- Еще раз ударишь меня этой штукой, глотку порву!
Он улыбается во все зубы, его Шум ликует.
- А ты попробуй, мистер Хьюитт!
И смеется, гад.
Я опять берусь за лопату. Спэклы в моей группе не сводят с меня глаз. Я не спал всю ночь, пальцы сводит от утренней стужи, и я, не выдержав, ору на них:
- За работу!
Они перецокиваются друг с другом и снова начинают копать землю голыми руками.
Все, кроме одного, который смотрит на меня чуть дольше остальных.
В ответ я смотрю на него, мой Шум клокочет и шипит от ярости. Он не обращает на это внимания, изо рта поднимается пар, в глазах вызов. Он показывает мне запястье, как бы представляясь - можно подумать, я не знаю, кто он, - и продолжает неспешно работать.
1017-й - единственный, кто нас не боится.
Я беру лопату и со всех сил вонзаю в землю.
- Ну что, нравится? - окликает меня Дейви.
Я вставляю в свой Шум пару ласковых.
- О, моя мать давнымдавно умерла, - отвечает он. - Как и твоя. - Грубый смех. - Интересно, в жизни она была такой же болтуньей, как и в своем дурацком дневничке?
Я выпрямляюсь, мой Шум полыхает красным.
- Дейви…
- А то в дневничке прям несет!
- Когда-нибудь, Дейви, - выплевываю я, чувствуя, как от моего раскаленного Шума почти дрожит воздух, - я с тобой такое сделаю…
- Что же, мальчик мой? - спрашивает мэр, въезжая в ворота на Морпете. - Вашу ругань с дороги слышно. - Он поворачивается к Дейви: - А ругаться - не работать.
- Они у меня работают, па! Еще как работают! - Дейви кивает на участки.
Это правда. Всех спэклов поделили на несколько команд по десять и двадцать человек и равномерно распределили по монастырским владениям - кто-то разбирает внутренние каменные перегородки, кто-то копает землю. Остальные разносят выкопанное по другим участкам. Моя группа уже почти закончила рыть траншею под фундамент первого здания. Я работаю лопатой. Спэклам приходится копать голыми руками.
- Неплохо, - говорит мэр. - Очень хорошо.
Шум Дейви так раздувается от гордости, что мне за него стыдно. Никто на него не смотрит.
- А ты как, Тодд? Как идет твое утро?
- Умоляю, не трогайте ее, - говорю я.
- Умоляю, не трогайте ее! - передразнивает меня Дейви.
- Последний раз повторяю, Тодд, - говорит мэр, - я не собираюсь причинять ей вред. Я только хочу поговорить с ней. И планирую сделать это прямо сейчас.
Мое сердце чуть не выпрыгивает из груди, Шум вскидывается.
- О, ему не нравится, па! - говорит Дейви.
- Тихо, - осаживает его мэр. - Тодд, ты еще не захотел мне что-нибудь рассказать? Чтобы мой визит к Виоле прошел как можно быстрее и безболезненней для всех?
Я сглатываю.
А мэр просто смотрит на меня, смотрит в мой Шум, и у меня в голове складываются слова "Прошу, не трогайте ее", сказанные моим и его голосом одновременно. Они пролезают во все щели, суются туда, куда не просят, пытаются открыть запертые двери, перевернуть все камни и пролить свет на то, что должно оставаться в тени, прошу, не трогайте ее, - снова и снова, такшто в конце концов меня прямо подмывает сказать (океан), я уже сам хочу отпереть эти двери (океан), хочу выполнить все его требования, потомушто он прав, прав по всем статьям, и кто я такой, чтобы сопротивляться…
- Она ничего не знает, - дрожащим голосом повторяю я, почти задыхаясь.
Мэр выгибает бровь:
- Ты чем-то взволнован, Тодд? - Он подъезжает поближе. Сдавайся, говорит Морпет. Дейви видит, что все внимание мэра обращено на меня, и даже издалека я слышу ревность в его Шуме. - У меня есть одно верное средство от волнений, Тодд.
