Его рывком подняли, прикрутили стоймя к деревянной доске - видно, чтоб не дёргался и не вырывался во время пытки. Он и не рвался, не стонал, когда били плетью - а били умело, с оттягом. Он висел на впивающихся в тело верёвках, сосредоточенно опустив глаза, словно не слыша требующих у него признания ярящихся, брызжущих слюной ордынцев.
Когда вбивали щепу под ногти - тогда только не выдержал, закричал каким-то запредельно высоким, жалобным голосом.
Крик его услышали - там, наверху. На церковных полатях в ужасе замерли те, кого грек успел спрятать от татар.
Глухонемая девочка, до той поры тихонько сидевшая среди взрослых, неловко поджав под себя колени, переменилась в лице. Словно и она - услышала…
Раскачиваясь и мыча, как от нестерпимой боли, девочка сдавила руками уши. Сухие стариковские ладони тут же обхватили её, крепко притиснули к себе - чтобы её стон не выдал их всех, чтоб не был услышали татары - там, внизу.
Крик взлетал до полатей, прерывался, потом повторялся - снова и снова.
Скорбно выпрямившись, будто окаменев, сидящий подле старик держал немую, крепко зажимая ладонью её горестно мычащий рот.
А грек всё кричал и кричал.
Немая уже не билась, и не рвалась из рук. Только плакала - вздрагивая всем телом, и слёзы текли по её худым щекам, застревая между морщинистыми, узловатыми пальцами старца…
* * *
Патрикию тем временем стало казаться, что он бродит по улочкам родной Монемвасии. Нет, не то… Он будто увидел её с высоты птичьего полёта - прекрасный город на неприступной скале посреди сияющего полуденного моря.
Вслед за тем явился ему отрок, и он говорил с ним, говорил, пока снова не впал в беспамятство…
* * *
Потом стало горячо - невыносимо горячо, и тошнотворно запахло горелым мясом. Прямо под сводами храма его жгли на раскалённой сковороде.
Он уже ничего почти не чувствовал, ничего не понимал… Ещё несколько раз он приходил в себя, облитый с размаху холодной водой, и, так и не ответив надвигающемуся прямо в упор, дикому, лоснящемуся от пота, перекошенному злобой лицу истязателя, снова терял сознание.
Он не помнил, как его выволокли из храма на двор. Как прокололи лодыжки, меж сухожилием и костью - так прорезают ноги у освежеванной туши, чтобы подвесить ее на крюк. Как привязали его за ноги к кобыльему хвосту. Как пустили лошадь вскачь по кругу…
Последнее, что он увидел, когда с запрокинутой головой уже волочился по горячей, залитой кровью дорожной пыли - вылинявшую от жары синеву неяркого владимирского неба.
А потом прямо в его разбитое, окровавленное, когда-то такое красивое лицо иконописного праведника спикировал сверху чёрный жирный слепень.
Но в этот момент глаза Патрикия увидели уже совсем другое небо - тёмно-синее, бездонное, словно мерцающее золотом небо раннехристианских мозаик…
* * *
…Над городом полыхало пламя. Кругом валялись мёртвые тела - без числа, без счёта: разбойники секли людей без милости. Награбив столько, что не унести, свалили тяжёлое добро наземь и запаливали, "яко сенные кучи", поставы сукна и атласной парчи, тафты, бархата, иноземных шелков. Брали только золото, серебро, да драгоценные ризы, а деньги делили меж собою без счёта - мерками.
В пламени пожара уже плавились, валились со звонниц церковные колокола, когда налётчики двинули прочь - по пути безжалостно разоряя окрестные волости и сёла, трупами усеивая владимирскую землю.
И написал об этом набеге летописец с горечью и сокрушением великим: "Сия же злоба сключися июля в третий день от своих братии христиан…"
Часть седьмая. Поверх барьеров
Нелёгкое решение
"Злоба сия сключися июля в третий день от своих братии христиан…" - дочитал Руслан хрипло и умолк. Луша с Глебом тоже молчали. Повисла тягостная пауза.
