- Восемь - Е - десять и восемь - Е - одиннадцать.
Он сорвал доски 8 - Е со стены и, повернув, держал их так, чтобы мы не могли прочесть, что там написано.
Потом повесил доски на место и повернулся к нам с прохладной улыбкой.
- Они задержаны, - сообщил он. - Сожалею!
Голос его звучал не особо сочувственно!
- Задержаны? - спросила мама. - За что?
- За то, что выступали как лжеучителя и распространяли оскорбительное лжеучение, за то, что напали на княжеского чиновника и совершили грубое насилие над его персоной, за то, что оказали сопротивление при законном аресте.
- Что?
Мать застыла, словно парализованная, а когда я подкралась, чтобы взять ее руку, рука была будто ледяная.
- Их осудили на шесть лет, - удовлетворенно сообщил служитель. - На шесть лет в Сагис-Крепости.
Мама потребовала, чтобы ей вернули собственную одежду, так как хотела тут же отправиться в ратушу, а там не станут тратить время на разговоры с человеком в серой одежде Заведения. Сначала служитель и слышать не хотел об этом, и кончилось тем, что маме пришлось пустить в ход взгляд Пробуждающей Совесть.
- Так-то ты обращаешься с себе подобной? Значит, ты хочешь, чтобы с тобой поступали так же?
Побледнев, он что-то пробормотал, мы не расслышали. И вдруг оказалось: матушке милостиво позволено взять любую одежду из прачечной, только не нашу собственную. И все же это было лучше, чем идти в сером.
- Теперь он знает, что ты - Пробуждающая Совесть, - сказала я, пока мы поспешно шагали к Дому Суда.
- Ничего не поделаешь, - ответила матушка. - Это было необходимо.
Дом Суда был большим серым четырехугольным строением. Такие возводят, чтобы рядом с ними люди ощущали свое ничтожество. Но матушку это не смутило.
Она прошествовала наверх по широким каменным ступеням, словно по своей собственной кухонной лесенке.
- Я желаю поговорить с Местером Судьей, - заявила она первому встречному, а это был страж в черно-сером мундире. И хотя она не пустила в ход ни взгляда Пробуждающей Совесть, ни голоса, в ней было столько величия и гордости, что он все исполнил и ироизнес: "Сюда, мадам!", а ведь одежда на ней была совсем простая, а в ней самой ничего особого. И только стоя перед дверью первого зала, он заколебался.
- Э-э… О ком доложить? - осторожно спросил он.
- Мелуссина Тонерре! - только и вымолвила она, предоставив ему самому размышлять, что скрыто в этом имени.
Он постучал в дверь и, когда оттуда донеслось недовольное "войдите!", отворил ее и сунул туда голову, будто его вина стала бы меньше, если б он не вошел в зал полностью.
- Мадам Тонерре! - доложил он. - Мой господин Местер Судья примет ее?
Но господину Местеру Судье не осталось времени на решение. Матушка шагнула мимо стража и толчком распахнула дверь. А я последовала за ней в большое светлое помещение, где Местер Судья готовился вкушать ранний обед.
- Местер! - обратилась к нему мама. - Я пришла поговорить с вами, Местер Судья, о своем сыне.
"И о Нико! - добавила я про себя. - Не забудь о Нико!" Но недаром матушка не стала говорить о "моем племяннике Николасе" в самом начале. Ведь она могла без колебаний делать многое, но лгать не умела.
У судьи был несколько обескураженный вид. Он опустил на тарелку цыплячью ножку, в которую намеревался как раз вонзить зубы, и непроизвольно схватился за грудь, так что на его черной мантии появились жирные пятна.
- А кто она такая? - спросил он. - И кто ее сын, о котором я должен что-то знать?
- Вчера вы, Мессир, присудили ему шесть лет принудительных работ.
Он нахмурил брови.
- Вчера я не приговаривал ни одного горожанина к шести годам принудительных работ!
- Возможно, вы, Мессир, не сочли его горожанином, - чрезвычайно резко сказала матушка, - он был в серой одежде Заведения.
- О, один из тех двоих серых.