Он смотрит мне в глаза.
Я - круг, круг - это я.
Эти слова извиваются в моем мозгу, бутто червяки в яблоке.
Снова и снова, прямо внутри меня.
- Что это значит? - еле выговариваю я, потомушто от тяжести этих слов мне трудно даже пошевелить губами.
А потом раздается звук.
Какой-то вой в воздухе, высокий гул, непохожий на Шум, а похожий на жужжание огромной пурпурной пчелы, которая хочет тебя ужалить.
- Что за… - роняет Дейви.
И мы все оборачиваемся, глядя в дальний конец монастырских владений, поверх стены…
Бззззз…
Звук летит с неба как бутто по дуге, высокий и пронзительный, из леса за монастырем, а за ним вьется дым. Вой становится громче, а дым - гуще и черней.
Мэр вытаскивает из нагрудного кармана бинокль Виолы и смотрит вдаль.
Я пялюсь на бинокль, Шум клокочет вопросами, на которые мэр не обращает внимания.
Видать, Дейви нашел их на холме и принес отцу.
Я стискиваю кулаки.
- Не знаю, что это, - говорит Дейви, - но оно летит к нам.
Оглядываюсь. Штуковина достигла высшей точки дуги и устремилась вниз.
К монастырю.
Бззззз…
- Надо убираться отсюда, - говорит мэр. - Это бомба.
Бросив плетку, Дейви кидается к воротам. Солдаты на стене начинают спрыгивать на землю. Мэр готовит коня, но поводья пока не дергает - хочет посмотреть, куда именно упадет бомба.
- Трассирующая, - с интересом и удивлением говорит он. - Устаревший и почти бесполезный снаряд. Использовался на войне со спэклами.
Бзззз становится громче. Бомба падает, постепенно набирая скорость.
- Мэр Прентисс?
- Президент, - поправляет он меня, как завороженный глядя в бинокль. - Громкий и заметный снаряд. Слишком заметный для тайных диверсий.
- Мэр Прентисс!!! - Мой Шум от страха ревет все громче.
- Раньше в городе взрывали только фугасы, так почему…
- БЕГИТЕ! - ору я.
Морпет трогается, а мэр удивленно смотрит на меня.
Но я не к нему обращаюсь.
- БЕГИТЕ!!! - воплю я и машу рукой и лопатой на ближайших спэклов, спэклов с моего участка.
Участка, на который скоро упадет бомба.
Бззззз…
Ничего не понимая, они молча глядят на падающий снаряд.
- БЕГИТЕ! - продолжаю орать я, рисуя в Шуме взрывы, огонь, кровь и кишки - пытаясь показать, что случится, когда бомба упадет. - HET, ДА БЕГИТЕ ЖЕ!!!
Наконец до них доходит, и спэклы понемногу начинают разбегаться в стороны - может, их просто напугали мои крики и лопата, но главное - они уходят, а я бегаю за ними с лопатой. Солдаты тоже несутся по стенам, кто-то спрыгивает на землю. Мэр подъехал к воротам и готов умчаться в любую минуту.
Но пока он наблюдает за мной.
- БЕГИТЕ! - кричу я, разгоняя спэклов с центра поля.
Наконец последние перебираются через внутреннюю перегородку, я прыгаю следом и оборачиваюсь, чтобы посмотреть на взрыв…
Но вижу 1017-го, он все еще стоит посреди участка и непонимающе глядит в небо.
Бомба летит ровнехонько в него.
Не успев даже подумать, я одним махом одолеваю перегородку и…
Ноги сами несут меня по траве…
Перепрыгивают через траншеи…
А бомба все воет…
Все громче и ниже…
1017-й заслоняет глаза от сонца…
Почему он не бежит?..
