- Его повесят, - прошептал Рене, - его повесят на глазах тысяч людей, повесят, как последнего негодяя, недостойного, чтобы марать о него благородную сталь. Я хочу, чтобы его повесили… Ты ведь веришь, что мое желание сбудется, Ния?
Он разжал пальцы, и пепел отгоревшего пера осыпался с его ладони. С кривой усмешкой Рене вглядывался в лицо Нии, отыскивая в нем следы испуга, отчаяния, но девушка выглядела спокойной, только невероятно бледной.
- Ты сгоришь, - ее голос показался чужим, незнакомым, - ты уже сгораешь изнутри, и жить тебе осталось совсем недолго.
Высоко подняв подбородок, девушка медленно прошла мимо Рене, и он не попытался ее остановить или возразить в ответ на мрачное предсказание.
Утром Рене Ольвина не нашли ни в лагере, ни в лесу поблизости. Что с ним произошло? Вслух никто об этом не спрашивал.
* * *
На притихший город опустилась ночь. Ветер бил в закрытые ставни, сгибая молодые деревца в садах, а по крышам хлестали струи воды. Весенняя гроза пришла внезапно и вовсю бушевала за стенами теплого, уютного дома.
За широким столом собралось все семейство, и только детвору отправили спать. Двое стариков, трое светловолосых мужчин - по-видимому, братья, молодые женщины - их жены, еще одна пожилая чета да парнишка с не по годам серьезным лицом.
- Там неспокойно, - рассказывал старший из братьев по имени Тан, недавно возвратившийся из столицы. - Полиция свирепствует, но им теперь редко удается доставить арестованных в тюрьму - местные нападают, отбивают по дороге. Король, говорят, заперся в своем замке, едва ли не всю городскую стражу с собой забрал. Боится, видать, понимает, что скоро конец его власти. А у нас что? Наместник королевский, которого из Карены прогнали, живет себе спокойно у нашего губернатора, а недавно откуда-то пленников привели. Мужчины, женщины, дети, все отощавшие, голодные. И ведь на отряд даже не напали по дороге, никто не попытался! Того и гляди скоро к нам из столицы все королевские чиновники побегут, все полицаи, тогда натерпимся…
С улицы донесся лай сторожевого пса, мужчина умолк, прислушиваясь. Потом встал из-за стола, взял фонарь, накинул плащ с широким капюшоном и вышел за дверь.
У запертой калитки стоял какой-то человек: по виду самый что ни есть бродяга.
- Кто таков? Что надо? - спросил Тан, стараясь перекричать шум грозы.
Вспышка молнии осветила худое лицо с заросшим подбородком и темными глазами, пристально рассматривавшими Тана из-под сведенных бровей. К груди бродяга прижимал, словно ребенка, какой-то сверток.
- Пусти на ночь, - незнакомец говорил очень тихо, Тан с трудом разобрал слова.
Решать надо было быстро, потому как представляться бродяга явно не собирался, но, вовсю поливаемый дождем, едва держался на ногах. Тан отворил калитку и, отступив в сторону, сказал:
- Заходи.
- Мир вашему дому, - шепотом произнес незнакомец. На большее сил у него не хватило, и он без приглашения опустился на низенькую скамеечку, что стояла в уголке возле самой двери. Ссутулился, обнимая свой сверток, устало прикрыл глаза.
- Кто это? - тихонько спросила Тана жена.
- Бродяга какой-то. Попросился на ночлег, сам едва стоит - на ветру шатается. Пришлось впустить.
- И правильно, - старик - отец Тана - подошел ближе, внимательно глядя на незнакомца светлыми, ярко-голубыми глазами. - Нехорошо оставлять человека на улице в такую непогоду, кто бы он ни был: тать какой али добрый путник. Никогда не знаешь заранее, кого встретишь на дороге.
Бродяга поднял голову, в его взгляде читалась благодарность. Старик прищурился, задумчиво теребя пальцами седую бороду.