- Да, Мессир, мой сын не заслужил подобной кары!
- Мадам, я не помню частности этого дела, но я знаю, что следовал духу и букве закона.
- А вы, Мессир, следовали голосу собственной совести?
Бывало, проходили недели, прежде чем мама пускала в ход силы Пробуждающей Совесть, а теперь она сделала это два раза в течение одного часа… У меня судорога прошла волной в животе, ведь использовать силу Пробуждающей Совесть несколько раз подряд - это все равно что разворошить осиное гнездо. Может, в первые несколько мгновений ничего не случится, но потом - самое лучшее - как можно быстрее убраться восвояси.
Глаза Местера Судьи были почти скрыты складками тяжелых век, и сначала трудно было узнать, задела матушка его больное место или нет.
- То был человек в сером, - ответил он, и в голосе его была неуверенность. - И не будь он виновен в том, за что его осудили, за ним наверняка есть другая вина.
- Потому что люди в сером - не граждане? Не такие люди, как вы и я?
Он не спускал беспомощного взгляда со своего дохлого цыпленка.
- Приговор вынесен! - ответил он. - Ничего поделать я не могу.
- Разве? - с леденящим презрением в голосе спросила мать. - Я требую, чтобы моего сына и… его спутника немедленно освободили. Это, верно, во власти Мессира Судьи?
Мелкие жемчужинки пота выступили на его морщинистом лбу, но он еще не сдался.
- Лодка уже уплыла! - сказал он. - Двое осужденных доставлены в Сагис-Крепость!
В его голосе мелькнул намек, лишь намек на злорадство. Матушка не спускала глаз с его склоненного затылка, а я почти желала, чтоб она снова испытала на нем свой взгляд, заставила бы его ползать и признать свой позор и свою вину.
Но она этого не сделала. Мама учила меня никогда не злоупотреблять способностью Пробуждающей Совесть, и я никогда не видела, чтоб она поступала так сама. Но, сдается мне, она была близка к этому в тот день у стола Мессира Судьи.
"Лодка уже отплыла, Нико и Давин теперь по пути в Сагис-Крепость. И сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь дознается, что Нико - сын старого Князя Эбнецера? А Давин? Давин убил Вальдраку! Родного внука Князя Артоса! Сколько времени ему останется жить, если кто-нибудь это обнаружит?"
- Матушка!
Мы стояли на лестнице перед Домом Суда. Мы стояли там уже некоторое время. На полдороге вниз мама остановилась, будто ноги ее внезапно приросли к каменной ступеньке и она больше не в силах была шевельнуться. А я перепугалась еще сильнее, чем раньше. Потому что если у мамы больше нет сил, если мама сдается, значит, все и вправду безнадежно, и мир может тут же погибнуть. Казалось, мы целую вечность простояли на этой лестнице.
Но тут вдруг матушка подняла голову:
- Где дом Мессира Аврелиуса?
- На Серебряной улице, - ответила я, почувствовав, как величайший, ужаснейший страх исчезает. Матушка была по-прежнему здесь. Она не сдалась.
Инес, служанка, ввела нас в господские покои. Там в зале сидели хозяин дома с фру и их сын, бледный, коротко стриженный мальчик, который и был Маркус. Они сидели молча, словно каменные изваяния, едва ли глядели друг на друга и не посмотрели на нас. Стол был накрыт к послеполуденному чаю, но, похоже, мальчик был единственным, кто притронулся к пище.
- Мадам Тонерре, - доложила Инес и тут же покинула зал, словно ей было некогда ждать.
Но звуки ее шагов смолкли, как только она вышла за дверь. Неужто она подслушивала?
- Мадам Тонерре! - беззвучно произнес Мессир Аврелиус. - Боясь, я не знаю… Мы встречались прежде?
- Я - мать Давина!
Эти слова заставили его поднять глаза от тарелки. Он встал.
- Мадам…
Он запнулся. Он смотрел на бледно-зеленое платье моей матери так, будто считал, что ему должно быть серым. - Я должен просить вас покинуть мой дом.
