Когда Миль покинула "кармашек", бабушка даже соскучиться не успела.
Семейный альбом
Миг - и Миль стоит перед бабушкой и смотрит снизу вверх, как всегда. От неожиданности женщина резко захлопнула рот и отступила на шаг. Целую минуту они смотрели друг на друга. Бабушка нарушила паузу первой - кивнула в сторону кухни:
- Поговорим?
Отчего же не поговорить. Следом за бабушкой Миль проследовала в кухню, села напротив.
Мария Семёновна вглядывалась в знакомые, дорогие черты и чёрточки нежного детского лица, словно пытаясь разглядеть что-то особенное, лишнее, но личико было всё то же, вот только глаза - не так должны смотреть шестилетки. Такой взгляд в упор выдержит не всякий взрослый.
И Мария Семёновна смежила веки, но и сквозь опущенные веки чувствовала беспощадный, требовательный взор внучки - и признавала её право так смотреть. Она сходила в свою комнату, принесла оттуда пухлый, большой фотоальбом, посидела, держа его на коленях и глядя куда-то далеко. Потом положила его на стол, накрыв ладонями, и заговорила - негромко, часто останавливаясь…
- Трое у меня было: Валя - старшая, Юрочка - средний, и Галочка, младшенькая. А осталась только Галя. У неё всё как у людей - семья, детки… От Валечки хоть ты вот есть, а Юрик пропал, как и не было его… Вот, смотри… это они… маленькие… это - в школе… А это вот Галя с семьёй.
Миль перебирала фотографии и слушала.
- Я всё думала - рано тебе всё это знать, но ты сама заставляешь… Может, и правильно… С Валентиной я этот разговор тоже всё откладывала - до самого её совершеннолетия. Но у неё всё проявилось только в последнем классе… ей к экзаменам готовиться надо, а у неё одни мальчики на уме… Но училась она легко, и сдала экзамены тоже легко. Вот она, моя красавица…
Мама в школьном тёмном платье и белом фартучке, с двумя толстыми косичками, в толпе ровесниц и ровесников, все весёлые, глаза счастливые… Мама с подругой… Мама с каким-то молодым человеком…
- Это её первая "любовь", - бабушка голосом выделила своё отношение к пареньку, и пояснила: - В школе она постоянно с кем-нибудь "дружила". В этом и был её основной Дар - привлекать к себе людей. Пока она была девочкой, её чар хватало ненадолго: влюбится мальчик, надоест ей - "любовь" и пройдёт. А вот после школы она поняла, что хочет настоящей любви. А ведь это не простое дело - любовь-то встретить, даже если ты хороша, как день. Проще по привычке - очаровать, увести любого у другой. Самой себе доказать, что все мужчины на свете - её. Поверить, что вот он - судьбой суженый… Короче, приворожить у неё получалось легче, чем потом отвадить. Говорила я ей - не смей, подожди, приглядись. Да где там… В соседнем подъезде жил её "принц"… Она сама поверила, что он - тот самый, Единственный. Дурочка… - с нежностью и болью выговорила бабушка. - Его мать - Анна, да-да, Баба-Яга. Она так и не простила Валентине, что та бросила её сына, когда встретила твоего отца и влюбилась сама… Всю жизнь злобилась. Помнишь её слова - тогда, на скамейке? Лучший способ оболгать человека - это вовремя сказать про него чистую правду…
Следующая фотография… Миль с усилием заставила себя дышать дальше: мама и папа, такие счастливые, такие влюблённые, такие красивые… близко-близко, склонив головы так, что их волосы переплелись. А у них дома, когда папу забрали в милицию, от такой же увеличенной фотографии осталась только мамина половинка. Миль видела её, неровно оторванную.
- В то время здешние веды и попытались прибрать к рукам Валентину. Ещё бы - такой силы Дар… Да только нашла коса на камень. Была бы осторожнее - и вовсе б про неё никто ничего не знал, а так засветилась где-то, выдала себя… Пришлось им с твоим отцом в полчаса из города исчезнуть. Денег я им дала, он не местный был, у неё - паспорт чистый, поженились они уже не здесь. С её даром она от хвоста - ну, от тех, кто её догнать хотели - отделалась запросто… Потеряли их. Вы ведь спокойно жили? - взглянула на Миль бабушка. Миль, подумав, кивнула. В этом смысле всё было спокойно.
