День рожденья
…На шестой день рожденья бабушка испекла для Миль огромный, роскошный торт - куда там магазинным тортам! - и кучу самых разных пирожков. Торты Миль всегда обожала. Но есть такую красоту вдвоём при наличии большого количества друзей-приятелей было неприлично, а дома все бы просто не поместились. Денёк обещал быть ясным, и бабушка предложила:
- А давай вынесем угощение на улицу и пригласим всех-всех! Вот увидишь, как здорово получится! Да такого дня рождения никто ещё не устраивал!
Миль запрыгала, в ладошки захлопала. Бабушка вручила ей большую яркую скатерть из клеёнки и корзину с пирожками - сколько поместилось. Усомнилась:
- Тяжеловато. Донесёшь ли?
Миль покачала корзину на весу и решила, что справится. В крайнем случае, поставит на землю и отдохнёт - вот так. Бабушка согласилась:
- Правильно, неси с передышками.
Бабушка шла плавно, торжественно неся торт на подносе. А Миль ею любовалась. Бабушка ради праздника уложила свою косу по-особому, заколов её не всегдашними чёрными шпильками, незаметными в её волосах, а крупным затейливым гребнем со сверкающими вставками, вдела в уши серьги-висюльки с камушками, на плечи накинула узорчатую шаль с длинной бахромой - такую большую, что эта бахрома своими кончиками шикарно касалась земли. И только туфель бабуля не надела. Сказала, что это домашний, детский праздник, и, сколько Миль ни спорила, надела… тапочки. Правда, новые. Теперь эти тапочки мелькали, задорно выглядывая из-под длинного бабушкиного подола. И всё равно бабуля была - красавица всем на загляденье.
Обычно за этим столом под деревьями собирались пенсионеры со своим домино, но сегодня им предложили поискать другое место: стол накрыли новой цветастой клеёнкой, посередине водрузили высокий уступчатый торт с шестью маленькими свечечками, по бокам поставили два блюда с пирогами. А пенсионерам в утешение было обещано по пирожку, если помогут. Дедки не стали вредничать, и скоро из ближайшего окна по ветвям перекинули удлинитель, к столу добавили ещё два, на одном засопел самовар, на другом - чайник, звенела расставляемая посуда, чей-то старинный патефон крутил пластинки с вальсами и не модными, но милыми песенками и романсами, на столы натащили конфет, фруктов - кто что смог. Кто-то поодаль уже танцевал, как умеют только старшие - в своём, времён их молодости, стиле, но так душевно, так красиво, сразу скинув чёрт знает сколько лет.
Когда с робким любопытством рядом замаячили ребятишки, со своего места поднялась бабушка и, потянув за руку, подняла Миль. Та встала, краснея от понятного смущения, и помахала ребятам рукой - идите, идите сюда! Музыку приглушили, и бабушка громко сказала:
- Ребятки, пожалуйста, позовите всех детей, кого сможете, и приходите сюда, мы вас давно ждём! У моей внучки сегодня день рожденья, вот этот стол - для вас! Одна просьба - прихватите с собой чашки-ложки-бдюдца, чтоб было из чего чай хлебать и торт есть!
- День рожденья… - протянул шестиклассник из второго подъезда их с бабулей дома. - Подарок же надо…
- Лучшим подарком будет… - начала бабушка.
- Знаю! Книга! - вставил кто-то сведущий.
- Книга, конечно, это всегда прекрасно… Но! - бабушка подняла палец. - Посмотрите на именинницу - ей всего шесть лет. Да и вы пока в лучшем случае ходите в школу - откуда у вас могут быть средства на подарок? И вообще, это не тот день рожденья, когда предупреждают заранее и у гостей есть время подготовиться. Поэтому лучшим подарком будет наша с Милочкой радость, если вы все-все придёте! Ну, если очень хочется, подарите нам… песенку! Стихи! Картинку красивую-красивую. Карандашик самый яркий - один! Бусинку - одну!
- Почему это - одну? - удивился кто-то.
- Ну, сами подумайте - вас так много, куда мы подарки денем, если их будет куча? А так всё поместится!
Ребята засмеялись.
