Было десять часов утра, когда мы с Кринкой вошли в лес. Пробирались чащей, без троп. Минут через пятнадцать он подвел меня к моему новому жилищу. Шалаш был сделан на диво. Уложенный на кольях густой еловый лапник не пропускал ни дождя, ни света. Невдалеке протекал ручей, возле него был громадный камень. Мы договорились, что под этот камень Жан будет класть для меня провизию, если на ферме или поблизости окажутся немцы. Ежедневно я смогу знать: если провизии не будет - значит, можно идти на ферму, ничего не опасаясь, если сверток с едой тут, под камнем, - лучше не показываться.
Мы присели возле ручья. Он бежал по ярко освещенной солнцем поляне, заросшей ромашками, хвощом, колокольчиками. Глядя на эту мирную природу, слыша треск кузнечиков и гудение шмелей, видя целые семейства крепких белых грибов, словно выбегавших из леса на поляну, трудно было представить себе, что совсем рядом идут жаркие бои, горят дома, льется кровь. И только рокот самолетов высоко в небе и далекие взрывы авиабомб напоминали об этом…
Мы сидели с Кринкой возле шалаша. Я чистил и смазывал свой браунинг, а Жан расспрашивал о моей жизни. Я понял, что это человек незаурядной воли, умеющий точно и хладнокровно судить обо всем. Он был необыкновенно сдержан, внутренне собран и всю свою страстную веру в наше общее дело таил глубоко, ничем внешне не выдавая своих чувств.
Биография его очень интересна. Он участвовал в боях за Советскую власть в 1917 году. Был в рядах латышских революционеров, бравших Зимний дворец. Его однажды вызвал к себе Владимир Ильич.
- И вы лично разговаривали с Лениным? - спросил я.
- Да. Это самая памятная минута в моей жизни… - Кринка машинально вертел в пальцах лиловую метелку мяты и вдыхал ее острый аромат. - Я тогда еще плохо говорил по-русски, но доложил Владимиру Ильичу Ленину все как полагается. А позже, в гражданскую войну, я был послан на помощь латышским рабочим Рижского завода, который с тысяча девятьсот пятнадцатого года находился в Воронеже. И там мы громили белогвардейские банды… В Воронеже я учился, встретил Юлию Васильевну, и мы поженились. У нее там сестра до сих пор живет. А младшая сестра моей жены переехала в Москву.
- В Москву? Где же она там живет?
- На Кузнецком мосту. Ты знаешь такую улицу? - Жан улыбнулся.
- Ну как же, я там в шахматном турнире участвовал. Играл в шахматном клубе, еще в тридцать восьмом году.
- Это клуб на углу Рождественки, такой гранитный массивный дом?
- Он самый.
- Ну так вот, сестра жены живет через дом, возле Выставочного зала, во дворе… Александра Васильевна Зудова. Вот я письма ее специально прихватил тебе показать. - Он вынул из кармана несколько писем.
Я с жадностью ухватился за исписанные листки…
Настал один из ответственных дней.
Мы ехали с Жаном на его бричке, запряженной приземистым битюгом. Темнело. Я всецело был поглощен своими мыслями. Затаенная тревога перед неизвестностью, как всегда, давала о себе знать. "Как себя вести? Смогу ли ответить на все вопросы?.. Главное сейчас, чтобы люди мне поверили… Главное - суметь организовать людей на борьбу…"
…Это была просторная комната в избе на глухом лесном хуторе. За столом на лавках разместилось восемь человек. Четверо из них - бородатые старики лет под семьдесят каждый. Все курили, и, когда мы с Кринкой вошли, над столом висело облако сизого дыма. Видимо, они не ожидали, что разведчик окажется столь несолидным субъектом, да еще в форме немецкого солдата.
- Здравствуйте, товарищи! - сказал я. - Думаю, Жан Кринка рассказал вам, кто я и зачем прибыл сюда. Все вы люди, преданные Советской власти и хорошо знаете друг друга. Это очень важно.
Я подсел к столу. Люди внимательно слушали. А я говорил, что гитлеровцы проиграли войну и скоро Красная Армия освободит Латвию. Рассказывал о дезертирстве в немецких частях, о разложении и упадке боевого духа среди немецкого офицерства, говорил о необходимости сплочения отдельных боевых групп, действующих с оружием в руках против фашистов в их тылу. Разбирая обстановку в прифронтовом районе, я сказал:
- Фронт приближается сюда. Немцы в прифронтовой полосе сжигают дома мирных жителей, уничтожают скот… Они угоняют молодежь, женщин, детей в Германию. Как все это предупредить? Надо сейчас же, пока не поздно, построить в лесу убежища, землянки, загоны для скота. Сено свезти не на сеновалы, а в лес. Малых детей и женщин укрыть в землянках, заготовить запасы продовольствия, чтобы, когда фронт приблизится, было куда уйти.