- Ну, вот видишь. А я с тех пор мою девочку и не видела… - бабушка плакала без слёз, раскачиваясь взад-вперёд, стиснув сложенные на коленях руки, и такая боль исходила от неё, что девочка начала задыхаться в попытке облегчить ей муку. Мария Семёновна тут же вскинулась:
- Ты что, не надо! - и всё прошло. - Зря всё-таки мы этот разговор затеяли. Рано.
"Нет!" - замотала головой Миль. Ничего не рано.
- Думаешь, не рано? - с сомнением спросила бабушка. - Что ж… продолжать? Да?… Юрочку я тоже потеряла. До сих пор не знаю, где он, что с ним, жив ли, нет… Вышел однажды из дому… и всё. Ему пятнадцать должно было вот-вот… Понимаешь, маленьких обычно не трогают, дают расти и ребёнку, и его Дару спокойно. Иначе от стресса или испуга дитё может задавить в себе Дар. И вернётся он потом или нет - никто сказать не может. А если пытаться Дар… подталкивать, он может начать развиваться бурно, истощая организм, и тогда сгорает ребёнок-носитель, не оставив потомства и не передав свои уникальные гены… Понимаешь, о чём я?
Миль, как ни странно, понимала. И гораздо больше, чем думала Мария Семёновна.
- Раньше до семнадцати лет детей не беспокоили, наблюдали издали. Юрика… - голос у неё сорвался, но она быстро справилась с собой. - Юрика почему-то… В общем, осталась одна Галочка. У неё совсем никакого дара нет. Зато есть муж и трое прекрасных детей, к счастью, совершенно бездарных. Так бывает - если у одарённого рождается обычное потомство, то в этой генетической линии Дар оказывается утрачен безвозвратно. Нас мало. Слишком долго нас боялись и уничтожали. Самые сильные, с самым необычным Даром, гибли первыми. Поэтому у наших детей развилась способность самоподавления - чтобы уцелеть. Так как даже их ровесники, заметив отличия, отторгают не таких, как они сами. Будь, как все или не будь совсем.
Миль кивнула. С этим она уже сталкивалась. Бабушка закрыла альбом, поманила её к себе:
- И за тобой я долго не решалась поехать. Да знала я, знала, где вы живёте, - ответила она на невысказанный вопрос. Прижала девочку к мягкой большой груди, покачала, будто баюкая. - Материнское сердце не вытерпело, вызнала я. И про аборты её всё знаю. И… когда убили её, сразу хотела ехать за тобой, как и удержалась, не помню… Я тебе отсюда помогала, сколь умела… Потом сама отходила от той помощи, ну да это ладно… А потом я боялась, что они за тобой придут, отнимут - я-то сразу тебя разглядела и прикрыла сразу, ещё в детдоме том… Не отдам… костьми лягу - не отдам…
Бабушка прижимала её к себе всё сильнее, сидеть было неудобно, но Миль терпела. Несколько успокоившись, женщина ослабила объятия и продолжила:
- Пока я рядом, то всё, что бы ты ни натворила, будет исходить как бы от меня. Квартиру и весь двор я оплела защитой, больше они не смогут до тебя дотянуться. Но понимаешь, у меня такое впечатление - скоро всех моих сил не хватит, чтобы скрыть твои всплески. С моими возможностями они давно знакомы, поэтому сразу поймут - это ты. Старайся сдерживаться, ладно? Знай - как бы ни страшно было - они тебе ничего плохого не сделают, наоборот, беречь будут. Пугать станут, может быть, угрожать - но ни-че-го не сделают. Так что, - она улыбнулась, - не трусь.
Миль выбралась из её рук, пролистала альбом до сегодняшнего рисунка, перевернула страницу, но бабушка придержала её:
- Погоди-ка. А почему они у тебя тут чёрные?
"А что, они разве не такие?" - спросила Миль.