- Давайте, бегите, зовите всех!
Старшие дети разбежались - а младшие заботами пенсионеров уже сидели за столами и нажимали, конечно, больше на конфеты, поэтому наелись несколько раньше, чем собирались, и за столами не задержались. Вот старшие - школьники - отдали должное и торту, и пирожкам, и фруктам и прочему угощению, которое бабушка неутомимо подкладывала и подкладывала. Это потом Миль узнала, что бабушка к этому дню готовилась долго, откладывала деньги, делала запасы конфет и варенья. А сейчас, сидя в сшитом бабушкой чудесном новом платьице - белом с чёрными цветами по подолу - девочка чувствовала и себя тоже новой и очень красивой. И обмирала радостно, встречая весёлые, дружелюбные и чуточку любопытные взгляды, и розовела, когда кто-то вставал и, произнеся пожелания, читал наизусть то, что помнил, а если спотыкался, все дружно ему помогали и конец под общий смех произносили хором, и громко хлопали раскла- нивавшемуся исполнителю. Большая девочка, в этом году заканчивающая музыкалку, принесла свою прекрасную, сверкающую оранжевым лаком скрипку, и это было самое лучшее, что Миль слышала, несмотря на посещения концертов. Ей, как имениннице, было позволено благоговейно прикоснуться к священному телу скрипки, и Миль, не дыша, водила пальчиками по гладким тёплым изгибам певучего чуда, по напряжённым трепетным струнам… пока хозяйка, ласково улыбнувшись, не закрыла футляр. И Миль долго не могла решить для себя, кто из них красивее - скрипка или её хозяйка.
Потом вдруг поняла - да они же одно целое! Красота одной отражалась в красоте другой, хотя, если смотреть объективно, девочка как девочка. И ест, как все, и хохочет так же, и скачет от радости, как другие, и имя у неё обычное - Таня. И всё же светится изнутри не всякому заметным светом.
Впрочем, нет, кое-кто заметил… кое-кто все глаза проглядел, любуясь скрипачкой, - чуточку ревниво отметила про себя Миль, оценивая заглядевшегося мальчишку. А тот, поймав её взгляд, подмигнул и поднялся, прихватывая с тарелки яблоки, и сам себя объявил:
- А теперь - мои поздравления имениннице! - из-за стола встал, ловко перекинув ноги через скамейку, сделал кувырок - мелькнули фуболка-шорты-кеды - и уже идёт, пританцовывая, а яблоки взлетают и падают точно ему в руки и тут же снова летят вверх, одно за другим, по кругу, по кругу, и непонятно, сколько же их. Публика, что называется, неистовствовала, подбадривала, выкрикивала:
- Давай, Витёк! Ещё, ещё!
И Витёк "давал". Повернулся вокруг себя, вот сейчас яблоки упадут… Ан нет, все летают! Подбрасывая их одной рукой, с помощью другой - принялся поедать одно из яблок, доев, опять сделал кувырок - ну, теперь-то точно посыплются!.. А вот не посыпались!
А под конец принялся по одному разбрасывать яблоки зрителям, и не его вина, если не все сумели поймать - он посылал точно в руки. Закончил "колесом", встал, раскинув руки, на одно колено, поднялся, бросил взгляд туда, на Таню, и кивнул отдельно ей. Миль, требовательно подёргав скрипачку за рукав, указала подбородком на жонглёра. Он заслуживал поощрения. Таня, подняв бровь, кивнула и послала жонглёру воздушный поцелуй. Поцелуй был "пойман" в обе ладошки, а когда ладони раскрылись, в них сверкнуло под солнцем что-то маленькое. Зрители восторженно завопили и захлопали, а Витёк, ещё раз поклонившись, побежал к Миль и приколол ей к воротничку значок:
- С днём рожденья! - и попросил сидевших рядом с Миль: - Ребята, подвиньтесь, я проголодался!
