А Весёлая Пора всё не покидала комнату и не покидала: попросила ещё одну птичку на подоконнике какую‑нибудь радостную песенку просвистеть - и птичка просвистела, причём очень даже здорово у неё это получилось. Попросила цветок в горшке пораньше расцвести - цветок, не заставив себя долго просить, тут же и расцвёл. И оказался таким красивым - глаз не оторвать! Попросила даже одно письмо пораньше прийти - и тут же почтальон зазвонил в дверь: вот Вам, дескать, долгожданное письмо от одного хорошего человека… такое толстое, что я едва донёс!
Потом Весёлая Пора в последний раз огляделась по сторонам и увидела Мячик в углу. Весёлая Пора хотела его с собой забрать, но Мячик отказался.
- Я тут останусь, - сказал он.
- Сюда сейчас Грустная Пора придет, - напомнила она ему. - Слышишь, в прихожей покашливают?
- Слышу, конечно, - ответил Мячик. - Только я всё равно тут останусь. Чтобы напоминать о Весёлой Поре.
- Так от этого же только грустнее будет!
- Вы уверены? - спросил Мячик.
- Уверена! - воскликнула Весёлая Пора и, подняв Мячик, положила его в дорожную сумку. В дорожной сумке Мячик горестно вздохнул.
Теперь оставалось только поднять дорожную сумку за ручки (ох, и тяжёлая же она была!) да дождаться, чтобы кто‑нибудь сказал: "Прощай, Весёлая Пора!" К этому и шло, но…
Но в каждом доме есть песочные часы.
А наши с вами Песочные Часы, между прочим, уже давно стояли на голове - и песок в них через специальную такую дырочку старательно сыпался сверху вниз, из верхнего резервуара в нижний. Никто не знает, сколько ещё он так бы вот сыпался и сыпался - только Песочные Часы на письменном столе вдруг взяли да и перевернули, опять поставив их вверх ногами: так всегда ставят песочные часы.
И знаете, что случилось?
Мячик, ни секунды не медля, выкатился из дорожной сумки и опять занял своё место в углу. Почтальон зазвонил в дверь и сказал, что долгожданное письмо от одного хорошего человека придётся вернуть и прийти за ним завтра на почту, потому как его ещё надо зарегистрировать. Цветок в горшке посмотрел‑посмотрел на всё это - и закрылся, сказав себе: "И чего я спешил? Завтра откроюсь".
А птичка на подоконнике, уже приготовившись насвистывать печальную песню, мгновенно забыла мотив и повторила ту радостную, которую только что просвистела.
И к нам опять вернулась Весёлая Пора!
И стало слышно, как Грустная Пора в прихожей сняла с вешалки и надела своё тяжёлое пальто, с шумом закрыла зонтик и, споткнувшись о коврик, ушла - при этом хлопнув дверью и ругая нас на чём свет стоит!
Одни только перевёрнутые Песочные Часы как ни в чём не бывало продолжали пересыпать песок из верхнего резервуара в нижний, упорно делая вид, что от песочных часов ничто в мире не зависит!
СОЛНЕЧНЫЙ ЗАЙЧИК БЕЗ РОДУ И ПЛЕМЕНИ
О том, что у Солнечного Зайчика не было ни роду, ни племени, сам он узнал случайно - до этого ему и в голову не приходило, что у него должны были иметься какие‑нибудь род и племя!.. И скакал он себе спокойно по асфальту, по стенам, по стёклам домов, вовсе ни о каком роде и племени не размышляя… а спроси его про род и племя - он и не понял бы, о чём речь идет! Так ведь если и нас спросить: "Какого Вы, дескать, роду и племени?" - не очень‑то сразу и найдёшь, что сказать.
А Солнечному Зайчику такой вопрос задал один Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине. Манекен этот стоял весь голый - только в трусах, в шляпе и галстуке… и Солнечный Зайчик, увидев его, даже не успел подумать: "Вот дурацкий манекен!" - как Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине тут же возьми да и спроси его по полной строгости: какого Вы, дескать, Солнечный Зайчик, роду и племени?
