Я подошел к окну - со второго этажа хорошо было видно, как Мержиль сел в машину в сопровождении двух компаньонов и куда-то укатил. Я отошел от окна. Рядом было зеркальное трюмо, и я увидел себя во весь рост. Вид у меня был вполне европейский. Я сел в кресло, закурил, пересмотрел газеты и стал обдумывать свое положение… "Как быть с вещами, хотя их у меня не так много: рюкзак, один костюм, плащ, бритвенный прибор, бутылка виски, коробка швейцарского шоколада? Взять с собой или оставить в номере? Допустим, возьму с собой. Мержиль будет меня ждать-ждать, затем начнет беспокоиться, нервничать и станет разыскивать… возможно, позвонит в гестапо, даст мой словесный портрет, и меня могут накрыть… Значит, это не тот ход! А если оставить вещи? Ведь тоже будет беспокоиться, тоже будет искать… Как же быть?.."
И я нашел выход. Вылил полбутылки виски в туалете, поставил на стол бутылку с двумя рюмками. Открыл коробку шоколада, нарезал ломтиками ветчину, сыр и положил их на два прибора. Словом, создал видимость, что за столом сидели двое, выпивали и закусывали…
Написал записку: "Дорогой мосье Мержиль! У меня здесь была знакомая женщина. Она навестила меня. Я остаюсь в Риге. Выехал к ее родным в деревню. Из Берлина буду звонить по телефону. Сердечный привет Беате".
"Вот теперь, - думал я, - что предпримет Мержиль? Теперь искать он меня не будет и звонить тоже никуда не будет - а это сейчас для меня самое главное…"
Все обдумав и перестраховавшись, я уничтожил швейцарские документы, поправил воротник пальто, надвинул шляпу на лоб, надел перчатки, взял рюкзак с вещами и вышел на улицу.
- Ваши документы!
- Я не был аттестован.
- Когда вы отстали от части?
- В середине января.
- А сейчас август. Где вы болтались?
- Я не болтался, господин обершарфюрер. Вначале я был задержан венграми, а потом добирался от румынско-венгерской границы сюда, в Ригу.
- Почему же так долго? На волах ехали?
- Никак нет, господин обершарфюрер, на поезде. В Карпатах взорвали железнодорожное полотно, и движение было приостановлено больше чем на две недели.
- А почему же вы до сих пор не аттестованы в дивизии? Разве можно странствовать во время войны без документов?
- Об этом надо спросить капитана Бёрша, он, очевидно, считает, что можно…
Я стоял возле деревянной перегородки в третьем отделе немецкой комендатуры в Риге. За перегородкой сидел поджарый эсэсовец. Весь наш разговор шел на немецком языке, и он аккуратно записывал мои ответы в специальную карточку.
- Пройдите туда! - Закончив задавать вопросы, он ткнул пером в направлении двери за моей спиной. - И ждите вызова!
В элегантном пальто, шляпе и перчатках, с браунингом и румынскими деньгами в кармане, я вошел в клетушку с маленьким оконцем где-то под потолком и сел на цементную холодную койку, вмурованную в пол, рюкзак положил в ногах.
Сижу час, два.
Света в камере нет. За решеткой окна постепенно угасал день, и скоро я оказался в полной темноте. Передо мной, как в калейдоскопе, проплыли события последнего времени, начиная с паровозной кочегарки, которая доставила меня в Будапешт, затем Женева, Стамбул и, наконец, мержилевский самолет, который перенес меня в Ригу. В ушах еще не отзвучали отрывки джазовой музыки, от костюма Мержиля тянет "шипром", а я сижу здесь в каменном мешке предвариловки и думаю, и думаю: правильно ли я сделал, променяв мягкое кресло самолета на каменное ложе этого застенка?.. "Правильно! - думал я. - В Женеве нет советского посольства с 24-го года. Как я мог забыть это? Ведь еще до войны на политинформации говорили…"
Нервное напряжение спало, и я сидя заснул… И снился мне бой, тот страшный бой около березовой рощи, где генерал Кирпонос, громко крича: "Вперед, за Родину!" - стреляя на бегу из пистолета, повел в штыковую контратаку группу командиров… Это была жестокая схватка… Советские командиры схлестнулись с фашистами насмерть, они душили их, кололи штыками…
Фашисты дрогнули и откатились в кукурузное горящее поле, но прорваться нашим все-таки не удалось. В этом бою генерал Кирпонос был дважды ранен, его унесли в рощу и положили на носилки около штабной машины… Он бредил…
Я просыпался и снова засыпал.