- Что-то мне лицо твое знакомо. Видать, встречались. Память у меня хорошая, особенно на лица: раз увижу - не забуду. Ну да после поговорим…
Старшие женщины помогли незнакомцу переодеться в перелатанные штаны и рабочую рубаху Тана. Они с любопытством косились на сверток, но не решились его тронуть. Бродяга сам осторожно развернул серую ткань - скомканный дорожный плащ, и все семейство удивленно уставилось на старый потрепанный футляр, внутри которого оказалась скрипка. Незнакомец долго проверял, не проникла ли в футляр влага, потом вздохнул с облегчением и, следуя приглашению старенькой хозяйки, сел за стол.
Видимо он давно не ел досыта, потому что, даже будучи голодным, не смог много съесть. Опустошив кружку с подогретым молоком, в котором хозяйка растворила полную ложку меда, тихо поблагодарил и приготовился отвечать на вопросы хозяев - знал, что в такое неспокойное время они обязательно последуют. Но старик решил по-другому.
- Постели-ка ему тут на лавке, - сказал он жене Тана. - А расспросить гостя мы и завтра успеем.
- Странный человек, - сказал Тан отцу, выйдя поутру с ведрами к колодцу. - Даже в столице безопасней, а он сюда пришел, да еще со скрипкой!
- Значит, есть на то причины, - невозмутимо ответил старик.
Их гость уже проснулся, и пока невестка угощала путника завтраком, хозяин все приглядывался к нему, пытаясь вспомнить, где видел его раньше. Дождавшись окончания трапезы, старик приступил к расспросам, и мужчины - его сыновья и племянник - тут же собрались в горнице, чтобы послушать рассказ.
- Меня зовут Лаэрт, - гость по-прежнему говорил очень тихо, и хозяева пришли к выводу, что он, вероятно, простужен. - Я пришел из Вышегорска следом за отрядом, который вел сюда пленных.
- Три дня назад действительно пришел отряд. Городская тюрьма переполнена, и пленники теперь сидят в подвале под полицейским управлением, - Тан пристально вгляделся в лицо гостя. - Среди них - твои родные?
Лаэрт слабо качнул головой.
- Друзья и просто знакомые.
- И ты из-за них шел сюда с этим? - младший брат Тана указал на скрипичный футляр.
- Да, - Лаэрт посмотрел на старика. - В вашем городе есть люди, которые согласятся помочь мне их освободить?
- Освободить? - старик усмехнулся. - Каким образом? У нас нет оружия, а в управлении постоянно находятся десятка два охранников, и это не считая наружных часовых, сотрудников управления да самого начальника полиции.
Гость задумался, но ненадолго.
- Охрана вам не помешает, - сказал он.
* * *
Глаза быстро привыкли к темноте, но из-за сырости Ния начала кашлять уже на второй день. Дети тоже попростужались, и поэтому со всех сторон доносилось хлюпанье маленьких носиков и громкие чихи. Долгие дни пути и постоянное недоедание сделали свое дело. Не только женщины, но и мужчины едва держались на ногах. Они осунулись, похудели и ослабли. Помощи извне ждать не приходилось - это пленники поняли сразу, едва очутились в законопослушном городе Рийне. Здесь было еще хуже, чем в Карене до восстания, и люди казались невероятно запуганными, бледными тенями самих себя. Они низко кланялись каждому, на ком была форма полиции или королевской армии, а на изможденных пленников смотрели с опаской, как на хищников, спрятанных за не слишком прочной решеткой. Встречались и взгляды, полные сочувствия, но очень редко.
Ния возненавидела этот город, как только ступила на вымощенную городскую улицу, хотя после долгого пешего перехода и постоянного страха за себя, за Илларию, за гостеприимных поселян сил на другие чувства почти не осталось. Пленников распихали по нескольким камерам без окон, только с узкими вентиляционными отверстиями в потолке, через которые не проникал дневной свет. За четыре дня в темноте и сырости, на скудной пище Ния совершенно ослабла и старалась не расходовать силы, смирно сидя под стенкой.
Она думала о том, что в Вышегорске, или даже в Луге нашелся предатель, который привел солдат к тайному убежищу в скале, а еще раньше кто-то сообщил властям, где находится Эльнар… Поселяне были немало удивлены, узнав, что Лаэрт, сопровождавший молодого музыканта Тима, и есть тот самый человек-легенда, по крайней мере является им последние десять лет.