- А что, фронт близко? Когда он подойдет сюда?
Я высказал предположение, что фронт будет здесь к зиме, а сейчас советские войска ведут бои на Рижском направлении, перемалывая мощную вражескую технику.
Один бородач, почесав бороду и поблескивая глазами из-под мохнатых бровей, интересовался тем, не угонят ли его с насиженного места, когда придут советские войска, у него два сына ушли, мол, с красными, когда те отступали из Латвии в начале войны, а двух младших немцы в полицаи забрали. Придется за них, за младших, ответ держать или нет?
Я твердо ответил:
- Всем, кто будет действовать против фашистов, участвовать в партизанских делах, гарантируется полная неприкосновенность.
Мое заявление прозвучало убедительно, и, судя по выражениям лиц, люди были довольны нашей встречей; Я еще раз призвал создавать партизанские группы для помощи наступающей Красной Армии. Фамилии участников встречи обещал передать советскому командованию.
(Забегая вперед, скажу, что спустя несколько месяцев, уже будучи у своих, я по записной книжке и по памяти передал советскому командованию оперативные сведения по Латвии и сообщил пофамильно о латышах-патриотах, с оружием в руках боровшихся против гитлеровцев.)
А пока шел деловой разговор.
- Мы окажем любую посильную помощь, - сказал один из молодых латышей.
Другие его поддержали:
- Скажите, что нужно делать?
- Мы готовы.
- Не подведем!
Я попросил их назвать фамилии предателей, работающих у гитлеровцев, тех, кто помогает оккупантам угонять население в Германию, кто грабит жителей. Затем сказал, что мне необходимо знать, где находятся немецкие военные склады, аэродромы, расположение гарнизонов, - словом, любые оперативные сведения по этому району.
- Товарищ Кринка как человек опытный в военных делах распределит между вами обязанности, и каждый сообщит ему все, что сможет. Это и будет первое задание.
Потом я обратился к старику, у которого два сына служили в полевой полиции.
- Очень вас прошу, папаша, узнать, по своей ли воле они служат немцам?
- Какой там черт, по своей воле! Взяли их, и все!
- Так вот, папаша. К вам особая просьба. Поговорите с ними серьезно. Их нужно подключить к нашему делу. Тем самым они снимут с себя вину перед народом.
Кринка поддержал меня и заметил, что эти парни могут помочь и оружием. На первое время достанут хотя бы несколько винтовок с боеприпасами.
Я посмотрел старику прямо в глаза и понял, что он готов это сделать.
- И еще одна просьба, папаша. Надо, чтобы ваши ребята раздобыли оперативную карту этого района и график, по которому батальон полиции прочесывает леса. Тогда все будет в порядке, и мы избежим облавы.
Старик кивнул в знак согласия.
Мы разошлись поздно ночью. Группа сопротивления начала действовать.
Первая операция
День выдался на редкость теплый и ясный.
К четырем часам пополудни наша группа собралась в условленном месте. Состояла она из двенадцати человек. У нас было два автомата, три винтовки, несколько пистолетов и охотничьих ружей.
Оставив подводы под охраной тех, кто был без оружия, мы цепочкой направились к дороге и залегли по обеим сторонам в кустах. Я лежал последним в ряду, повернувшись лицом к дороге, и наблюдал в бинокль.
Сначала проехала колонна грузовиков с солдатами, потом промчались два мотоциклиста. После довольно долгого перерыва проехали крытые машины, везя на прицепах шестиствольные минометы и пушки. Все это пока было нам не по зубам. Наконец в сумерках появился обоз из четырех подвод и с ним около полутора десятков солдат. В голове обоза - трое верховых.
Об этой минуте я и мечтал. И она наконец-то наступила.
- Приготовиться! Внимание! - скомандовал я и тут же махнул пилоткой товарищу, лежавшему напротив меня на той стороне дороги. Он принял сигнал. Я вскочил и, опережая обоз, пробежал кустами метров тридцать. Затем вышел на дорогу и спокойно пошел ему навстречу.
Я был собран. Сосредоточен. Сколько раз я был на грани гибели? Сотни раз! Риск?! В лабиринтах смертельного риска я был с первого дня войны. Внимание мое приковано к трем верховым. Заметил, что один из них капитан, второй - фельдфебель, третий - унтер-офицер. Разговаривать будем по-немецки. Поравнявшись с ними, я вытянулся в струнку:
- Господин капитан, разрешите обратиться с вопросом?