То снился мне Функ с его крикливой речью, то театрально улыбающаяся Ева, то славная Беата, и почему-то я отчетливо увидел авантюриста Савинкова в позолоченной карете с его цирковой лошадью, танцующей на парижской улице…
Потом, подложив под голову рюкзак, я лег на свой цементный топчан и впал в забытье…
Когда я проснулся, не сразу смог понять - где нахожусь.
- Следуйте за мной! - Около раскрытой двери, в ярко освещенном проеме стоял офицер с черной папкой в руке. - Следуйте за мной! - повторил он.
Я опомнился и встал.
Улица погружена в вечерний сумрак. Высоко в небе слышен гул советского бомбардировщика. Немецкие прожекторы мечут столбы света в черноту нависшего неба.
Возле комендатуры тарахтит мотоцикл с коляской, в которую меня посадили. Офицер примостился за водителем, и мотоцикл понесся по тревожно притаившемуся городу, затем выехал на окраину и стал петлять по лесным просекам, подпрыгивая на ухабах. Иногда на перекрестке офицер приказывал остановиться и разворачивал карту, освещая ее карманным фонариком.
После часовой тряски мы прибыли на какой-то хутор. В лесу был разведен костер, и первым, кого я увидел в отблесках красного пламени, был мой милый Пикколо, подкидывающий в руках горячую печеную картошку.
- Эй, Пикколо, привет! - не удержался я.
Обозники, сидевшие вокруг костра, повскакивали с мест и бросились к мотоциклу.
- Алло! Пропащий!
- Откуда прибыл?
- Дэ ж ты блукал? - кричали они наперебой.
- Где штаб? - спросил я.
- Да вон, во втором доме?
- А капитан Бёрш здесь?
- Нет, на фронте.
- А фельдфебель?
- Он должен быть в штабе, только недавно туда ушел.
Мотоцикл дернулся и развернулся перед домом, где находился штаб роты.
- Guten Appetit, Herr Feldwebel! - сказал я с порога, открыв дверь и увидев фельдфебеля за ужином. Он держал на кончике перочинного ножа кусок консервированной колбасы, собираясь отправить ее в рот.
- Oh, wen sehe ich da… Wo hast du dich gesteckt?.. Wir haben dich gesucht! - обрадовался фельдфебель.
- Schlecht gesucht! - смеялся я.
- Ist das Ihr Mann? - вмешался в наш разговор конвоировавший меня офицер.
- Unser! - ответил фельдфебель.
- Warum reist er ohne Papiere?
- Erkiindigen Sie sich beim Chef, der Kompaniefiihrer Hauptman Borsch ist aber an der Front.
- Unterzeichnen Sie! - Офицер раскрыл папку.
Фельдфебель прочел какой-то документ и расписался.
- Хайль! - произнес офицер, вышел из помещения и уехал.
- Где ты пропадал? - переспросил фельдфебель, с любопытством оглядывая меня с головы до ног. - Пальто, шляпа…
Я начал придумывать всякие небылицы, но он перебил меня:
- А вид у тебя, прямо скажем, не фронтовой! Где ты все это раздобыл?
- В Румынии, где же еще! Лошадьми-то вместе торговали. - И мы оба рассмеялись. - А где мои вещи?