Солнечный Зайчик настолько растерялся, что даже прямо на брюшке соскользнул со стекла на самый что ни на есть асфальт… "Какого же я роду и племени‑то?" - начал поспешно соображать он, но ничего не придумал и сказал:
- Не знаю… А что такое "род и племя"?
Тут Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине расхохотался очень малоприятным смехом и ответил назидательно:
- "Род и племя" - это наши корни.
Солнечный же Зайчик после таких слов совсем его перестал понимать. Он знал, что корни у деревьев бывают, у цветов… а больше, вроде, ни у кого их и не бывает.
- Вот Вы, например, называетесь "Солнечный Зайчик", - продолжал между тем Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине. - Это значит, Вы куда относитесь?
- Да в общем, никуда не отношусь… - пролепетал Солнечный Зайчик, решительно не догадываясь, что этому Очень‑Малоприятному‑Манекену‑в‑Витрине от него нужно.
- Быть такого не может! - возразил Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине. - Каждый из нас куда‑то относится. Вот я, скажем, отношусь к людям.
- Вы - к людям? - совсем опешил Солнечный Зайчик. - Люди… люди не одеваются только в трусы, шляпу и галстук! На них обычно ещё что‑нибудь бывает… Значит, Вы к людям, скорее всего, не относитесь.
- У нас вообще не обо мне речь, - очень малоприятным голосом отрезал Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине. - У нас речь о Вас. И о том, куда Вы относитесь. Ибо Вы относитесь к зайцам - и, стало быть, корни Ваши надо искать именно там…
Солнечный Зайчик опять ничего не понял про корни, но снова вспрыгнул на стекло - ему захотелось заглянуть Очень‑Малоприятному‑Манекену‑в‑Витрине в глаза: в своем ли тот, например, уме. Но определить это оказалось трудно, потому что у манекена глаз не имелось вовсе, а имелись только какие‑то пустые щели. И тогда, посмотрев в эти пустые щели, Солнечный Зайчик спросил:
- Почему же, интересно, я отношусь к зайцам?
Тут Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине устало вздохнул и сказал:
- Потому что имя у Вас такое! Только Вы все равно неправильный заяц. И дело тут даже не в Ваших размерах, а в том, что заяц есть пушной зверь и обитает в лесах. Что же касается Вас, то Вы не пушной и обитаете где попало. Получается, Вы к зайцам вообще отношения не имеете, хоть и называетесь "зайчик". А это значит, что Вы просто тут всех дурачите! - С этими словами Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине подтянул трусы и ослабил галстук.
- И что же мне теперь делать? - растерялся Солнечный Зайчик, который, конечно же, никак не ожидал, что он кого‑то дурачит… но уж раз так получалось, то надо было вроде как принимать меры.
- Я бы на Вашем месте тут же стал пушным и отправился в лес, - вяло посоветовал Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине, млея на солнце.
Солнечный Зайчик задумался. В лес - это ещё куда ни шло, это даже интересно. Только вот о том, как становятся пушными, он понятия не имел. Потому что все пушные, которых он знал, уже были пушными до знакомства с ним… Кроме, пожалуй, Тополя‑на‑Соседней‑Улице. К нему‑то и отправился Солнечный Зайчик прямо со стекла витрины.
- Простите, пожалуйста, глубокоуважаемый Тополь‑на‑Соседней‑Улице! - задыхаясь от быстрого полёта, начал он. - У меня к Вам вот какой вопрос… Вы ведь сначала были не пушным, а потом с Вас полетел пух. Как становятся пушными?
- А Вам это зачем знать, дорогой Солнечный Зайчик? - удивился Тополь‑на‑Соседней‑Улице.
- Да вот… - вздохнул Солнечный Зайчик, - пушным стать собираюсь.
- И с какой же это такой стати? - Тополь‑на‑Соседней‑Улице теперь уже удивился донельзя.
- Один Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине велел… Говорит, раз ты заяц - становись пушным!
На это Тополь‑на‑Соседней‑Улице рассмеялся от всей души, а потом что‑то объяснил Солнечному Зайчику- и тот, радостный, полетел назад, к витрине. А прилетев туда, сказал:
- Дело в том, дорогой Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине, что я ещё не заяц, а только зайчик. Зайчики же все рождаются голенькими и только потом покрываются пухом и становятся пушными - для этого сначала вырасти надо. Когда я вырасту, тоже стану пушным… как другие зайцы. А пока я прощаюсь с Вами!
