбур не обращал внимания. Он вошёл во двор, подошёл к лоханке и стал жадно хлебать пойло и пережёвывать оладьи. Как хорошо снова оказаться дома!
Пока Уилбур ел, Лэрви принёс молоток и гвозди и прибил доску на место.
После этого они оба с Закерманом облокотились о забор, и Закерман стал почёсывать Уилбура прутиком.
- Он здорово подрос, - сказал Лэрви.
- Поросёнок что надо, - согласился мистер Закерман.
Уилбур слышал слова похвалы, а в животе у него было тепло от молока.
Прутик приятно почёсывал спину, и было радостно, мирно и сонно. Да в этот день было от чего устать, а ведь всего-то около четырёх часов пополудни.
Уилбуру захотелось лечь. "Я ещё слишком молод, чтобы в одиночку выходить в мир", - подумал он и лёг.
Глава IV
ОДИНОЧЕСТВО
Следующий день был пасмурным и дождливым. Дождь падал на крышу хлева, и с карнизов всё время капало. Дождь падал на двор и стекал кривыми ручейками на лужайку, заросшую чертополохом и амарантом. Струи дождя разбивались о кухонные стекла и лились из водосточных труб. Дождь падал на спины овец на лугу, а когда им совсем надоело так стоять, они медленно пошли вверх по тропинке к навесу.
Дождь нарушил все планы Уилбура, а он решил в тот день выйти во двор и вырыть новую яму. У него были и другие планы, и если все их перечислить, то получилось бы примерно так.
Завтрак в полседьмого. Снятое молоко, хлебные корки, отруби, кусочки пончиков, пшеничный пирог с каплями кленового сиропа, картофельные очистки, остатки крема с изюмом и немного пшеничных пластинок.
Окончание завтрака в семь часов.
С семи до восьми Уилбур наметил поболтать с крысой. Вообще-то говоря, у него под лоханкой жила не крыса, а вреднющий и прожорливый мистер-крыс Темплтон, и разговаривать с ним было совсем не интересно, но уж лучше с ним, чем ни с кем.
С восьми до девяти Уилбур собирался подремать на солнце.
С девяти до одиннадцати надо было вырыть яму или канаву, а может быть, и найти что-то вкусное в грязи.
С одиннадцати до двенадцати следовало стоять тихо и наблюдать за мухами на досках, пчёлами в клевере и ласточками в воздухе.
Двенадцать - время обеда. Отруби, тёплая вода, обрезки яблок, мясной соус, морковные очистки, остатки мяса, скисшая кукурузная каша и сырые корочки. Обед кончался в час.
Потом - сон до двух.
С двух до трёх - почесаться о забор.
С трёх до четырёх - опять стоять неподвижно, размышлять о смысле жизни и ждать Ферн.
В четыре - полдник. Снятое молоко, зерно, остатки бутерброда Лэрви, сливовые шкурочки, малость того-сего, одного-другого, пятого-десятого, жареная картошка, крошки мармелада, огрызок печёного яблока, кусок торта, упавшего на пол кремом вниз.
Размышляя о своих планах, Уилбур заснул, а проснулся в шесть и услышал дождь, и дождь показался ему таким несносным.
"Я всё так хорошо распланировал, а тут, как назло, дождь", - сказал он.
Он уныло постоял в хлеву, а потом подошёл к двери и выглянул. На мордашку упали капли дождя, во дворе было холодно и мокро, а в лоханке набралось на полпальца воды. Темплтона нигде и в помине не было.
- Где ты там, Темплтон? - позвал Уилбур.
Ответа не было, и вдруг Уилбуру стало очень грустно и одиноко.
- Как однообразны дни, - простонал он. - Я молод, но нет у меня настоящего друга, а дождь будет идти всё утро и весь день, и Ферн в такую плохую погоду не придёт. Да, в самом деле, не придёт! - и Уилбур заплакал во второй раз за два дня.
В полседьмого Уилбур услышал звон ведра: Лэрви стоял под дождём и размешивал завтрак.
- Давай сюда, хрюшка! - позвал он.
Уилбур не пошевелился. Лэрви вылил пойло в лохань, выскреб ведро и пошёл прочь. Он заметил, что с поросёнком что-то неладно.
Уилбуру нужна была не еда: он хотел, чтобы его любили. Он хотел друга, с которым можно поиграть. Он сказал об этом гусыне, тихо сидевшей в углу овечьего загончика.
- Пойди поиграй со мной, - попросил он.
- Нет, нет, нет, - отозвалась гусыня, - я-я-я си-жу на яйцах. Восемь яичек. Они должны быть всегда тёп-тёп-тёп-ленькие. Я-я-я не могу отойти. Я не гу-гу-гу-лёна. Я не могу играть, когда высиживаю яйца. У меня будут гу-гу-гусята.