- У денщика. Где ж им еще быть. Иди к нему, покажись. Он обалдеет! Сидим без дополнительного провианта. Строгий рацион, сильно подтянули ремни. Капитан уж горевал, горевал. Тут еще чехи куда-то смылись, сбежали, что ли, паразиты, дезертировали?.. Но о них никто не плачет, не печалится, а без тебя мы как без рук.
Бёрш завтра вернется. С утра бери подводу, переоденься и займись делом… На перевале небось отстал, когда мы трое суток стояли? К венгерочке заглядывал?
- Как же нам без любви - одна беда! - сказал я и ушел.
И снова с Пикколо ездим на подводе по окрестным хуторам, разбазариваем дефицитный бензин. Иногда я уезжал верхом один, переодеваясь то в штатское, то в солдатскую форму, и пропадал по нескольку суток, это давало мне возможность повнимательнее изучить обстановку, приглядеться к людям.
Кончились для немцев голландские сыры, французский коньяк, чешские консервы, норвежские сардины и украинское сало. Скудный паек и никакой поживы у латышских хуторян. К тому же 2-я штабная рота располагалась в прифронтовой полосе, откуда было эвакуировано население и вывезен скот. Впрочем, подальше от фронта еще можно было встретить местных богачей, которые поддерживали немецкую армию и охотно предлагали ей продукты и товары.
По дорогам шныряли наряды полевой жандармерии. В их обязанность входило следить за продвижением войск, наблюдать за дорожными обозначениями и производить проверку документов. Вот к таким двум жандармам я и попал в лапы, как-то ночью возвращаясь на подводе в свой обоз. Совершенно неожиданно они вылезли из кювета и задержали меня. В лунном свете я видел у них на груди продолговатые бляхи на цепочках - такие знаки, в отличие от обычных армейских чинов, положено было носить только жандармам. Они приказали мне следовать в штаб, находившийся поблизости.
В штабе у меня отобрали продукты и браунинг. Я был допрошен и посажен под охрану вместе с большой группой арестованных латышей, эстонцев, литовцев, русских, украинцев в сарай на одном из хуторов, обнесенном небольшим каменным забором. Хутор был заброшен, и жилое здание заняли немцы. Я требовал освобождения, возмущался, просил связаться со 2-й штабной ротой, отчаянно ругался, но ничего не помогало. На десятый день арестованных вывели во двор. Там стояло несколько мотоциклов и моя подвода, нагруженная немецкой амуницией. Штаб полевой жандармерии куда-то снимался с места. Я начал требовать освобождения, и меня провели к гауптвахтмайстеру, который еще находился в доме.
- Ну что разбушевался, нашли мы твою вторую штабную роту. Вот сейчас как раз направляемся в тот район. На, возьми свой браунинг. Завтра мы тебя отпустим и подводу вернем. Да, скажи своему капитану Бёршу, чтобы тебе оформили документы. А то ездишь с оружием и без документов, черт побери, непорядок… Не положено!
Так я выскользнул из-под ареста, но никаких документов не получил и капитана Бёрша больше никогда не видел.
По-прежнему я разъезжал по латышским хуторам без документов, но с оружием, и упорно искал связь с латышским подпольем…
Жан Кринка
- А вы один на ферме? - спросил я пожилого, сутулого человека с редкой рыжей бородкой на отекшем лице.
- Сейчас один. - Он посмотрел на меня прищуренными глазами и пододвинул горшок с парным молоком. - Кушайте, кушайте.
- Дети у вас есть? - Я взял со стола лепешку и с удовольствием откусил, запивая ее молоком.
- Два сына в полиции. Воюют за Гитлера! - Он показал на портрет Гитлера, что висел на бревенчатой стене пятистенного сруба. - Я их в полицию со своим оружием послал. В самом начале войны, когда красные отступали из Латвии, мои сыновья немало их уничтожили… - Этот подлец говорил вполне откровенно и к тому же по-русски. - Бог мой! Когда же наконец мы избавимся от жидов и большевиков?.. Что, Москву еще не взяли? Я смотрю, у немцев тут, в Латвии, сила собирается.