И, сказав так, Солнечный Зайчик перепрыгнул со стекла витрины на стену соседнего дома, где его уже давно ждали другие солнечные зайчики… тоже не пушные. Оттуда, со стены соседнего дома, они со смехом принялись наблюдать за Очень‑Малоприятным‑Манекеном‑в‑Витрине, который озадаченно теребил галстук и никак не мог взять в толк, считать ли ему себя одураченным или нет. Между прочим, его легко было понять, потому что ещё никто на свете не встречал солнечного зайчика, покрытого пухом!
ПЛЮЩ, КОТОРЫЙ КАРАБКАЛСЯ, И КАРАБКАЛСЯ, И КАРАБКАЛСЯ
"Карабкаться" - странное такое слово, но его всегда употребляют, когда говорят про плющи… По мнению людей, плющи только и делают, что карабкаются! Причем карабкаются, и карабкаются, и карабкаются - выше, и выше, и выше…
Вообще‑то, про плющи можно ещё сказать, что они "ползут" или "вьются", но эти слова какие‑то… насекомые. Так про насекомых говорят: гусеница ползет, муха вьётся… Вот и непонятно, как плющ мог бы оказаться в такой компании - словно он гусеница опять же. Или муха.
Так что мы с вами забудем слова "ползти" и "виться" - выберем уж тогда слово "карабкаться", потому что карабкаются не только насекомые, но ещё, например, и альпинисты - когда в горы поднимаются. А альпинисты - они всё‑таки гораздо лучше, чем насекомые!
Вот наш Плющ, значит, и карабкался… карабкаться же ему было ох как высоко! Он ведь родился на самой земле, у забора: сначала даже никто и не понял, что это плющ и что он вообще когда‑нибудь начнет карабкаться. Но карабкаться он начал сразу же - как родился, так и стал карабкаться.
- Ты куда? - спросили его соседние растения: у них пока ещё не было имен, как и у Плюща. У растений ведь как… Пока растение не станет большим, совершенно непонятно, что это за растение и как его зовут. Они все на одно лицо: маленькие такие, зелёненькие… - потому и гадать бесполезно, что из каждого появится. Может, цветок или овощ, а может - сорняк противный! Только уже потом становится ясно, что перед нами… ну, цинерария, например… но это я так, к слову. В этой‑то сказке перед нами никакая не цинерария, а даже совсем наоборот - Плющ.
Плющ, услышав вопрос: "Ты куда?" - задумался… и в самом деле: куда это он? Все вокруг него как стояли на земле, так и стоят, а он сразу же за какую‑то щепочку на заборе зацепился да и поднялся на полсантиметра. Но отвечать было надо - и Плющ сказал:
- Я… я - туда, наверх.
- И чего ты там, наверху, забыл? - опять спросили его соседние растения.
От этого вопроса Маленький Плющ почувствовал себя и вовсе уж в тупике. Однако он всё‑таки сосредоточился и ответил:
- Я там ничего не забыл, потому что я там ещё и не был. Но мне туда очень хочется.
- А здесь тебе чем плохо?
Плющ вздохнул и решил поскорее всё‑таки вскарабкаться наверх, а то вопросов становилось что‑то слишком много.
- Мне здесь хорошо, - объяснил он, - только здесь я уже довольно долго нахожусь. - И начал карабкаться по забору.
Он карабкался так прилежно, что всего через несколько дней оказался на самой вершине забора, и, когда посмотрел вниз, - у него даже голова закружилась.
- Ох… - сказал тогда Плющ сам себе, - высоко‑то как! Не свалиться бы отсюда…
- Не бойся, - успокоило его Небольшое Деревце, - тут не страшно. Тут здорово!.. А ты куда?
Небольшое Деревце так спросило, потому что Плющ уже начал карабкаться дальше - по стене дома.
- Мне надо выше, - объяснил Плющ, сам изумляясь своим словам, и принялся тянуться вверх.