Руся поглядел на них исподлобья, откашлялся, и подвёл итог нелёгкому разговору:
- Третье июля 1410-го года. Вот куда нужно вернуть икону. - И - как можно скорее.
- И я, и ты, мы оба знаем: знание даты и места - каким бы точным оно ни было, - нам не поможет… - упавшим голосом сказала Луша. - Для удачного нырка в прошлое этого недостаточно.
Руслан слушал, угрюмо кусая уже изрядно обмусоленный карандаш.
- Да, проблема, в сущности, только в том… - спокойно начал он, и вдруг - сорвался на крик, ударил в сердцах ладонью по столу, да так, что обломки карандаша разлетелись по кухне. - Проблема, что я там не был!
* * *
…Да, он там не был ни разу, и вряд ли нырнёт с нужной точностью… К тому же у него болит рука. Да и не такие уж они, эти близнецы, мастера хронодайвинга, если честно…
Глеб вздохнул. Он всё понял.
Возвращать икону нужно. Возвращать придётся самому.
Это было справедливо.
Но как же ему не хотелось туда опять!
И вот он стоит в коридоре, прикрыв глаза, пытаясь одолеть мутную тоскливую тошноту, вздыхает судорожно. Он держит икону обеими руками. Он старается нырнуть.
Нырок не получается, хоть ты тресни.
- Я сейчас, - говорит он ребятам, - умоюсь только…
Близнецы аккуратно принимают у него икону, ставят её к стене.
Глеб, спотыкаясь, скрывается за дверью ванной.
* * *
Близится вечер. Близнецы ждут его молча, слушая в тишине большой, постепенно погружающейся в сумерки квартиры, громкое тиканье старинных настенных часов.
- Что-то он там долго, - цедит, наконец, Руслан, машинально трогая за бронзовый нос наяду Селитру Ивановну.
- Не надо его торопить… - в голосе сестры ему чудятся слёзы, - ты же видишь… он просто… там было страшно…
- Лу, я всё вижу, не слепой! Да только нам всё равно нужно спешить. Тоня может сунуться в кладовку нынче же вечером и заметить икону! Да что Тоня… По сравнению с тем, что может произойти в любой момент!
- Русь, ну что может произойти?!
- Да что угодно!!! Кто знает, как быстро обновляется История!
- Как ты сказал?
- Никто не знает, как быстро обновляется История.
Заметив непонимание на лице сестры, он безнадёжно машет рукой, отворачивается к наяде Селитре Ивановне, и продолжая полировать её блестящий нос ладонью, бубнит что-то вроде:
- Как быстро происходит активация новых данных, вот вопрос…
Совершенно поглощённый размышлениями, мальчик принимается шагать по коридору - туда-сюда, туда-сюда…
- Что это за звуки - там, на кухне? - вдруг раздражённо спрашивает он.
- Это голубь прилетел. В окно бьётся… - Русь, ты чего? - Луша видит, как брат вдруг изменился в лице.
- Голуби, они… Они обладают особой чувствительностью к колебаниям магнитно-информационного поля. Впрочем, как и все пернатые…
- Русь, опять эти твои на теории. Он просто крошек ждёт. Я ему каждый день в форточку хлеб кидаю - он клюёт с подоконника…
Руслан уже не слушает, не отвечает, он медленно разворачивается… И вдруг - стремглав бросается к входной двери.
- Ты куда?
- Проверю кое-что! - Он уже торопливо заталкивает ноги в кроссовки.
- Может, объяснишь? Может, будет действовать вместе?
- Надо проверить… некогда объяснять… Помоги мне лучше, - отрывисто роняет Раевский, пытаясь с правиться с курткой здоровой рукой.
Луша молча застёгивает молнию на его куртке, выправляет загнувшийся внутрь воротник.
- Сидите дома как приклеенные! Без меня никуда не ныряйте! Охраняйте икону. Я - мигом.