- А я-то думал, что у тебя вылупятся дроздята, - сострил Уилбур. Потом он попробовал завести разговор с ягнёнком. - Поиграешь со мной?
- Нет, конечно, - ответил ягнёнок. - Во-первых, я не могу попасть к тебе в загородку, потому что я ещё не подрос и не умею скакать через заборы, а, во-вторых, я поросятами не интересуюсь. Они для меня - пустое место, и даже меньше.
- Что ты позволил себе сказать: "и даже меньше"! - возмутился Уилбур. - Разве может быть что-то меньше пустого? Пустота ведь предел всему, и если на месте есть что-то, то это место не пусто, иначе что-то не было бы чем-то, ведь что-то всегда остаётся чем-то, даже если его очень мало. Но если пустота действительно пустая, в ней не может быть ничего меньше её самой!
- Ах, успокойся! - ответил ягнёнок. - Иди и играй сам с собой, а я со свиньями не играю.
Уилбур печально улёгся и стал слушать дождь. Скоро он заметил мистера-крыса, который пробирался вниз по наклонной доске, служившей ему лестницей.
- Темплтон, хочешь поиграть со мной? - спросил Уилбур.
- Поиграть? - переспросил Темплтон. - А что это значит?
- Ну, это значит, - сказал Уилбур, - давай повеселимся, поскачем, побегаем и попрыгаем.
- Я никогда не делаю таких вещей, если можно без них обойтись, - кисловато ответил мистер-крыс. - Я лучше поем, погрызу, пошпионю и запрячусь. Я лучше пообедаю, чем побегаю. Вот сейчас я направляюсь к твоей лоханке и съем твой завтрак, потому что у тебя не хватило ума съесть его самому.
Тут Темплтон прошмыгнул вдоль стены и пропал в туннеле, который сам для себя прорыл от двери до лоханки Уилбура во дворе. Темплтон был смекалистый и делал всё так, как ему нужно, а туннель мог служить примером его мастерства и хитрости. Туннель позволял ему добираться от хлева до укрытия под лоханкой, совсем не показываясь на открытом месте. У него были туннели и мостики по всей закермановской ферме, и он мог перебираться с одного места на другое совершенно незаметно. Днем он обычно спал, а отправлялся в странствия с наступлением сумерек.
Уилбур заметил, как он исчез в туннеле, а через мгновенье острый крысиный носик уже высовывался из-под деревянной лоханки. Темплтон осторожно подтянулся к краю лоханки, а этого Уилбур уже не мог вынести: наблюдать, как в дождливый и сумрачный день его завтрак поглощает кто-то другой. Он знал, что Темплтон промок под сильным дождём, но даже это его не утешило. Одинокий, отверженный и голодный, он упал на навоз и зарыдал.
Позднее днём Лэрви подошёл к Закерману и сказал:
- Что-то неладно с вашим поросёнком - он совсем не ел.
- Дай ему две ложки серы и немного патоки, - распорядился Закерман.
Уилбур не мог понять, что происходит, когда Лэрви схватил его и затолкал лекарство прямо в глотку. Это, конечно, был самый плохой день в его жизни, и он сомневался, сможет ли ещё выдержать такое ужасное одиночество.
Сумрак окутал всё вокруг. Скоро остались лишь тени и звуки жевавших жвачку овец, да наверху изредка гремела коровья цепь. Можно вообразить себе удивление.
Уилбура, когда из тьмы возник тоненький голосок, которого он дотоле не слышал, и был он тихим и приятным.
- Ты хочешь друга, Уилбур? - спросил голосок. - Я стану твоим другом, я смотрела на тебя весь день, и ты мне очень нравишься.
- Но я тебя не вижу! - воскликнул Уилбур, вскочив на ноги. - Где ты, и кто ты?
- Я здесь, - ответил голосок. - Спи. А увидишь ты меня утром.
Глава V
ШАРЛОТТА
Ночь, казалось, никогда не кончится. В животе Уилбура было пусто, но зато ум был переполнен всякими мыслями, а когда в животе пусто, а в голове полно - всласть не выспишься.
Раз десять среди ночи Уилбур просыпался и упирался взглядом в чёрную тьму, прислушиваясь к звукам и стараясь понять, который час. В хлеву никогда не бывало совсем тихо, и даже среди ночи что-то где-то шевелилось.
Проснувшись в первый раз, он услышал, как Темплтон прогрызает дырку в ларе с зерном. Зубы Темплтона громко, чуть не с треском, скребли дерево.
"Дурная крыса! - подумал Уилбур. - Чего это он суетится всю ночь, грызёт что ни попадя и портит людское добро? Спал бы как все порядочные звери!"