- Тут же здорово… - услышал он снизу, но ничего не ответил, потому что находился уже возле самой крыши дома, а потом - даже не заметив как - принялся карабкаться по трубе. Когда он добрался до вершины трубы, Одно Высокое Дерево с удивлением поприветствовало его и воскликнуло:
- Высоко же ты залез! Сюда немногие добираются… А тебе сюда зачем?
- Мне не сюда, - смущённо ответил Плющ. - Мне выше…
- Выше? - рассмеялось Одно Высокое Дерево. - Про это забудь. Выше уже ничего нет - посмотри‑ка, что над тобой!
Плющ с тревогой посмотрел вверх и ужаснулся: наверху действительно ничего не было - одно только небо, безбрежное синее небо.
- Здесь кончаются все дороги, - вздохнуло Одно Высокое Дерево. - Я и само подумываю, не остановиться ли расти… Тут, наверху, по‑настоящему прекрасно: чистый воздух и никого поблизости! Я думаю, что мы с тобой достигли предела.
- Разве есть какой‑нибудь предел? - огорчился Плющ и ещё раз посмотрел в небо, безбрежное синее небо.
- Конечно! - снова рассмеялось Одно Высокое Дерево. - Предел есть всему.
Плющ вздохнул… А потом всё‑таки решил ещё хоть немножко потянуться вверх, в пустоту.
- И не старайся, - махнуло веткой Одно Высокое Дерево. - Там, наверху, ты не найдёшь никакой опоры.
Плющ не спал всю ночь. Он думал о том, что вот и кончилось его путешествие: он достиг самой крайней точки и теперь должен остановиться, привыкнуть к жизни на трубе и радоваться, что добрался до таких высот. Но когда утром он опять увидел небо, безбрежное синее небо, непонятная дерзкая сила бросила его вверх- туда, где не было никакой опоры.
- Ты упадёшь! - крикнуло ему вслед Одно Высокое Дерево, которое как раз проснулось и следило за опасными движениями Плюща.
- И пусть! - сказал Плющ, уже готовый падать, но в эту самую минуту с неба, безбрежного синего неба, кто‑то внезапно протянул ему большую ласковую руку - и, даже не думая о том, чья это рука, Плющ с благодарностью стал карабкаться по ней - выше, и выше, и выше…
ЗЕЛЁНЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕК И КРАСНЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕК
Они были забавные, эти человечки - Зелёный и Красный!
Зелёный всегда куда‑то бежал, а Красный стоял на месте. И было совсем непонятно, что у них общего, но все знали, что они влюблены друг в друга. А вот откуда все знали… трудно сказать! Может быть, всем сердце подсказывало, потому что человечки друг друга из виду не выпускали: если Красный появился - жди Зелёного, Зелёный прибежит - жди Красного. И что самое странное - никто от этой пары глаз оторвать не мог, до того человечки друг другу подходили - даже ничего общего между собой не имея!
- Интересно всё‑таки, кто из них за кем бегает - Зелёный за Красным или Красный за Зелёным? - то и дело спрашивали любопытные.
- Да они оба друг за другом бегают, - отвечали им. - Не успеет один показаться, так и другой за ним следом.
- Ну, не скажите! - возражали любопытные. - Красный‑то всегда как часовой стоит, а Зелёный только и делает, что взад‑вперёд носится. Вот и получается, что это всё‑таки Зелёный за Красным бегает.
- Как бы там ни было, - отвечали им, - а жить друг без друга они всё равно не могут: ни Зелёный без Красного, ни Красный без Зелёного.
- Вот это любовь! - разевали рты любопытные. - Прямо как в кино… А если одного из них вдруг не станет?
- Тогда и второго тут же не станет - можете не сомневаться.
- А их пробовали когда‑нибудь разлучить?
- Разлучить? - усмехались в ответ. - Да их нельзя разлучить. И в ответе этом звучала такая определённость, что любопытные сразу же переставали задавать вопросы и молча переходили улицу, размышляя о том, как повезло этим двоим - Зелёному Человечку и Красному Человечку, которые нашли друг друга. Потому что многим, очень многим из любопытных не повезло… и они были одиноки.