Бабушка усмехнулась:
- Ну, по сути, наверное, такие… Любопытно. А если я - вот так сделаю, - Миль отступила от неё, потому что бабушка вдруг словно выросла и засветилась, губы её зашевелились и шёпот, становясь видимым, как дыхание на морозе, обернулся вокруг её тела, сияющим шаром собрался на ладонях. Миль восхищённо вздохнула. Бабушка искоса на неё взглянула, улыбнулась:
- Ага, видишь. А теперь… - шар на её ладони заклубился, наливаясь темнотой. - Теперь он - какой?
Миль, не колеблясь, ткнула пальцем в рисунок.
- Что ж, всё правильно, - шар втянулся в бабушкины ладони, потемнела окутывающая её дымка, потекли, извиваясь, дымчатые змейки, потянулись к Миль…
Миль попятилась… и тут дымка рассеялась. Бабушка стала такой, как всегда.
- Успокойся, это всего лишь я. Значит, так это выглядело? - Миль закивала. - Ах, они ж… Но ты у меня молодец. И разглядела их, и разогнала, и не испугалась. И, кажется, даже не устала.
Всё не совсем так, хотела сказать Миль, но бабушка вырвала из альбома рисунок:
- И кое-что ещё, пока я не забыла. Такие картинки, как и разговорные записи об этом, обязательно надо уничтожать сразу. Согласна?
Надо - уничтожим, кивнула Миль. Взяла рисунок и стала рвать на мелкие кусочки. Бумага была плотная. Лист - большой. Рвать пришлось долго. Получилась нехилая кучка обрывков.
Бабуля дождалась, пока Миль закончит. Провела ладонью над обрывками. Клочки зашевелились, поползли… И вот лист уже опять лежит на столе целый и даже не помятый.
Миль ахнула.
- Вот поэтому, детка, - сказала бабушка, - лучше доверить это дело огню. Хоть и говорят, что рукописи не горят. Делается это по-разному. Так… - она щёлкнула пальцами и лист загорелся с правого края. Ещё щелчок - огонь угас.
- Или так, - она дважды провела ладонью: туда и обратно. Лист начал гореть слева и тут же потух.
Миль глядела, открыв рот.
- Или вот так, - бабушка покосилась на лист, и тот вспыхнул весь. Пока он весело полыхал, она пояснила: - Разница, как ты, наверное, поняла, в мастерстве и степени усталости оператора… э, мастера. Все эти глупости, - она указала на догорающий лист, - экономят нам время, конечно, но отнимают силы, как и любая работа. Если есть время, лучше воспользоваться спичками или зажигалкой. Опять же - простой огонь может угаснуть на ветру или если бумага сырая, а мой огонь станет гореть, сколько мне нужно. С другой стороны, свой огонь я должна прикрывать, если не хочу, чтобы меня нашли по выбросу силы… понятно?
Миль закрыла рот и кивнула. Лист догорел. Скатерть при этом, однако, не пострадала.
- Я понимаю, что это всё замечательно и всё такое. Но ты этого делать пока даже не пробуй, ладно? Ну-с, продолжим. От пепла всегда следует избавляться, потому что… - она покрутила над пеплом пальцем - пепел взвился, движение кисти над столом и - пепел улёгся на скатерть, выстилая очертания прямоугольника, посветлел… и вот он, лист с рисунком. - Потому что иногда рукописи действительно не горят. А посему… - бабушка взяла лист, положила его в раковину, подожгла спичкой, а когда многострадальный рисунок стал пеплом, смыла этот пепел водой.
- Оттуда его уже не достанут, - и устало опустилась на табурет.
Миль выдохнула. Как будто это она, а не бабушка расправлялась с листом бумаги. А она-то, глупая, рвала свои почеркушки, пряча их от бабушки…
Мария Семёновна потянула носом - в кухне висела бумажная гарь, витала, оседая на мебели, копоть - и, вздохнув, посетовала:
- А накоптили-то… Проветрить надо бы…
Миль кивнула, полезла на табурет, распахнула форточку. Воздух не спешил освежаться. Бабушка крутанула ладонью, и, направив её к окну, сильно дунула вдоль неё. По кухне пронёсся небольшой смерч, который устремился наружу, унося с собой запах дыма вместе с хлопьями копоти.