Тревожные знаки
От них до Михайловского - десять минут ходьбы. Раевский добегает за пять. Сегодня пятница? Ну, в пятницу-то ни один музей не бывает "на клюшке", все открыты… Уже сумерки. Но здесь в ноябре темнеет рано. Скорее! Там она или нет? Та, рублёвская икона. Если она там… Ох, хорошо бы! А вдруг её теперь нет вообще? Исчез из прошлого древний образец, и хотя он стоит у них в кладовке живой и невредимый, не стало и рублёвского с него списка…
Так, надо билет же купить… У памятника Петру он притормаживает, спохватившись. Тьфу, как же он об этом не подумал?.. Кто его так просто пустит? Отдуваясь, он суёт руку в карман. Достаёт смятые десятки и мелочь. Вроде хватит и этого. Он же пока что школьник…
Раевский бежит дальше.
В три прыжка он одолевает высокие ступени. У дверей уже топчутся двое, явно студенты - длинноволосые, один с этюдником через плечо. Обсуждают:
- Сроду такого не было. "Закрыто по техническим причинам". Пропало у них что-то? Теперь такие технологии - среди бела дня своровать можно. Что угодно, откуда угодно…
- Да прям, может просто света нет, мало ли…
- Ага, только в дверях милиция маячит. Были бы проблемы с электричеством - электрики бы маячили. - Длинноволосый смеётся, думая, что отпустил удачную шутку.
- Началось! - бледнея, бормочет Руслан. Вид у него совершенно ошалелый. Он круто разворачивается, едва не задев одного из студентов плечом, быстро скатывается вниз по ступеням и бежит обратно.
- Вот ненормальный…
- "Этот город полон психов, // каждый третий точно псих, // говори со мною тихо, // может я один из них" - цитирует тот, что с этюдником, глядя вслед удаляющемуся удаляющемуся Русе. Студенты смеются.
* * *
Раевский вваливается в квартиру, тяжело дыша. Отстранив встречающую его сестру, ломится, не разуваясь, на кухню. На паркете и линолеуме остаются грязные следы от заляпанных слякотью кроссовок.
- Работает? - почти кричит он. - Интернет работает?
- Нет, - мотает головой Глеб, - всё повисло! - И, предваряя следующие вопросы, объясняет торопливо: - Перезагружались уже, даже модем включали-выключали. Нет связи.
- А телек? А радио?
Луша крутанула ручку настройки. Радио только шипело.
Глеб пощёлкал пультом ТВ - телеканалы показывали настроечную таблицу, или просто разноцветную рябь. Один итальянский канал по-прежнему работал…
- Этот - работает! - обрадовалась Луша. - Наверное на других каналах - профилактика…
Руслан с сомнением покачал головой.
- Уф. Жарко. - Он, наконец, стянул с себя куртку. - Ну дела! Всё-таки похоже, мы на грани информационного коллапса… Люди, я не знаю точно, что происходит и как это работает, но по-моему - у нас ОЧЕНЬ мало времени!
* * *
После короткой передышки для Глеба всё начинается сначала. Он старается нырнуть. Нет, нет и снова нет. Он устал. У него ничего не выходит.
- Давайте отдохнём! - взмолилась, наконец, Луша.
- Давайте… - хмуро согласились мальчики.
- Я пойду борщ разогрею, что ли… - Жду вас на кухне! - сказала она голосом, не терпящим возражений, и ушла греметь кастрюлями под звуки итальянского телеканала.
"Точь-в-точь как Тоня", - подумал Глеб, провожая её взглядом.
Он плюхнулся прямо на пол, привалившись спиной к холодной стене. Казалось, сил совсем не осталось. Рублёв закрыл глаза, радуясь возможности ни о чём не думать…
Не тут-то было. У самого уха - жаркий, напористый шёпот. Это - Руслан. Подсел рядом, наклонился поближе, предлагает:
- Давай вместе попробуем, пока Лушка на кухне. Я тебе помогу с места тронуться, подтолкну немного. А дальше - ты сам… Оставишь икону там - и домой, борщ доедать, - подмигнул заговорщически, здоровой рукой стиснул Глебову руку. - Берись за икону двумя руками, а я за тебя держаться буду. - Эх, ещё одна рука нам бы не помешала… - Только держи крепче, изо всех сил держи! Всё, поехали!