- Мессир! Мой сын и Нико на пути в острог, потому что пытались помочь этому дому. А вы хотите заставить меня покинуть его, прежде чем меня выслушают?
Почему Мессир Аврелиус вдруг посмотрел на своего сына? Быстрый косой взгляд, словно чтобы убедиться: слышал ли Маркус то, что было сказано?
- Этот дом послушен воле Князя Артоса! - вымолвил он голосом, звучащим на удивление напряженно и невыразительно. - Мы не поддерживаем недругов Князя! Уходите, мадам, прежде чем я прикажу позвать стражу!
Он схватил мать за руку, словно хотел сам вытолкнуть ее за дверь. Она холодно посмотрела на него.
- Я уйду сама, Мессир!
- Замечательно! В таком случае, уходите!
И нам ничего не оставалось, как повернуться к твердокаменному семейству спиной и покинуть зал.
- Матушка! - сказала я, когда дверь закрылась за нами.
Инес стояла чуть подальше и старательно драила дверную ручку, которая и так уже сверкала. Мама кинула взгляд на нее и назад, на дверь зала, откуда нас только что вышвырнули.
- Тс-с! - прошептала она. - Погоди, пока мы выйдем из дома.
На улице я уже не в силах была держать язык за зубами.
- Матушка, они что, окаменели?
Она медленно покачала головой:
- Не знаю. Но думаю, что Мессир Аврелиус боится своего сына. Думаю, он охотно помог бы нам, если бы мог. Он дал мне серебряную монету.
Она протянула монету так, что та заблестела в лучах позднего послеполуденного солнца.
Я не видела, когда он ей что-то давал. Быть может, когда схватил ее за руку?
- Почему он должен бояться своего собственного ребенка? Это как-то чудно!
- Да.
- Что может мальчишка? Сколько ему, лет десять? Что он вообще может сделать такого, чего боится взрослый?
- Может донести! - задумчиво молвила она.
Вдруг дверь за нами снова отворилась. Вышла Инес и быстро оглянулась по сторонам.
- Господин просил меня сказать, что он даст знать о себе, - тихим голосом произнесла она.
- Когда?
- Этого он не сказал. Но думаю, когда молодой господин уедет.
Инес снова исчезла в доме, тихонько затворив за собой дверь. Мы не успели спросить: "Когда молодой господин уедет?" А я вообще не знала, на какую помощь нам надеяться. Марка серебра, ясное дело, это не пустяк, но требовалось куда больше, чтобы вызволить нас из когтей Заведения. А это был бы первый шаг на нашем пути. Мы по-прежнему понятия не имели, как нам освободить Давина и Нико.
- Придется вернуться обратно в Заведение и ждать, - решила мама. - Если он даст знать о себе сегодня или завтра, это прекрасно. А не то придется нам самим что-нибудь придумать.
"Да, но что?" - хотелось мне спросить, однако я этого не сделала, так как знала, что ответить мне она не сможет.
Обед на постоялом дворе "Золотой Лебедь"
Не успели мы вернуться в Заведение, как нас вызвали в контору. Тамошний служитель пристально оглядел нас.
- Некий господин спрашивал о вас, - сказал он. - Господин желает нанять вас на какую-то работу. Какую - он подробно не объяснил. Считаю своим долгом обратить ваше внимание на то, что Заведение не закрывает глаза на распутство и прочие бесстыдства.
Распутство? Мама? Я?
- Уверяю вас, Мессир, ни моя дочь, ни я и не мыслим ни о каком даже малейшем распутстве, - вымолвила мама с такой холодностью, которая сразу же должна была поставить его на место. Она не смотрела на него вовсе, но он, как видно, вспомнил, что случилось в последний раз, когда она глядела на него.
- Нет, нет! - быстро воскликнул он. - Естественно! Господин прислал экипаж!
Экипаж! Знатно!
- Кто это? - спросила мама.
- Господин не назвал никакого имени.
- По-твоему, это уже Мессир Аврелиус? - шепнула я матери.
- Будем надеяться!
То был красивый экипаж, запряженный двумя чалыми лошадьми, немного напоминавшими Шелковую. Кучер учтиво подал маме руку и помог ей подняться в экипаж, а затем помог и мне.