- Вот и ладушки, - бабушка поднялась с табурета, бережно прижала к груди свой толстый старый фотоальбом. Глянула на часы: - Заболтались мы с тобой, поздно уж. Зубы почистила? Ну, так чего ждёшь, команды? Не знаю, как ты, а я что-то притомилась. Иди поцелуй свою бабушку… если не боишься старой ведьмы.
Она наклонилась, и Миль нежно коснулась губами её тёплой мягкой щеки.
Изостудия
Бабушка устроила Миль в изостудию при Учебном Центре. В школьные кружки её не взяли, сославшись на слишком юный возраст и неудобный диагноз. Как бабушка ни доказывала, что через год внучке всё равно идти в эту школу, директор отказал наотрез, не желая возиться с проблемным ребёнком:
- Вот через год и приводите. Девочка подрастёт, может, и заговорит ещё. И вообще, для подобных детей существуют особые школы с подготовленными специалистами.
И сколько бабушка ни доказывала, что Миль не доставит хлопот, он даже рисунки смотреть не стал. Миль раньше бабушки поняла: тут ей не светит, и, подёргав бабулю за рукав, решительно потащила её к выходу. Мария Семёновна долго ещё возмущённо ворчала - Миль не прислушивалась, она к такой реакции уже попривыкла. Не каждый может вот так сразу задавить в себе предубеждения и отнестись объективно, дать шанс нестандартному, да что там - инвалиду - вписаться в общество. Инвалид не должен маячить перед глазами. Как будто человек стал инвалидом нарочно, чтобы сидеть на шее у государства, и, раз уж получает пенсию, пусть тихо сидит дома и не выставляет своё убожество напоказ. Словно быть инвалидом неприлично. Словно он, появляясь на люди, колет глаза зрелищем своего увечья, желает вызвать у здоровых чувство вины за то, что они-то - здоровы. Этим, кстати, грамотно пользуются просящие подаяние у церквей
и в других местах… Но Миль на всю жизнь запомнила, как резанул ей по сердцу вид безногого в кресле на колёсах. Чисто и аккуратно одетый, он сидел, прикрыв культи одеялом, и смотрел куда-то спокойно и отрешённо, думая о чём-то своём. Видно было, что находиться ему здесь совсем не в радость, и он ни о чём никого не просил, просто сидел, держа на коленях миску с несколькими монетами. Монет было неприлично мало, и Миль стало обидно за него и стыдно за себя и за всех, проходивших мимо, не дающих вовсе ничего…
А в Учебном Центре имелась целая группа для дошкольников, и Миль взяли в неё чуть ли не слёту, едва просмотрев альбом. Бабушка даже слегка опешила от такой лёгкости, но честно предупредила: имеется одна сложность - девочка немая, нет, со слухом всё слава Богу, с интеллектом тоже, если что - умеет писать…
- Замечательно! - воскликнул педагог. - Значит, изъясняться может письменно. Занятия уже начались, группа сформирована, но одно место я отвоюю - вы только альбомчик мне ненадолго оставьте. Приходите завтра в девять, с собой принесите… я напишу, вот… И заявление о приёме на имя директора, на доске висит образец, там же - расписание. Звать меня Иван Иваныч, занятия - три раза в неделю, лучше, если девочку будут встречать после занятий… Вы и будете? Вот и хорошо. Да, с собой - как в школе, сменную обувь, ещё фартучек и полотенце. Ну, завтра я вас жду!
Он заторопился куда-то вдоль по коридору, высокий, худой, чернявый, а бабушка и Миль посмотрели друг на друга. И бабушка развела руками:
- Ну просто слов нет! - и засмеялась. Миль, фыркая носом, её поддержала.
Кукла
Это было чудесное время. Хотя вставать отныне приходилось пораньше. Расстояние в две остановки - автобусом туда и не спеша, пешочком, обратно - они преодолевали вместе. Уроков было три по полчаса, с переменами по пятнадцать минут, и, пока Миль увлечённо училась работать (так говорил учитель) с самыми разными материалами, бабушка ждала её, сидя в коридоре среди зеленеющих в больших горшках растений. Растения здесь росли прямо под потолок, тоже, знаете ли, не самый низкий, буйно кустились и даже цвели. "Хорошее место", - сказала про них Мария Семёновна, устраиваясь на удобной скамейке, как у себя во дворе, и доставая неизменное вязание.