Бух-бух топают по земле мои ноги…
А сам я приговариваю: "Черт, черт, черт…"
БЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗ
1017-й не смотрит на меня, не видит меня…
Я врезаюсь в него со всего разбега, сбиваю с ног и чувствую, как воздух вышибает у него из легких; мы летим над травой, катимся кубарем по земле и падаем в неглубокую канаву, когда невероятный, неописуемый, титанический…
БУМ
съедает в один звуковой присест всю планету
уничтожая любой намек на мысль или Шум
хватая твой мозг и разбивая его вдребезги
высасывая весь воздух и унося его прочь
швыряя в нас тяжелые твердые комья грязи
заполняя легкие дымом
А потом - тишина.
Оглушительная тишина.
- Ты ранен? - доносится до меня крик мэра - как бутто издалека и из-под толщи воды.
Я сажусь и вижу огромный дымящийся кратер посреди участка, дым уже рассеивается, потомушто гореть нечему, а из-за перегородок на все это глазеют спэклы.
Я дышу, но не слышу своего дыхания.
Поворачиваюсь к 1017-му - он все еще лежит подо мной и пытается выбраться. Я открываю рот и хочу спросить, цел ли он, хотя ответа все равно не получу…
И в этот миг он влепляет мне пощечину, раздирая когтями лицо.
- Эй! - воплю я и сам себя не слышу.
Он извивается подо мной, стараясь выбраться, и я протягиваю руку…
А он впивается в нее зубами…
Отдергиваю руку - из ранок тотчас выступает кровь…
Я замахиваюсь, мне хочется ударить его, врезать ему…
Но он выпрыгивает и несется через кратер к остальным спэклам…
- Эй! - Мой Шум краснеет.
1017-й бежит и оглядывается, остальные спэклы тоже смотрят на меня - на их глупых молчаливых лицах нет никакого выражения, овцы и то поумней глядят, по руке течет кровь, в ушах звенит, лицо жжет от царапин - я спас ему жизнь, и вот его "спасибо"?
Звери, думаю я. Тупые никчемные клятые животные.
- Тодд? - снова спрашивает мэр, подъезжая ближе. - Ты ранен?
Я поворачиваю голову, даже не зная, смогу ли ответить, но стоит мне открыть рот…
…как земля вздымается.
Слух еще не вернулся, поэтому я скорее чувствую это, чем слышу, - дрожь земли, три мощные волны в воздухе, одна за другой, - и мэр вдруг поворачивается в сторону города, Дейви и все спэклы - тоже.
Еще одна бомба.
Где-то далеко, рядом с городом, взорвалась самая большая бомба в истории этого мира.
18
ЖИТЬ И БОРОТЬСЯ
[Виола]
После того как мэр и его солдаты уводят Тодда, меня начинает бить такая истерика, что Коринн в итоге приходится вколоть мне успокоительное - правда, я почти не чувствую ни укола, ни ее рук на своей спине. Коринн не пытается приласкать меня или утешить, она просто крепко прижимает меня к земле.
Жаль, благодарности я не чувствую.
Когда я наконец прихожу в себя, за окном начинает брезжить рассвет - солнце еще не вышло из-за горизонта, и все тонет в утренних сумерках.
Рядом с кроватью сидит Коринн.
- Тебе сейчас лучше выспаться, - говорит она, - но я понимаю, что это невозможно.
Я сгибаюсь почти вдвое: в груди застрял такой тяжелый ком, что меня как будто тянет к земле.
- Да, - шепчу я, - да.
Я даже не знаю, почему Тодд упал. Он был не в себе, почти без сознания, изо рта шла пена… А потом солдаты подняли его и куда-то унесли.
- Они придут и за мной, - говорю я, пытаясь проглотить ком. - Когда закончат с Тоддом.
- Скорей всего, - просто отвечает Коринн, глядя на свои руки - пальцы в белесых мозолях и серую кожу, шелушащуюся от постоянных стирок и мытья посуды.
Утро выдалось удивительно морозное. Хотя окно закрыто, я все равно чувствую снаружи холод. Обхватываю себя руками.
Его нет.
Его нет.
И я понятия не имею, что будет дальше.