Разумеется, место ему освободили без звука, и поплыли по рукам его чашка, ложка, блюдце, ища хозяина. Миль тихо улыбалась, кладя ему торт, конфеты, фрукты. С другой стороны стола, по правую руку от именинницы, сидела и так же тихо улыбалась Таня. Миль мешала ложечкой в чашке и думала, что этот день рожденья запомнится надолго не только ей, именнинице…
…Миль не помнила, сколько раз они с бабушкой ходили туда-сюда, принося еду и воду для чая. Народу понравилось праздновать на улице, подтянулись родители с работы, и каждый уже сам тащил что-нибудь к столу, понимая, что на всех иначе не напасёшься. В сумерках зажглись фонари, музыка гремела самая разная и в разных уголках двора. Удивительно, что никто не испортил праздника, не притащил выпивку. Хотя Миль своими глазами видела вытянувшиеся лица то одного, то другого набулькавшего себе и друзьям из знакомой бутылки…
Случайно оглянувшись на бабулю, заметила её быстрый, мрачный взгляд, брошенный на настойчивых любителей горячительного, оптимистично открывающих очередную тару, мимолётную гримаску боли на бабушкином лице, а следом - дружный разочарованный мужской вопль:
- Ну ё-моё! Опять! - и далее по теме. На столе ровной шеренгой уже теснились несколько полупустых бутылок. Приставив к ним ещё одну, мужчины переглянулись и, медленно поворотясь, воззрились на подошедшую к их столу бабушку именинницы.
- Это что такое, я вас спрашиваю? - сказала она. - Дети же вокруг! Вы какой пример им подаёте? Взрослые ведь люди!
- Что вы-что вы, Мария Семёновна, о чём речь, это ж водичка, мы из дому принесли, у вас же тут только чай да газировка, а нам пить хочется, вечер-то жаркий! - затарахтели мужики.
- Да? - усомнилась она.
- Сами попробуйте, убедитесь!
С непонятной надеждой мужики пристально следили, как женщина подносит к лицу одну из бутылок, нюхает, пробует… и с удивлением ставит назад.
- Действительно, чистая вода.
Кто-то из мужиков не выдержал и взвыл. Женщина глянула на него, повернулась уходить и спросила через плечо:
- А чего ж в такой таре-то?
Мужики опять переглянулись, и один угрюмо ответил:
- Ну извини, какая есть!
Сделав пару шагов, Мария Семёновна приостановилась и бросила, опять же через плечо:
- Шли бы вы, мужики… От греха…
И удалилась.
Мужчины, посидев и попереглядывавшись ещё минуту, молча встали и тоже - ушли.
И только Миль заметила лёгкую усмешку, осветившую на миг усталое лицо её ненаглядной, самой лучшей на свете бабушки. Подбежав, девочка обняла бабушкины ноги - выше не доставала, запрокинула к ней лицо.
- Притомилась? - спросила бабушка. Миль закивала. - А пойдём-ка мы домой, да, моя хорошая?
И они пошли домой.
Но на этом вечер не закончился.
Анна
У подъезда на скамеечках сидели женщины. Постарше и помоложе. Кто мог - семечки лузгали, прочие сидели просто так. Тихо беседовали, наслаждаясь теплом светлых, почти летних сумерек. Пересказывали слухи и новости, внуками хвастались, на молодёжь сетовали.
Бабушка, ведя Миль за руку, пожелала всем:
- Вечер добрый, - и хотела пройти, но из общего хора голосов, поздоровавшихся в ответ, выделился один, как-то недобро поинтересовавшийся:
- А и кто это с тобой, Мария?
По напрягшейся бабушкиной ладони Миль поняла, что ожидаются неприятности, и даже - что ждать их надо от вопрошавшей. В сумерках её лица среди других чётко было не разглядеть.
Бабушка поставила Миль перед собой, положила ей на плечики обе ладони и представила её:
- Моя внучка, Миль. Ей сегодня шесть лет. Поздоровайся, Миль.
Миль, задрав голову, взглянула на бабушку, бабушка кивнула ей. Тогда девочка чуть склонила головку набок, сделала лёгкий книксен. И спряталась за длинную бабушкину юбку.
В ответ раздалось с усмешкой:
- Миль? И что за имечко-то - Миль?
Бабушка пожала плечами:
- Какое родители дали, такое и есть.
- Это что ж, Валентинина, что ли? - продолжала любопытствовать соседка.