А Миль, глядя, как её ловкие руки начинают очередное изделие, вдруг задумалась: бабушка вечно сидит со своими спицами и всё вяжет, вяжет. С весьма приличной скоростью и не первый уже месяц. С такой работоспособностью не только они обе должны быть обвязаны с ног до головы, но и ещё пол-города. Между тем, вязаных вещей у обеих в гардеробе - вполне стандартный набор, ну там варежки-носки, свитеры-шапки-шарфы, ничего лишнего и вполне нормальных колеров. Не то, что у бабушки в руках сейчас - диковинного ярко-алого цвета толстая, мохнатая нить. Вяжет бабушка быстро-быстро и… ну точно! Что-то шепчет! А изделие… выползает из-под её рук и… спускается на пол… сползает… и растворяется в воздухе, будто его кто-то глотает или оно проваливается в какую-то норку!
Миль растерянно моргнула, и увидела, что бабушка вяжет обычный длинный шарф. Пригляделась - и снова вязание побежало-поползло, пропадая из виду. Она крепко зажмурилась, помотала головой. Посмотрела на бабушку - а бабушка вдруг хитро улыбнулась ей и подмигнула, продолжая вязать. А клубок, между прочим, всё не убавлялся.
Прозвенел звонок - тоже как в школе, Миль помахала бабушке и побежала к своим карандашам и краскам. Сегодня они рисовали осенний букет. Оказывается, акварелью можно рисовать не только по сухому листу, но и по абсолютно мокрому, если его сначала целиком окунуть в таз с водой и тут же расстелить по столу… страшно увлекательное занятие!
Великое дело - иметь рядом неравнодушного к своей работе педагога, хорошо к тому же знающего предмет. Очень скоро Миль смогла, наконец, изобразить то, что ей виделось. Правда, у окружающих всё равно появлялись вопросы, но Миль, пользуясь своей немотой, мило улыбалась и ничего не объясняла. Её работы выделялись среди работ других детей, Иван Иваныч цвёл и млел, будто это его лично нахваливали, а бабушка строго следила, чтобы на глаза посторонним не попали никакие опасные, с её точки зрения, рисунки - и Миль, если бабушка, заходя в класс после занятий, что-то изымала, только виновато опускала голову: случалось ей в задумчивости наваять нечто, чем оч-чень бы заинтересовался любой грамотный психолог, а возможно, и психиатр. И ладно бы только они…
Иван Иваныч, вдохновлённый тем, как легко Миль усваивала его уроки, стал усложнять для неё задания, но девочке всё было мало: она отказалась от домашних занятий с бабушкой, чтобы и дома пробовать себя в лепке, рисунке, живописи. Всякий раз, начиная осваивать новую технику, она экспериментировала: если тонировать бумагу, то необходимо было перепробовать и соус, и сангину, и пастель, и акварель, и гуашь, и напыление… и ещё чёртову уйму способов и техник. А потом по этой бумаге - кистью, карандашом, губкой, тампоном, трафаретом и ладонью, углём, пальцами и мелками… И ещё, ещё, ещё!..
Бабушка взирала на процесс с тихим ужасом. А внучка просто навёрстывала то, что из-за дрязг с её матерью ей не успел додать её отец. Она впитывала и поглощала, и всё ей казалось мало. Квартира заполнялась рисунками, аппликациями, фигурками в пластилине, в глине, в гипсе, витражами и куклами, мягкой игрушкой и масками… и конца-краю всему этому было не видать.
Даже со стороны стало видно - ребёнок явно утомлён, пропала пухлость щёчек, девочка похудела, заметно вытянулась, но! Глазёнки, ставшие будто ещё больше, обрели особый блеск, движения - порывистость и лёгкость, и вообще - она выглядела явно такой счастливой, что Мария Семёновна махнула рукой и только следила, чтобы юное дарование вовремя ело, вволю спало и время от времени гуляло. Правда, приходилось отдельно и конкретно следить, дабы указанное дарование не манкировало поименованными обязанностями, на что оно, дарование, таки посягало! Всячески усугубляя.