Проснувшись во второй раз, Уилбур услышал, как гусыня ворочается в своём гнезде и гогочет сама с собой.
- Который час? - спросил Уилбур гусыню.
- На-на-на-верно полдвенадцатого. - ответила гусыня. - Почему тебе не спится, Уилбур?
- Столько всякого в голове, - ответил Уилбур.
- Ну, - сказала гусыня, - таких бед у меня нет. У меня в голове совсем пусто, зато много всякого у меня под брюхом. Попробовал бы ты посидеть на восьми яичках!
- Надо думать, не очень удобно. А сколько нужно времени, чтобы вылупились гусята?
- Всего-всего кругом-бегом дней-дней тридцать, - ответила гусыня. - Только я немножко хитрю. В тёплые дни я накидываю на яйца соломы и иду гулять.
Уилбур зевнул и снова задремал. Сквозь дрёму он слышал голос: "Я буду твоим другом. Спи, а утром ты увидишь меня."
Примерно за час до рассвета Уилбур проснулся и прислушался. В хлеву было ещё темно. Овцы лежали не шелохнувшись, и даже гусыня успокоилась. Наверху тоже было тихо: коровы отдыхали, а лошади подрёмывали. Темплтон бросил работу и побежал по каким-то делам, и лишь с крыши, где на самом верху то вправо, то влево поворачивался флюгер, доносился лёгкий скрип.
"День близится", - подумал Уилбур.
В окошко забрезжил слабый свет. Одна за другой гасли звёзды. В нескольких шагах от себя он увидел гусыню: она сидела, спрятав голову под крыло. Потом он разглядел овец и ягнят. Небо светлело.
- О прекрасный день, наконец ты наступил. Сегодня я встречу друга!
Уилбур осмотрелся. Прежде всего она тщательно обыскал свой загончик, потом подоконник и уставился на потолок, но ничего нового там не нашёл. Тогда он решил, что ему нужно заговорить первым. Ему не хотелось нарушать восхитительную предрассветную тишину, но как иначе было обнаружить таинственного друга, который нигде не показывался. Уилбур прочистил горло.
- Внимание! - произнёс он громким и твёрдым голосом. - Прошу лицо, обратившееся ко мне вчера вечером, обнаружить себя, подав надлежащий знак.
Уилбур остановился и прислушался. Все животные подняли головы и уставились на него. Уилбур покраснел, но твёрдо решил вступить в контакт с неизвестным другом.
- Внимание! - сказал он. - Повторяю объявление. Прошу лицо, обратившееся ко мне вчера вечером, назвать себя, если оно действительно является моим другом!
Овцы с негодованием переглянулись.
- Не говори глупостей, Уилбур, - сказала овца-бабушка. - Если у тебя появился новый друг, ты, наверно, мешаешь ему отдыхать, а самый верный способ разрушить всякую дружбу, это разбудить своего друга рано утром, когда у него самый крепкий сон. Ты уверен, что твой друг встаёт спозаранку?
- Простите все меня, пожалуйста, - прошептал Уилбур, - я не хотел никому мешать.
Как побитый, он улёгся в навоз мордой к двери, не догадываясь, что его друг совсем близко, а овца-бабушка была права: он ещё не проснулся.
Вскоре появился Лэрви с пойлом на завтрак. Уилбур выскочил, жадно и быстро всё выхлебал и вылизал лохань. Овцы двинулись вниз по лугу, а за ними вперевалку шествовал гусак, пощипывая траву. И вот, когда Уилбур приготовился уже было к утренней дрёме, он вновь услышал тот самый голосок, который обратился к нему накануне вечером.
- Привечай, друг!
- Что за чай вдруг? - встрепенулся со сна Уилбур. - Ты где?
- "Привечай"- значит "встречай гостя", - я так люблю говорить вместо "здравствуй" или "с добрым утром". Глупое, вообще говоря, словечко, сама не знаю, как оно ко мне прилипло. А где я нахожусь, так это совсем просто. Посмотри вверх на угол двери. Я здесь. Видишь, я пряду!
Наконец, Уилбур заметил созданьице, так мило обратившееся к нему. Прямо над верхом двери была растянута большая паутина, а в ней вниз головой в верхнем углу висела громадная серая паучиха. Размером она была с каплю смолы. У неё было восемь ног, и одной из них она помахивала Уилбуру в знак дружеского приветствия.
- Теперь ты видишь меня? - спросила она.
- Ну да! - воскликнул Уилбур. - Как поживаешь? С добрым утром! Привечаю! Рад тебя видеть! Как тебя зовут? Не могла бы ты сообщить мне своё имя?
- Я - Шарлотта, - сказала паучиха.
- Чей ты шар? - удивился Уилбур.