- Да, да, - ответил я, жуя лепешку. - Вот вы этой силе и должны помогать.
- Помогаю, помогаю. Отдал гебитскомиссару коров и лошадей, свиней тоже… Вот только сволочь партизанская нам мешает.
- Кто?
- Целыми семьями в леса ушли. Ловят их да вешают, - он выразительно покрутил рукой в воздухе и вздернул ее кверху, - а до одного гада никак не доберемся.
- Кто он?
- Кринка. Такая уж у него фамилия. Прикидывается простачком. А я знаю, чем он занимается… Коммунист он…
- И вы знаете, где он живет?
- В тридцати километрах отсюда. Недалеко от Ауце, на хуторе Цеши.
…В августовских сумерках верхом на вороном жеребце я ехал через молчаливый хвойный лес, еще хранивший дневное тепло. Багровел закат. Казалось, густой смолистый запах пропитывал меня насквозь. Еловые ветки хлестали по лицу. Я ехал к патриоту - в этом я не сомневался. Сердце радостно билось. На небольшой поляне около кучи хвороста копошились два старика. Увидев меня, они прекратили работу.
- Эй, друзья! Где хутор Цеши?
Латыши, услышав русскую речь, подошли ко мне.
- Километра три будет, - по-русски ответил один из них. - Лес кончится, держись правее. Минуешь хутор, завернешь направо, проедешь молодым леском, а за ним и Цеши. - Оба настороженно оглядывали мою немецкую форму.
Вскоре показался хутор Цеши.
Против большого деревянного дома во дворе стояли конюшня и сарай. За домом - фруктовый сад, огород и пасека. Из дома вышел мужчина. Среднего роста, крепкий, он стоял на крыльце и строго смотрел на меня. Я спешился.
- Вы Кринка? - спросил я по-немецки. Он утвердительно кивнул. - Можно к вам зайти?
- Пожалуйста.
- Где оставить коня?
Он молча отвел меня к конюшне и привязал лошадь возле двери.
- Пройдемте, - сказал он по-немецки.
В прохладной, чисто прибранной комнате были его жена и дочь, черноволосая девушка лет двадцати.
- Можно нам поговорить наедине? - спросил я.
Кринка по-латышски попросил женщин удалиться, и мы, закурив, сели на лавку.
В Кринке я не ошибся. Как я и ожидал, он оказался настоящим патриотом, добрым и умным человеком. Мы долго беседовали. Я назвал себя разведчиком, действующим под кличкой "Сыч" во вражеском тылу. Пришлось сказать, что у меня есть радист и связь с Центром… В конце концов я увидел, что он склонен поверить, что в его дом явился советский солдат в немецкой форме, надетой для маскировки, явился для того, чтобы вместе с его группой бороться против фашистов.
Кринка все же колебался и продолжал смотреть на меня своими строгими глазами из-под нахмуренных бровей.
- Закончим разговор после ужина? - спросил он, и по интонации я почувствовал, что мы сблизимся.
Кринка дружелюбно поглядывал на меня, пока хозяйка угощала меня румяными горячими блинами, сам подкладывал мне в тарелку ветчины и подливал в кружку молоко.
Ужин закончился, хозяйка с дочерью убрали со стола посуду, мы опять остались одни.
- Так чем же я смогу вам помочь? - спросил он, доставая кисет с махоркой и скручивая самокрутку.
- Надо, - сказал я, - иметь тесную связь с населением и стараться мешать угону людей в Германию. Я хотел бы выступить перед людьми. Смогли бы вы помочь мне в этом? - спросил я Кринку. - Есть ли здесь надежные люди?
- Найдутся…
- А смог бы я жить где-нибудь неподалеку, не попадаясь посторонним на глаза?
- Организуем.
- Тогда ждите меня. Я скоро вернусь, привезу оружие и буду жить в лесу.