А еще девушка вспоминала рыжеусого Ярдена, смуглого Жана, Рифа, старика Даргальта, южанина Лионо, постаревшего в тюрьме Фиреса и кузнеца Вартана, погибшего в подвале дома Рене. После событий последних недель вся предыдущая жизнь казалась такой далекой, словно это были не ее, Нии, воспоминания, а чьи-то чужие, нечаянно ею подсмотренные.
Иногда Ния представляла себе, как Тим с Лаэртом идут по широким дорогам страны через душистые луга и густые леса, или как играют на веселом сельском празднике. А может когда-нибудь они придут в заповедный лес и будут играть для удивленных поселян, а Тим будет петь… он ведь так красиво поет! Грустно, что ей не услышать больше его песен. Лаэрт ведь сказал тогда, под деревом, что у него плохое предчувствие. Значит, они больше не встретятся… ни с Лаэртом-Эльнаром, ни с Тимом. "Если бы я согласилась и ушла с ними, я была бы теперь далеко-далеко отсюда", - думала Ния, хотя и стыдилась подобных мыслей - ведь ее согласие не спасло бы жителей Луга, и даже Илларию.
Размышления были прерваны скрежетом ключа в замочной скважине. Заключенные успели обрадоваться, что сегодня еду принесли пораньше, но толстый тюремщик заглянул в камеру и крикнул:
- Эй, ты! В красной юбке! Выходи!
Ния не сразу поняла, что обращаются к ней, но ее окрикнули повторно, сдобрив приказ ругательствами как в адрес непонятливой девушки, так и остальных пленников. Ния поднялась, расправила красную в черных маках юбку и медленно направилась к двери.
Девушку потащили вверх по лестнице. На первом этаже в широком холле перед дверью собралась охрана и сотрудники полицейского управления. Даже начальник остановился неподалеку, как будто всего лишь проходил мимо, и старался не показывать своего внимания к происходящему. Но при виде девушки немолодое лицо с тоненькими усиками оживилось. Взгляд этого человека вызывал мерзкое ощущение брошенного прямо в глаза комка грязи, Ния отвернулась и внезапно увидела музыканта. Заросшего, с короткой жесткой бородой, она узнала его не сразу, но сперва показался знакомым профиль, потом руки, потом старенький скрипичный футляр…
Лаэрт поднял голову, и Ния едва смогла внешне остаться безразлично-спокойной. Как, почему? Зачем? Неужели он пришел сюда совершенно один? Нет, наверняка это - часть плана, значит скоро… скоро сюда ворвутся вооруженные горожане. Как жаль, что она так плохо подумала о жителях Рийна! А сейчас Лаэрт будет играть, чтобы отвлечь внимание, а она - танцевать. Но это выступление будет самым сложным, самым тяжелым в ее жизни. Потому что ноги подкашиваются, а желудок сжимается от голода, потому что нет никакого желания танцевать здесь, перед этими, которых зазорно даже называть людьми.
- Ты ведь не откажешься станцевать для нас? - начальник охраны фамильярно обхватил девушку за талию, отчего Ния напряглась, как натянутая струна. - Этот скрипач любезно согласился сыграть нам, но ведь без танцев будет не так весело!
Ния молча отвернулась, но мужчина развернул ее к себе лицом и добавил, понизив голос:
- Не в твоих интересах отказываться. Сама знаешь…
Хватка ослабла, Ния воспользовалась мгновением и отскочила в сторону. Начальник охраны не стал дожидаться явного выражения ее согласия, а обернулся к музыканту:
- Играй!
Пальцы привычно взялись за смычок. Лаэрт помедлил мгновение - он смотрел на Нию: совершенно исхудавшую, с разноцветными синяками на руках. От его внимания не укрылось, что девушка слегка прихрамывала - разве сможет она танцевать? Но мимолетный взгляд, брошенный Нией в ответ, сказал: сможет, и смычок коснулся натянутых струн.