- Да, - голос бабушки был ровен.
- Ага, ага. А чего ж она с тобой, а не с матерью?
- Валентина погибла, у девочки есть только я. Ты узнала всё, что хотела? Тогда спокойной ночи, нам спать пора.
Бабушка решительно направилась к дверям подъезда, а за спиной приглушённо, но так, чтоб было всё же слышно, прошипели:
- Ай-яй, бедняжка, никого нет, кроме одной старой ведьмы, вот ведь как судьба-то наказала, не иначе - за бабкины грехи, да и мать была та ещё штучка, все знают…
- Анька, ты что!.. - шёпотом ахнул кто-то. - Мария всегда помогала всем, и тебе - тоже! Ты что!
- А что, я правду говорю, что ли нет?! Скажи, Петровна! - продолжала шипеть Анна. - Валька еёная во сколько лет из дому слиняла? И не одна, а с кем?…
Миль понимала, что эта женщина, Анна, говоря гадости о её маме, хочет сделать больно ей, а через неё - бабуле. Но зачем?
Мария Семёновна замедлила шаги, остановилась. Не замечая этого, Анна разливалась, не обращая внимания на старания соседок урезонить её и на то, что скамейки стремительно пустеют.
- Да неизвестно ещё, что из этой-то теперь получится! Там просто не знали, кому ребёнка доверили. А может, и не зря Валька-то от неё сбежала, вы знаете, сколько лет этой ведьме, а почему она не стареет?! Потому! Теперь из внучки будет здоровье тянуть, ага!..
Миль с ужасом слушала, цепляясь за бабушкину ладонь. Наконец, бабушка повернулась к злобствующей бабе:
- Ну, хватит, добрая ты наша. Прикуси уже язычок.
Анна замолчала, но ненадолго. Глаза её прицельно впились в спокойное лицо Марии Семёновны, жадно ловя проявления какого-нибудь чувства, но не тут-то было: бабушка и бровью не повела. Девочка, глядя на бабушку, - тоже. Это, видимо, бесило Анну ещё больше, и её понесло:
- Хоть сперва спросили бы кого, что ли, прежде чем кому ни попадя отдавать ребёнка!..
"Кому ни попадя?!" Миль показалось, что сумерки густеют как-то очень уж быстро. На скамейке возле шипящей Анны стало совсем пусто, но та всё не могла угомониться. Миль тоже начала сердиться - это её-то бабуля "кто ни попадя"?! Но бабушка успокаивающе похлопала её по плечу:
- Всё хорошо, моя маленькая, не бойся. А ты, Анна, уймись, я сказала.
- Ты сказала! Она, видите ли, сказала! Она мне рот затыкать будет! - Миль с изумлением увидела, как от толстого тела Анны, кроме собственно злости, во все стороны отлетают и возвращаются обратно тёмные - темнее сумерек - лоскуты и лоскутики. Они были разного размера, мелькали быстро-быстро, как язычок змеи и, вроде бы, не доставали до них с бабушкой, но всё равно это было очень неприятно, и хотелось отодвинуться подальше от склочной бабы, которая орала, уже не сдерживаясь: - Нет, вы слышали - всякая гадина мне рот затыкает. Ведьма!..
Миль чуть не задохнулась от возмущения и - мысленно, конечно, - потребовала:
"Тебе же сказано - прикуси язык!" - и тут что-то изменилось. Сумерки вздрогнули.
Бабушка ахнула, схватила Миль на руки и горячо зашептала ей в ухо:
- Нет! Нет, девочка, не надо! Ни в коем случае! Прости её, дуру! Ну, пожалуйста, ради меня!
Миль испуганно закивала и оглянулась на замолчавшую вдруг соседку - та двумя руками зажимала себе рот, а по её рукам текло что-то тёмное.