- Я выросла в деревушке под названием Кентишгейт, - вдруг заговаривает Коринн, не глядя на меня, - на краю огромного леса.
Я поднимаю голову:
- Что?
- Мой отец погиб на войне со спэклами, - продолжает она, - а мама выжила. Я стала работать с ней на огородах, как только научилась ходить: собирала яблоки, хохлатые ананасы и ройзин…
Я удивленно глазею на Коринн: к чему эта история?
- В награду за труд мама после сбора урожая брала меня с собой в поход: мы забирались далеко-далеко в лес, насколько отваживались, и разбивали там лагерь. - Она смотрит в окно на занимающуюся зарю. - На свете столько жизни, Виола. Она в каждом уголке каждого леса, в каждом ручье, в каждой реке, на каждой горе. Эта планета буквально гудит жизнью. - Она пробегает кончиком пальца по мозолям. - Последний раз, когда мы ходили в лес, мне было восемь. Мы шли на юг целых три дня - подарок в честь моего взросления. Бог знает, сколько миль мы прошагали, но главное, что мы были вдвоем, все остальное для меня не имело значения.
Коринн делает долгую паузу. Я не нарушаю тишины.
- Когда мама ополаскивала ноги в ручье, ее укусила красная полосатая змея. - Она снова растирает свои руки. - Укус красной полосатой смертелен, но смерть наступает очень медленно.
- Ах, Коринн! - еле слышно выдавливаю я.
Она вдруг встает, как будто мое сочувствие ее обижает. Подходит к окну.
- Мама умирала семнадцать часов, - продолжает она, не глядя на меня. - Это было ужасно, она мучилась от страшной боли и ослепла, а потом вцепилась в меня и стала умолять спасти ей жизнь.
Я молчу.
- А потом стало известно - ученые выяснили, - что я могла запросто спасти маме жизнь: надо было просто напоить ее отваром ксантуса. - Она скрещивает руки. - Его в лесу хоть отбавляй.
Вместе с солнцем начинает подниматься и РЁВ Нью-Прентисстауна. Из-за горизонта пробиваются первые лучи, но мы храним молчание.
- Какой ужас, Коринн, - говорю я. - Это так…
- Каждая пациентка нашего дома - чья-то дочь. Каждый солдат - чей-то сын. Единственное преступление - единственное, слышишь? - это отнять у человека жизнь. Все остальное - ерунда.
- Поэтому ты не борешься, - говорю я.
Коринн резко оборачивается:
- Жить - значит бороться. Спасать жизни - значит бороться со всем, что делает человек. - Она яростно фыркает. - А теперь еще эта, с бомбами! Я борюсь с ними всякий раз, когда перевязываю женщине подбитый глаз или вынимаю шрапнель из раны солдата. - Эти слова она произносит громко и с жаром, но потом опять переходит на шепот: - Вот моя война. Вот с чем я борюсь…
Коринн подходит к стулу и берет с пола лежащий рядом сверток.
- И потому, - говорит она, - ты должна надеть вот это.
Она не дает мне шанса поспорить или хотя бы спросить, что у нее на уме. Просто забирает у меня застиранную одежду и форму ученицы, а вместо них протягивает какие-то лохмотья - кофту с длинными рукавами, длинную юбку и платок на голову, полностью закрывающий волосы.
- Коринн, - говорю я, повязывая платок.
- Молчи и пошевеливайся.
Я переодеваюсь, и Коринн ведет меня по длинному коридору к дверям, выходящим к реке. На полу стоит тяжелый мешок с лекарствами и перевязочными материалами. Она дает его мне со словами напутствия:
- Прислушивайся к крикам. Ты сразу поймешь, когда услышишь.
- Коринн…
- Знай: шансы твои невелики. - Она смотрит мне прямо в глаза. - Но если ты все-таки доберешься до их логова, используй эти запасы для лечения, хорошо? Слушай сердце, оно подскажет тебе, что и как делать.
От страха я еле дышу, но все-таки поднимаю глаза и выдавливаю:
- Да, госпожа.