Поверх барьеров
Глухой удар, рывок - это, едва не оборвав Глебов рукав, ушёл куда-то вбок и назад Раевский.
Глеб один полетел в тартарары, изо всех сил стискивая икону немеющими пальцами. Сквозь вращение белых клочковатых облаков он видел испуганное лицо Луши, слышал сплошным потоком льющиеся звуки итальянской речи…
Сознание медленно возвращалось.
Он лежал на полу. Из кухни доносились рёв трибун и голос спортивного телекомментатора, тараторящего по-итальянски. Над ним на коленках стояла Луша. Из-за неё выглядывал Руслан. Несло озоном. Из носа текла кровь.
- Я будто… будто о стену ударился… И - обратно откинуло…
Луша протянула ему носовой платок и помогла подняться.
- Молодец, что икону удержал, - виновато сказал ему Руслан. - Где бы мы потом её искали…
* * *
Глеб снова идёт умываться.
Руся, включив в коридоре свет, ходит туда сюда, схватив себя за подбородок.
- Постой-ка! - А может это как-то связано с разницей юлианского и григорианского календарей? А?
"Господи, о чём это он? Опять эти отвлечённые теории. Рассуждает, как ни в чём не бывало, когда тут такое творится…" - Не отвечая брату, Луша только скептически поднимает бровь. Она достаточно выслушала в жизни различных Русиных теорий, чтобы не кричать хором с ним "эврика!" по поводу ещё одного "открытия". Впрочем, сегодня у неё нет аргументов ни за, ни против очередной версии мироустройства…
- Ну я не знаю точно, - смущённо закусив губу, говорит Руслан, не встретив поддержки со стороны сестры. - Просто тогда, в 1812 году, я запутался сильно - сначала забыл про эту разницу, а потом вспомнил, но думал она составляет тринадцать дней - у нас ведь Старый Новый год с 13 на 14 января отмечают… А выяснилось - в 19 веке разница была меньше - двенадцать дней, а в 18-м веке - одиннадцать… Ну и так далее… И я думаю - перемены, они… - Ох, Луша! - Руслан хватается за голову. - Выходит, серьёзные перемены в настоящем пока не произошли не потому, что всё в порядке! Просто должно пройти две недели, чтобы они стали заметны всему человечеству!!!
- Что ты такое говоришь… - Луша, похоже, вообще, не въезжает.
Не мудрено - голова у неё явно занята другим: она всё время беспокойно посматривает на дверь ванной, за которой скрылся Глеб.
- Что непонятного! - теряя терпение, возбуждённым громким шёпотом говорит Руслан, - В истории что-то поменялось, поменялось кардинально, вне пределов допустимой погрешности… Это ведёт за собой цепь последующих изменений… Сколько нужно времени, чтобы эта волна докатилась до нас и изменила настоящее - кто знает? Теоретически изменения в истории могут быть чреваты чем угодно… Что, разве нет? - обращается он к сестре, продолжающей гипнотизировать дверь ванной. - А ведь после 1410-го был ещё 1480-й, и, как ты помнишь, Владимирская и тогда сыграла в истории значительную роль. Стояние на реке Угре завершилось тем, что войска просто разошлись. Это была бескровная победа. И ордынское иго закончилось… Да ты меня не слушаешь!
Луша рассеянно кивает.
- Да-да, Русь, конечно…
Поправив волосы, опускается на коленки перед иконой, вглядывается в тонкий, сосредоточенный лик.
- Я могу вернуть икону, - слышит Руся её тихий голос.
Он даже поперхнулся.
- Что?!!
- Я знаю - куда! Знаю точно. - Луша решительно поднялась, одёрнула юбку, схватила брата за руку. - Я… я же была там!