- Служишь у Мессира Аврелиуса? - спросила я.
- Я - кучер наемный, - ответил он. - Кто платит мне, тому я и служу.
Он вежливо отвесил легкий поклон маме, затворил дверцу экипажа и взобрался на облучок. Экипаж рванулся и покатил.
- Мне бы спросить у него, куда мы едем, - сказала я.
- Не знаю, кто вообще заинтересовался нами и не пожалел денег на экипаж, - произнесла мама. - Верно, этому человеку надо избавиться от угрызений нечистой совести.
Но когда экипаж остановился, это было не у дома на Серебряной улице. Кучер открыл нам дверцу, но я не узнавала окрестности.
- Где мы? - беспокойно спросил я.
- Это постоялый двор "Золотой Лебедь", - ответил он. - Желает ли мадмуазель пройти? Мессир заказал обед для своих гостей.
Постоялый двор! Это немного успокоило меня. Мессир Аврелиус, вероятно, не осмелился встретиться с нами в доме на Серебряной улице, где блеклый взгляд Маркуса следил за всем происходящим.
Мы пошли за кучером в красивое, выкрашенное в красный цвет строение. Там повсюду висели лампы, а служители в синих жилетах и белых рубашках в сумерках зажигали лампы. Полы были темного дерева, почти черного, и такие блестящие, что можно смотреться в них, как в зеркало. Некоторые состоятельные граждане Сагислока уже сидели за накрытыми белыми скатертями столами и наслаждались чем-то, что походило на изысканный обед с птицей, салатами, виноградом и вином.
- Гости Мессира! - оповестил кучер одного из тех, что в синих жилетах.
- О да! - ответил синежилетный. - Пожалуйте сюда, мадам, мадмуазель! Мессир полагал, что приятней всего вкушать обед в оранжерее, поскольку вечер-то теплый.
Он вывел нас на противоположную сторону дома и на мощенный камнем двор, где яблоневые, грушевые и персиковые деревья стояли ровными рядами, словно колонны в церкви. Мягкий свет лился из оранжереи в самом отдаленном конце, сияя над каменными плитами и деревьями.
Зрелище было сказочным. Стеклянный дом! Будто маленький хрустальный дворец. Сколько стекол! Даже крыша почти вся из стекла. Я ужасно боялась крикнуть или чихнуть или сделать какие-нибудь неосторожные движения. Что если все разлетится вдребезги?
Высокие двери стеклянного дома, выходившие в яблоневый сад, были распахнуты, а среди лимонных деревьев, финиковых пальм и виноградных лоз стоял накрытый стол. Серебряный шандал со множеством свечей разливал море света, а молоденькая девушка в накрахмаленном белом фартуке уже готовилась подавать первое блюдо.
- Извольте садиться! - пригласил служитель в синем жилете и придвинул стул матери, а потом мне. Никто со мной прежде не обходился так услужливо, на самом деле, никто и никогда…
Я восседала на белом стуле с синим бархатным сиденьем. Передо мной на тарелке лежал рыбный рулет, тонувший в маленьком озерце оранжевого соуса. Сверху он был украшен тонкими полосками тертой апельсиновой корочки…
А я не могла не думать о Мелли и Розе, которые как раз в этот миг ели на ужин ячменную кашу или вареную чечевицу с салом, если им повезло.
Служитель и девица ушли. Третий стул по-прежнему пустовал. Где же Мессир Аврелиус?
- Роскошные обеды и серебряные канделябры, - пробормотала матушка, глядя на рыбу. - Все это очень хорошо. Но я бы предпочла получить деньги, откупиться от этого Заведения и поглядеть, что можно сделать для Давина и Нико.
- Ты слишком низко летаешь, Мелуссина! - произнес чей-то голос. - Ты наверняка могла бы получить и то и другое.
Мама вскочила, да так резко, что стул опрокинулся.
- Ты! - прошептала она. - Мне бы следовало догадаться!
Сецуан вышел из теней яблоневого сада, да так неслышно, что казалось, будто он скользил, а не шел.