Мы вышли во двор. Спускалась прохладная ночь. В конюшне похрустывали сеном кони, изредка глухо ударяли копытами в перегородки. Я заметил, что мой конь разнуздан, перед ним лежит охапка сена и стоит пустое ведро. Видно, хозяйка позаботилась. Я взнуздал коня, вскочил в седо, попрощался с гостеприимными хозяевами.
Ночью я вернулся в немецкий обоз.
- Пикколо! - позвал я своего юного друга.
Мальчишка не спал, он, видимо, ждал меня. Мы сели в сторонке на влажную от росы траву.
- Сегодня ночью я ухожу в лес. Хочешь со мной?
Паренек глотнул воздух от волнения:
- Хочу!
- Готовь себе лошадь с седлом. Уйдем верхом.
За многие месяцы я узнал Пикколо, верил ему, как и он мне. Его решительность и отвага не вызывали у меня ни малейшего сомнения.
Ночь была лунной, яркие звезды караулили недолгий прибалтийский сумрак. Немцы улеглись в полуразрушенном сарае, оставив автоматы у входа. Я прилег возле оружия на соломе и стал ждать. Пикколо лежал на подводе под плащ-палаткой. Возле его подводы, пофыркивая, щипали траву две лошади. Часовой с автоматом, охраняющий обоз, бродил вокруг сарая и дома, где тоже спали немцы.
В три часа ночи я тихо вышел из сарая. Часового не было. Я заглянул в окно дома и увидел, что он сидит у ящика, на котором стояла бутылка вина и лежал автомат, и при свече с кем-то из своих друзей играет в карты.
Я подошел к Пикколо:
- Седлай коней и жди.
Я вынес из сарая два автомата. "Брать оружия больше, пожалуй, рискованно, - подумал я. - С двумя автоматами отвертишься от часового, если он спохватится, а с четырьмя - влипнешь!" Подошел к оседланным коням и вскочил на одного, держа в руке оба автомата.
- Ну? Что там? - шепнул я, видя, что Пикколо никак не удается взобраться на лошадь.
- Стремян нету! - в отчаянии бормотал он.
- О чем же ты думал, дурень? Надо было заранее проверить! - И я, приподняв его за шиворот, помог ему забраться в седло. - Бери сразу в галоп! - сказал я, перескочив канаву. Обернувшись на скаку, увидел, как Пикколо, обхватив коня руками и ногами, мчится за мной по дороге.
Вот и знакомый лес. Теперь все в порядке. Вокруг тишина, только сосны, шумя вершинами, медленно покачиваются под рассветным ветерком. Мы придерживаем взмыленных коней, идем шагом. Я проверяю автоматы, они на предохранителях.
В доме Кринки одно окно было освещено. Мы спешились, я постучал в окно. Он тут же вышел: ждал.
Люди в лесу
- А это что за малец? - спросил Кринка, беря поводья наших лошадей.
- Это Пикколо, мой друг. Не тревожьтесь. Он со мной едет с Украины. Помогите устроить его у кого-нибудь.
Кринка понимающе кивнул головой:
- Устроим… А вы, - обратился он ко мне, - входите в дом и отдыхайте, я постелил.
Пикколо медлил, вопросительно глядя на меня.
- Иди, иди, завтра увидимся… - и он ушел вместе с Кринкой.
Утром меня пригласила завтракать хозяйка Юлия Васильевна.
Дочь Кринки, Зоя, ждала меня с полотенцем, мылом и кувшином воды. Умывшись, я зашел на кухню к Юлии Васильевне и был крайне озадачен, застав там каких-то двух женщин и мужчину. Увидев меня, они вышли.
- Жан на конюшне стрижет хвосты и гривы вашим лошадям, а мальчонку вашего он устроил к одним старикам на соседнем хуторе, ему там будет хорошо, - шепнула мне Юлия Васильевна, стоя над примусом и помешивая в кастрюльке ячневую кашу с салом.