- Что-о?!
- Ну прости, я не сказала тебе сразу. Да, была и быстро вернулась. - Нет, правда, Русь. Я отчётливо себе это место представляю! Я не промахнусь, не бойся. Я аккуратно, так чтоб и икону во времени не закольцевать…
Руслан вскипел:
- Лу, не в аккуратности дело! Я знаю, у тебя с точностью полный порядок. Но ты… ты - девчонка, а там… Нет. У меня одна сестра. Я тебя не отпущу.
Луша открыла рот, чтобы возразить, но замолчала: из ванной вышел Глеб - с бледным после умывания лицом, приглаживая ладонями совершенно мокрые волосы. Похоже, он просто сунул голову под кран с холодной водой…
Он смотрела на него. Он шёл и встряхивался, словно пёс - усталый, озабоченный, попавший в переделку. Вот он подошёл совсем близко, встал рядом. Луша моргнула, провела ладонью по щеке, стирая с неё мелкие случайные брызги.
- Луша, нет, - хрипло сказал он. - Ни в коем случае.
"Значит, слышал", - смутилась она.
Рублёв сдвинул брови.
- Я сам, давайте я ещё раз сам попробую.
* * *
У него снова не получилось.
- Ой, вы как хотите, я есть пойду… - Похоже, даже Раевский подрастерял свой оптимизм по поводу Глеба.
Руслан ушёл. Они остались вдвоём с Лушей.
- Давно хочу тебя спросить, - негромко сказала она. - О чём ты думаешь, когда пытаешься нырнуть?
"О том, что я трус…" - подумал Глеб мрачно и промолчал.
- Ты знаешь что… Ты не думай о том, о плохом, что увидишь там… Ты… ты просто поверь, что у тебя всё получится…
- Всё думаю, - помолчав, добавила она, - та икона, что в музее висит - это же список с этой, древней Владимирской… - Если эту не вернуть, то… то может и не будет никакого рублёвского списка…
Глеб не ответил.
Он сорвал с вешалки шинель, сунул руки в рукава, стал молча застёгиваться.
- Куда ты?
- Пойду, проветрюсь.
- Шапку не забудь.
Сказав это, Луша вдруг посмотрела на него странным взглядом, будто вспомнила нечто очень важное. - Хм, - забормотала она себе под нос, - как это я не подумала! Тебе нужно, как минимум, надеть шапку…
- Чего?
- Ерунда… Потом объясню. Послушай, а тебе не кажется иногда, что не столько ты на неё смотришь, сколько Богородица за тобой наблюдает? Смотрит на тебя…
Он кивнул. Да. Кажется. Смотрит так, словно ждёт от меня чего-то…
И вдруг потолок будто раскололся.
* * *
Колокол. Гремел колокол.
Оглушительный колокольный звон ворвался в душный сумрак прихожей, в клочья разорвав тишину, пропахшую старыми духами и рассохшимся пыльным паркетом.
Глеб выронил кашне, не сразу сообразив, что это всего-навсего дверной звонок.
- Наверное, Тоня с работы вернулась… - Луша поспешно поднялась с коленей. - Надо открывать, - со вздохом прошептала она Глебу, - только сначала икону спрятать. Ой, а чем это пахнет? Горим?! - Мама дорогая, там от картошки, верно, одни угли остались!! - И она стремглав бросилась на кухню.
* * *
Спрятать…
Глеб - как был, не раздеваясь, в расстёгнутой шинели, с форменной ушанкой в руке, - взялся за икону.
И вдруг понял - давно нужно было остаться с нею один на один!
Колокола из динамика звенели и звенели, разрывая барабанные перепонки, вытесняя, заглушая все шорохи и слова, все сомнения и страхи.
Он выпрямился решительно. Зачем-то нахлобучил на голову мешавшую в руках шапку. Колокола били прямо над головой, как набат, как сигнал тревоги, как призыв пройти сквозь стену.
Поверх барьеров.
Сейчас, или никогда!
* * *
И у него - получилось.