- До чего же всё‑таки счастливые эти человечки! - то и дело раздавалось вокруг. - Наверное, они никогда не грустят… живут себе припеваючи: где один, там и другой. И во веки веков не расстанутся…
- Вот только - почему их никогда вместе не видно? - как‑то раз заметил самый любопытный из всех любопытных.
- А действительно… - ответили ему и задумались.
Понятное дело, что задумались… тут поневоле задумаешься! А задумаешься вот почему: оказывается, никто и никогда не обращал внимания на то, что эти человечки, которые так безупречно подходили друг другу, и правда ведь ни единого разу не появились вместе. Зелёный Человечек дожидался Красного и исчезал. Да и Красный Человечек, отстояв в ожидании Зелёного положенное время, при его появлении тут же скрывался из виду.
- Что‑то тут нечисто, - сказали любопытные. - Похоже, не так уж сильно и влюблены друг в друга этот Зелёный Человечек и этот Красный Человечек. Потому что, когда любишь, - всё отдашь за то, чтобы быть рядом с тем, кого любишь.
- Вы совершенно правы, - отвечали им и повторяли: - Всё отдашь!
И подолгу наблюдали за поведением странной парочки, никогда не ходившей рука об руку. А парочка вела себя как всегда: то появлялся Зелёный Человечек, дожидался Красного и исчезал, то Красный: он недолго стоял на часах, без сомнения, ожидая Зелёного, но когда тот прибегал, пропадал из виду.
- И не надоедает ведь им, - проворчал кто‑то из недовольных. - Будь я на месте любого из них, я бы тут же оставил эту напрасную погоню. Ясно же, что она ни к чему не ведёт и не приведёт никогда!
- А к чему бы, по‑вашему, ей следовало вести и привести? - на секунду замедлив свой бег, спросил Зелёный Человечек.
- К чему, к чему! - ответил этот кто‑то из недовольных. - К семейному счастью… к совместной жизни!
- Разве это так… - начал Зелёный Человечек и исчез.
- …важно? - продолжил за него Красный Человечек и вытянулся по стойке "смирно", как солдат.
И было понятно, что с такой же смиренной готовностью он выслушает сейчас любую глупость, которая прозвучит в ответ. Поскольку всё, что ни прозвучит в ответ, будет только глупостью - и ничем более.
А раз так, то уж нам‑то с вами совершенно не обязательно её выслушивать: глупостей и без того приходится выслушивать достаточно! Но зато есть кое‑что, что нам с вами совершенно обязательно надо знать. Только вы уж, пожалуйста, никому не рассказывайте об этом, а то ведь…
Зелёный Человечек действительно любил Красного Человечка больше всех на свете.
И Красный Человечек действительно любил Зелёного Человечка больше всех на свете.
Но они даже не были знакомы и никогда в жизни так и не увидели друг друга, потому что… потому что в тот самый момент, как на переходе загорается зелёный свет, красный гаснет, а когда загорается красный - гаснет зелёный.
И так уж всё в этом мире устроено.
ПЛЕТЁНОЕ КРЕСЛО‑КАЧАЛКА
Такие кресла, как наше Плетёное Кресло‑Качалка, говорят, мало где сохранились: это ведь надо было, чтобы его сначала купил Прадедушка, потом подарил Дедушке, потом Дедушка подарил Папе и наконец Папа - своему Сыну…
Правда, хоть и считалось, что Плетёное Кресло‑Качалка уже подарено Папе, Дедушка сам всё время сидел в нём и качался день‑деньской.
- Дедушка, дай покачаться в твоем кресле! - просили его, и Дедушка, конечно, давал.
- Качайтесь, пожалуйста, - говорил он, - только недолго, не то унесёт.
И все качались, только и впрямь недолго: кто его знает, что значит "унесёт"… вдруг и в самом деле унесёт куда‑нибудь, где тебя потом никто не найдёт!..
А иногда Дедушке предлагали:
- Давай мы купим тебе или сделаем на заказ новое кресло‑качалку? А то это уже почти развалилось и скрипит…
- Так в том‑то вся и прелесть, что почти развалилось и скрипит! - возражал Дедушка и никак не хотел нового кресла. - Кресло, которое почти развалилось и скрипит, лучше уносит.