- Не хочешь ли присесть? - спросил он. - Я могу помочь тебе, Мелуссина, ты ведь знаешь, что это в моих силах.
- А что взамен? - горько спросила мать. - Ты ведь ничего не делаешь даром. И этому есть цена.
Сецуан замешкался.
- Все же садись! - вкрадчиво пригласил он. - Когда ты ела в последний раз? У тебя наверняка целый день маковой росинки во рту не было. Обещаю: обед - дар, которым вы можете насладиться безвозмездно.
Свет блестел на его короткой алой шелковой куртке и на серьге в виде змейки. Мать не спускала с него глаз, и даже если он не встречался с ней взглядом, было ясно видно, что он ее не боится.
- А теперь садись, - повторил он, протянув руку к тарелкам с рыбой.
Мне уже нисколечко не хотелось есть. И я не поверила собственным глазам, когда мать медленно кивнула.
- Хорошо! - сказала она. - Давайте, по крайней мере, вместе поедим. И поговорим о том, что мы можем сделать друг для друга.
Она расправила складки своего одолженного зеленого платья и подождала, покуда Сецуан не поднял упавший стул и не поставил его на место.
- Вина? - спросил он.
Она кивнула:
- Да, спасибо!
Он вытащил хрустальную пробку из кувшина и налил золотистое вино в один из грех стаканов перед маминой тарелкой. Наливая вино, он стоял за ее стулом, как это делают прислужники. Я невольно заметила, какие у него красивые руки, с длинными прямыми, гибкими пальцами. Руки человека, играющего на флейте.
- Дина?
Он протянул мне кувшин.
- Немного, - сказала матушка. - Выпьешь с водой, Дина!
Я послушно налила в вино воду. Мои руки чуть-чуть дрожали. Я не понимала, почему мы здесь сидим и притворяемся, будто мы все трое добрые друзья. Неужто он внезапно стал другим и подобрел? Неужто мы ошиблись, убегая от этого человека сломя голову?
Мама стала есть рыбу, словно все так и полагалось. "Я могу помочь тебе", - сказал он. Не потому ли мы по-прежнему сидим здесь? Из-за того, что матушка надеется так или иначе купить его помощь? Но что случилось, чем мы владеем, что могло бы заинтересовать его? Его, у кого хватает денег жить и кормиться на дорогущем постоялом дворе?
- Я был в зале Суда, когда Давину и юному княжескому сыну вынесли приговор, - сказал Сецуан, взяв кусочек рыбы. - Суд был весьма скорым.
- Княжескому сыну? - переспросила, приподняв бровь, матушка.
- О да! Я прекрасно знаю, кто в самом деле "двоюродный брат" - кузен Нико.
Он улыбнулся: ни следа торжества или презрения! Улыбнулся мило и тепло, будто меж нами обнаружилась общая чудесная тайна.
"Не рассчитывай на него! - приказала я себе. - Вспомни, кто он!"
Но как это было трудно, когда он вот так сидел здесь и улыбался, и бесстрашно встречался со мной взглядом. "Ведь так делает и Дракан!" - самой себе сказала я. Но Сецуан не очень-то походил на Дракана. Он скорее походил на меня: эти черные волосы, эти зеленые глаза! Ну просто вылитая я!
Мама отложила вилку в сторону.
- Ладно! Тебе известно, кто такой Нико! Будет ли также стоить сколько-нибудь, чтобы заставить тебя сохранить эту тайну? - спросила она, и голос ее звучал так же твердо, как голос какого-нибудь торгаша.
- Почему тебе вечно кажется, будто я собираюсь причинить тебе зло? - спросил Сецуан.
- Горький опыт научил меня этому…
- Мелуссина, я никогда не принуждал тебя… Я никогда не вредил тебе. Я никогда не желал ничего другого, кроме как…
Он замешкался, словно испугался того, что она сделает.
- Ничего другого, кроме как любить тебя, - наконец выговорил он.
Я и предположить не могла, что творилось в голове матери. Она сидела совершенно спокойно, не меняя выражения лица.
- А твоя мать? - спросила она. - Твои родичи? Они что, тоже хотели лишь любить меня?