- Так-то лучше. - Сквозь дверное стекло Коринн выглядывает на улицу. На углу лечебного дома стоит единственный солдат, от скуки ковыряющий в носу. - А теперь ударь меня.
Я моргаю:
- Чего?
- Ударь меня! - повторяет она. - Постарайся разбить нос или хотя бы губу.
- Коринн…
- Быстрей, а то улицы скоро будут кишеть солдатами.
- Я не хочу тебя бить!
Она хватает меня за руку - так крепко, что я отшатываюсь.
- Ты в самом деле думаешь, что выживешь после допроса президента? Он уже пытался выудить из тебя правду - сначала ласковыми расспросами, потом разлукой с другом. Неужели ты станешь испытывать терпение такого человека?
- Коринн…
- Рано или поздно он с тобой расправится, - продолжает она. - Если ты откажешься ему помогать, он тебя убьет.
- Но я же ничего не знаю…
- Да ему плевать, что ты не знаешь! - шипит она. - Если в моих силах спасти чью-то жизнь, я это сделаю. Даже если это жизнь такой бестолковой девчонки, как ты.
- Больно, - тихо говорю я. Пальцы Коринн все сильнее впиваются в мои руки.
- Вот и хорошо. Проще будет меня ударить.
- Но зачем…
- Бей! - кричит она.
Я набираю побольше воздуха в легкие и со всех сил бью ее по лицу.
А потом долго жду под дверью, не сводя глаз с солдата на углу. Шаги Коринн стихают в коридоре: она убегает в регистратуру. Жду и жду. Солдат - из тех, у кого отобрали лекарство (их становится больше с каждым днем), поэтому в относительной тишине раннего утра я слышу его мысли. Ему скучно, он вспоминает вторжение армии Прентисстауна в его родную деревню и как потом пришлось записываться в добровольцы.
Вспоминает свою погибшую девушку.
И тут у главного входа в лечебный дом раздается вопль Коринн. Она расскажет охране, что ночью "Ответ" пробрался в дом, избил ее до полусмерти и похитил меня. Она даже покажет, в каком направлении скрылись целительницы, а я побегу в обратном.
История, конечно, бредовая. Кто поверит, что "Ответу" удалось проникнуть в охраняемый солдатами дом?
Но я знаю, на что она рассчитывает. На слухи. У "Ответа" уже есть репутация.
Удается же им незаметно подкладывать бомбы.
Как? Почему их никто не видит?
Если они способны на это, то могут и мимо вооруженной охраны пробраться, верно?
Они что, невидимые?
Эти мысли проносятся в голове солдата, когда он вскидывает голову на крик Коринн, и звучат все громче, когда он бросается на помощь и скрывается за углом.
Пора.
Я закидываю мешок с лекарствами за спину.
Открываю дверь.
И бегу.
Я бегу к деревьям на берегу реки. Вдоль него идет тропинка, но я стараюсь не выходить из леса. Мешок бьет по плечам и спине острыми уголками коробок, и я невольно вспоминаю, как мы с Тоддом бежали вдоль этой самой реки, по этому же берегу - бежали от армии.
Мне надо добраться до океана.
Мой единственный шанс спасти Тодда - сначала найти "Ответ".
И тогда я вернусь за ним.
Обязательно.
("Я больше никогда тя не брошу, Тодд Хьюитт")
Сердце обливается кровью.
Я нарушила свое обещание.
(держись, Тодд)
(только живи)
Я бегу.
Я двигаюсь вдоль реки, прячась от патрулей, срезая путь через огороды, пробегая за заборами и держась как можно дальше от домов и бараков.
Долина вновь начинает сужаться. Холмы подбираются ближе к дороге, а дома редеют. В какой-то миг, заслышав поблизости марш, я падаю в подлесок и лежу затаив дыхание, пока в воздухе не остается одно птичье пение (Где мой дом? Где безопасно?) и теперь уж совсем далекий РЁВ города. Наконец я поднимаю голову и смотрю на дорогу.