Мелодия лилась и становилась все быстрее. Сперва ослабевшее тело вело себя неуверенно, но после движения Нии стали по-прежнему легки и стремительны, боль и голод отступили и больше не напоминали о себе. Ния думала о том, что вот-вот придут их спасители, и злорадная улыбка зажгла блеск в ее глазах. Теперь, при взгляде на лица стражников и полицаев, девушка чувствовала себя счастливой, потому что знала - всем им недолго осталось жить: всего только минуту, две, три… или больше, сколько понадобится ополченцам, чтобы прорваться сюда, а до тех пор Ния будет танцевать, кружится, волнами поднимая давно не стиранную красную юбку в черных маках, а Лаэрт… Эльнар будет играть самые лучшие мелодии, и его слушатели не заметят, как подкрадется к ним смерть.
Быстрее, быстрее, быстрее… Ния кружилась, уже почти не различая лиц, повинуясь лишь песне скрипки в руках Эльнара, но вдруг… высокая, резкая нота, словно ножом по открытому сердцу. Ния замерла и, покачнувшись, схватилась за грудь. В неестественной тишине она нашла взглядом потемневшие до черноты глаза музыканта. Пальцы Лаэрта взялись за струны, сжались… Рывок, и невероятный звук, похожий на крик боли, отразился от серых стен. Все закачалось, и только два бездонных колодца, в которые Ния смотрела не отрываясь, не позволили ей раствориться в этом звуке.
Эхо стихло. Девушка испуганно моргнула, и глаза Лаэрта посветлели. Несколько капель крови упали с его ладони на грязный пол, а потом послышались глухие звуки падения тел. С трудом отведя взгляд от лица музыканта, Ния обернулась.
И охрана, и полиция, и оба тюремщика - все, кто находился в помещении, лежали на полу в разных позах с перепуганными лицами и остекленевшими глазами, глядящими в потолок. "Я ведь сама этого хотела, хотела!" - подумала Ния и вдруг поняла, что спасителей ждать неоткуда, что больше никто не придет и надо действовать как можно скорее.
Шорох за спиной заставил ее оглянуться. Лаэрт медленно опустился на колени, покачнулся, и прежде, чем девушка успела подбежать к нему, упал на пол.
- Там ждут, у бокового входа, - прошептал музыкант, когда Ния склонилась над ним. - Ключи… беги, скорее… надо успеть… Уводи всех, скорее…
Он замолчал, тяжело сглотнул. Глаза его показались необычно светлыми из-за сузившихся зрачков.
- Лаэрт! - позвала девушка. Губы музыканта шевельнулись, и Ния с трудом смогла расслышать:
- Не возвращайся.
* * *
Он понял, что не умер, когда почувствовал ноющую боль в порезанных пальцах и ладони, наскоро перевязанной ярко-красным лоскутом. Лаэрт попытался приподняться и огляделся. Ничто не изменилось - все так же лежат по кругу зрители их с Нией концерта, и тюремщик - вот он, под дверью. Как будто тяжелой связки ключей не видно на широком поясе, значит, Ния их забрала… И уже, наверное, освободила луговчан, а Тан с братьями встретили их и сейчас ведут окольной дорогой, помогая выбраться из города.
Заслышав шаги на лестнице, Лаэрт снова лег. Он так надеялся, что не попадет в руки полицаев живым, но, похоже, сыгранная для врагов музыка не убила его, а значит… Музыкант притянул к себе изуродованную скрипку, мысленно попросив прощения у инструмента, и закрыл глаза.
Он уже не слышал встревоженного голоса Нии, и не почувствовал, когда чьи-то сильные руки подняли его и понесли через пустынные коридоры полицейского управления на свободу, в безлунную черную ночь.
* * *
Небо над Рийном озарилось ярким сполохом, но никто этого не заметил. Стремительная, как падающая звезда, над спящими домами и улицами пролетела огромная птица, сияя, словно жаркое пламя. Ее огненные перья падали вниз и догорали, никем не найденные. Все, кроме одного…
Оно коснулось земли далеко от Рийна, в небольшом загорском поселке. Тихая мелодия сопилки лилась над притихшими ночными дворами, и вдруг смолкла. Мальчишка, сидевший на бревне у самой границы леса, перестал играть и, сунув сопилку за пояс, пошел к сияющему в высокой траве огоньку. Медленно, чтобы не спугнуть негаданное чудо. Перо, словно приподнятое ночным ветерком, само легло в его ладонь.