Вокруг стало тихо-тихо, только вдалеке, под деревьями, ещё слышалась музыка и весёлые голоса. Бабушка удовлетворённо кивнула внучке, поставила её на асфальт:
- Постой здесь, подожди меня, хорошо? - и подошла к Анне, которая зажмурилась и втянула голову в плечи, но рук ото рта не отняла. - Посмотри на меня, Анна. Посмотри, я сказала. Так. Теперь ответь: тебе больно? Больно. Хочешь, чтобы стало не больно? Чтобы я помогла? Хочешь. Ты меня об этом просишь? Да? Да. Все слышали? Анна попросила, чтобы я ей помогла, и я сделаю, как она просит. Но, если ты не перестанешь гадить людям, в другой раз тебе никто не поможет. Поняла? …Теперь иди домой и ложись спать, к утру всё пройдёт.
Миль не видела, что делала бабуля с Анной. Вроде бы и ничего. Анна вскоре подхватилась со скамейки и потрюхала в свой подъезд. А от кустов, растущих за скамейками, в сумеречное небо вспорхнули и унеслись прочь чёрные… птицы не птицы, бабочки не бабочки… И как будто воздух посвежел, задышалось легче, в ночь лёгкими струйками вплелись ароматы цветов.
Мария Семёновна проводила улетевших взглядом, постояла, взяв Миль за руку, и спросила:
- Ну, что? Пойдём и мы спать?
И они пошли.
Правда
"Анна сказала правду, бабуля?" - этот вопрос мучил Миль несколько дней. Бабушка происшествие у подъезда не вспоминала, надеясь, видимо, что внучка забудет, заиграется, не придаст значения - то есть поведёт себя, как и всякий шестилетний несмышлёныш. Миль готова была забыть тёмные струйки, пробивавшиеся изо рта соседки через прижатые к губам пухлые пальцы, или не придать значения устремившимся в ночь чёрным силуэтам - в конце-то концов, и не такое повидала в жизни. И вроде бы Анна не поведала ничего конкретного, Миль всё равно ни на миг не усомнилась в бабуле, в её доброте и любви… и от мамы, зная мамин нрав, чего-то подобного ожидать было можно… но почему так нехорошо на душе? И о чём задумалась бабушка, опустив голову?
- Правду? - глядя куда-то в другую версию мира, проговорила Мария Семёновна. - Да пожалуй, правду. Но только свою правду, понимаешь?
Она перевела взгляд своих больших тёмных глаз на внучку, и Миль ответила ей серьёзным, неуступчивым взглядом. Потом взяла блокнот и вывела:
"Значит, правда, как и справедливость, тоже - у каждого своя?"
И бабушка печально кивнула:
- Я говорила, что ты у меня умница? Мне надо объяснить или сама разберёшься? - Миль уже уловила смысл, но ей хотелось получить бабушкины разъяснения, чтобы не осталось никаких сомнений и неточностей. Поэтому она указала пальчиком на бабулю.
- Ну, хорошо. То, что каждый человек на каждое событие смотрит со своей стороны и видит не всю правду, а только свою часть - понятно? Понятно. А, значит, что? - А то, что он поэтому знает и может понять не всю правду, а лишь кусочек. А кусочек правды - это уже и не совсем правда, так ведь?
Миль задумалась: часть правды - это правда или нет? Пожалуй, не совсем. А не совсем правда - это, пожалуй, что и… совсем даже не правда. Но это же…!
Она схватила блокнот:
"Получается - никто не может знать всю правду?"
Бабушка кивнула:
- И мне так кажется.
"Но тогда, значит, правды вовсе нет?" - в панике написала девочка.
- Ну, что ты, что ты… - бабушка прижала внучку к себе. - Считай, что, как я уже сказала, правда у каждого своя - если это понимать, с этим вполне можно жить. Надо просто быть поосторожней. Повнимательней. Различать, где кончается твоя правда и начинается чужая. И уметь эту чужую правду уважать. Или хотя бы принимать во внимание. - Тут бабушка тяжело вздохнула. - Непонятно? Ну, тогда хоть запомни пока, потом поймёшь…
Миль слушала-слушала, а потом не вытерпела и спросила:
"И всё-таки, если правды - нет, то что же есть?"
Бабушка покачала головой:
- Что есть? Чудо ты моё… Есть - ложь. И вот это, девочка - чистая правда. Да не думай ты об этом, просто живи! А вот я тебе расскажу одну старую историю про слона и четверых слепцов…