- Не шар, а Шарлотта А. Каватика, но для тебя - я - просто Шарлотта.
- Ты, наверно, очень красивая, - сказал Уилбур.
- Ещё какая! - согласилась паучиха. - В чём в чём, а в этом мне не откажешь. Пауки вообще все такие милые. Я, пожалуй, не такая дородная, как некоторые, но с меня хватит. Ах, если бы я могла видеть тебя, Уилбур, так ясно, как ты видишь меня!
- А почему ты меня не видишь? Я весь тут.
- Да, ты весь тут, только я очень близорукая. Я всю жизнь была близорукой. Иногда это хорошо, а иногда - очень плохо. Смотри, как я сейчас запеленаю эту муху.
Муха, тихо ползавшая по лоханке Уилбура, вдруг взлетела и запуталась с маху в липких нитях паутины. Она яростно била крыльями, пытаясь освободиться.
- Сперва, - сказала Шарлотта, - я на неё спикирую.
И она бросилась вниз головой прямо на муху, а пока Шарлотта падала, сзади у неё разматывалась тоненькая ниточка.
- Теперь я её закутаю. - И она ухватила муху, обмотала вокруг неё несколько витков шелка и перевернула несколько раз, чтобы та совсем не могла двигаться.
Уилбур с ужасом наблюдал эту сцену. Он едва верил своим глазам, и хотя мух он, вообще-то, недолюбливал, ему было жаль застрявшую бедняжку.
- Ну, - сказала Шарлотта, - сейчас я выпущу из неё дух, что бы ей было спокойнее, - и она укусила муху. - Теперь она уже больше ничего не почувствует. Чудный какой у меня завтрак! И аппетит сегодня отменный!
- Ты что, ешь мух? - раскрыл пасть от удивления Уилбур.
- А как же! И мух, и жучков, и кузнечиков, моль и бабочек, таракашечек и козявочек, долгоносиков, клопов, комариков и сверчков, сороконожек и мошек-крошек - всех, кто по неосторожности запутается в мой паутине. Должна же я как-то добывать себе пропитание?
- Конечно, - согласился Уилбур. - А они вкусные?
- Восхитительные! Я, конечно, на самом деле их не ем: я их выпиваю. Я пью их кровь. Какая она вкусная! - сказала Шарлотта, и её милый голосок стал ещё тоньше и милее.
- Не смей говорить такие вещи! - простонал Уилбур. - Пожалуйста, больше не говори такого никогда!
- А почему? Это правда, и я должна говорить правду. Не то чтобы я была очень счастлива от того, что питаюсь мухами и мошками, но такой меня сделала природа. Должен ведь паук как-то существовать: я вот - ткачиха-круглопрялка. Я плету паутину и охочусь на мух и других насекомых. И моя мама была охотницей. И мама её мамы. И всё наше семейство этим промышляет. Тысячи тысяч лет мы, пауки, ставим ловушки мошками и мушкам.
- Несчастная наследственность, - мрачно сказал Уилбур. На сердце у него было тяжело, потому что его новая подруга оказалась такой кровожадной.
- Да, так оно и есть, - согласилась Шарлотта. - А что я могу поделать? Я не знаю, как первому пауку в первые дни творения пришло в голову прясть паутину, но он занялся этим и поступил очень разумно. С тех пор все пауки должны делать то же самое. Впрочем, не так уж плоха эта доля.
- Это жестоко! - не сдавался Уилбур.
- Хорошо тебе рассуждать! - возмутилась Шарлотта. - Тебе-то еду приносят в ведёрке, а меня никто не кормит. Я сама себя обеспечиваю и живу своим умом. Я быстро соображаю, а то померла бы с голоду. Я сама должна всё рассчитывать, ловить, что ловится и хватать, что попадается. И такая уж моя судьба, дружок, что попадаются мне мушки и мошки. А, кроме того, - выразительно подчеркнула она. - разве ты не понимаешь, что если бы я не ловила мух, они расплодились бы так, что сожрали бы на земле всё живое и саму землю в придачу?
- Да? - удивился Уилбур. - Лучше б такого не случилось. От твоей паутины, пожалуй, есть польза.
Гусыня слушала всё это и гоготала про себя. "Уилбур многого не понимает в этой жизни, - думала она. - Он очень наивный поросёнок. Он даже не догадывается, что случится с ним самим поближе к Рождеству, он не знает, что Закерман и Лэрви замыслили убить его". Гусыня приподнялась и подгребла яички ещё глубже под себя, чтобы передать им всё тепло своих мягких перьев.
Шарлотта тихо постояла над мухой, готовясь полакомиться ею, а Уилбур лёг и закрыл глаза. Он устал от бессонной ночи и от волнения первой встречи с другом.