* * *
Ния танцевала в кругу возле костра, не замечая обнаженных мечей и свирепых лиц зрителей, одетых в полицейскую форму. Музыка лилась отовсюду, и танец становился с каждой нотой быстрей, безрассудней. Несколько раз девушка пролетела так близко от огня, что языки пламени лизнули ее шелковую юбку.
Лаэрт знал, что играет не он, но музыканта нигде не было видно - только злые лица, только жадное пламя костра… Ния, словно огромная бабочка, стремительно приближалась к огню, и вот она сама стала похожа на огонь, растворяясь в нем ярко-алой искоркой.
Лаэрт не выдержал.
- Стой!
Крик оборвался кашлем, Лаэрт схватился за горло, потому что вдруг стало нечем дышать. Но приступ прошел, и музыкант обнаружил, что на самом деле находится в палатке, прикрытый теплым одеялом. Он повернул голову и увидел Нию. Наверное, он и ее разбудил: девушка лежала неподалеку и, приподнявшись на локтях, смотрела на него немного испуганно, но все-таки радостно.
- Наконец-то, - прошептала она. - Как ты себя чувствуешь?
Она пододвинулась ближе и села, теперь Лаэрту не надо было поворачивать голову - он видел ее лицо прямо над собой.
- Кажется, нормально…
Нахмурившись, музыкант поднял руки, посмотрел на пальцы и озадачено хмыкнул.
- Странно. Я думал, что если не умру, то уж наверняка снова стану калекой. По крайней мере, должно было случиться что-то такое…
Он осекся. Выражение, промелькнувшее на лице Нии, заставило насторожиться, к тому же теперь девушка смотрела на него с жалостью, как на больного, который вот-вот умрет, но сам не подозревает об этом.
- Что? - он провел пальцами по лицу, и жесткая борода неприятно кольнула ладонь. Нос, брови, уши, волосы - все на месте, глаза тоже. - Что случилось? А, впрочем, неважно…
Лаэрт усмехнулся, представив, что проклятие, в которое верили все музыканты, могло превратить его в отвратительнейшее чудовище, но ведь руки целы, а значит, он сможет играть… или не сможет?
- Скрипка? - он огляделся, но вспомнил, что струны все равно порваны, а смычок сломан, и даже если инструмент здесь, сыграть на нем сейчас не получится. Хотя, если догадались захватить футляр, там есть запасные…
- Тебе уже скрипку? - с мягким укором спросила Ния, и голос ее дрогнул.
- Нет, - он покачал головой. - Сколько времени прошло?
Ния поняла, что он имеет в виду.
- Два дня.
- Два дня? - мысль о том, что все это время за ним ухаживала именно Ния, была и приятной и одновременно смущала. Он вздохнул и, сдвинув до пояса жаркое одеяло, попросил: - Мне бы одеться. Найдется что-нибудь?
Одежду Ния принесла сразу, Лаэрт отказался от ее помощи и вскоре выглянул из-под полога. Покачиваясь на ходу, он направился в сторону от палаток, стараясь не смотреть в удивленные и одновременно испуганные лица луговчан.
Когда на обратном пути его встретили траурным молчанием, Лаэрт остановился. Испугаться по-настоящему не хватало сил, как и удивиться. "Может, я и правда превратился в чудовище? Только почему-то сам этого никак не ощущаю. Или… они ведь знают, что солдаты пришли в Луг из-за меня. Поэтому так смотрят?"
Не говоря ни слова, он пошел прямо к Ние. Девушка стояла на берегу и встретила его грустной улыбкой. Кажется, ей хотелось поддержать его, Ния уже протянула руку, но Лаэрт не принял помощи, всем видом давая понять, что и так не упадет, хотя ноги в самом деле подкашивались.