Он поглядел на меня сверху вниз и придержал коня:
- В чем дело?
- Вы не скажете, господин капитан, как добраться до Ауца? Там находится штаб нашего полка.
- Подойди поближе!
Едва он ткнул пальцем в карту, как я в упор разрядил "ТТ". Лошадь фельдфебеля встала на дыбы, но я успел отскочить в сторону и снова выстрелить. В эту минуту из кустов открыли огонь, и, как мне показалось, все солдаты были уничтожены. На землю свалились и фельдфебель, и унтер-офицер, не успевшие даже схватиться за кобуру.
Я видел, как одна за другой начали останавливаться подводы. Обоз встал.
Надо было срочно очистить дорогу: могли появиться другие машины и обозы. Мои товарищи, выскочив из кустов, поймали оседланных лошадей, погрузили на подводы убитых и быстро свернули с проезжей дороги в лес. Проехав метров триста, мы остановились. Здесь обнаружилось, что двое немцев живы. Я допросил их и узнал все, что было нужно, в том числе номер их части, откуда и когда прибыли Латвию, куда и зачем направлялись. Пленных мы отпустили на все четыре стороны, но, конечно, без оружия. Это были шестнадцатилетние юнцы, совсем еще дети.
- Куда же нам теперь идти? - шмыгая носом, растерянно спросил один из раненых. - Без оружия… нам не поверят…
- Как раз поверят, вы же ранены.
- Скажите, что попали под бомбежку, а потом на вас напали, и вы сами едва уцелели, - посоветовал я.
На этом мы и расстались.
Обоз принадлежал танковой дивизии СС "Мертвая голова" и следовал в город Тукумс. На подводах были продукты и боеприпасы, в которых мы испытывали острую нужду. Был там и бензин. К большому счастью, ни одна пуля не попала в канистры, лежавшие на дне повозок.
Закопали убитых в общей могиле, собрали трофеи: деньги, часы, документы, личные веши немцев. Я распределил между партизанами подводы, лошадей и оружие. Разъехались в разные стороны, и только к вечеру, сделав дома все необходимые дела, мы с Жаном отправились на дальний хутор…
Сидя на траве на лесной поляне и оживленно беседуя, мы праздновали первую победу.
- Ну как? - спросил меня бородатый дед, пыхтя в темноте козьей ножкой. - Метко бьют винтовки, что мои сынки принесли? - и добавил, не дожидаясь ответа: - А ведь из одной-то я сам стрелял.
Все были очень довольны удачно проведенной операцией и наперебой вспоминали о деталях боя…
Недалеко от дома Кринки, на перекрестке лесных дорог, стояла старенькая, заброшенная банька. У ее хозяина по фамилии Брамс в то время скрывался латыш, дезертировавший из немецкой армии. В этой баньке, в глубокий проем между полуразрушенной печкой и стеной, я спрятал рюкзак с формой убитого капитана, его сапоги, амуницию, оружие и документы.
Дела у партизан налаживались. Кринка ежедневно получал донесения. В эти дни у Кринки находился его брат-подпольщик - очень симпатичный, средних лет. Насколько мне помнится, на его след фашисты напали в Риге, и он решил скрыться от них в лесу.
Наши товарищи-латыши действовали активно - все замечали, деды вызнавали у соседей, имевших родичей-полицаев, что делается в немецкой армии. Началась и диверсионная работа. Во всем районе вокруг хутора Цеши разрушались деревянные мосты, перерезались провода связи. Жителей хуторов, даже самых дальних, заблаговременно предупреждали о готовящихся против них репрессиях. Участились вооруженные столкновения с немцами.
Лес служил людям надежным убежищем. Появились землянки, загоны для скота. Проливные дожди, осенние туманы, порывы ветра, скрип деревьев, крик ночных птиц или зверей - все было на руку людям.
Я часто бывал в доме Кринки. Мне очень дорога была материнская забота Юлии Васильевны, я гордился доверием Жана, а темноволосая, скромная, красивая Зоя учила меня говорить по-латышски и была в восторге, когда однажды, распахнув дверь, я запел популярную народную латышскую песню на латышском языке:
Луга люблю я и солнце майское.
Хотя в душе печаль живет..
Особенно хорошо было в доме у Кринки в дождливые, холодные предосенние дни. Так не хотелось тогда уходить в темноту ночи к своему шалашу. Но я поднимался из-за дружеского стола и шел в лес.
В офицерской форме я никогда у Кринки не появлялся: боялся вызвать подозрение у эвакуированных, которым Жан отдал половину своего дома.
Все документы капитана я уничтожил, сохранил лишь командировочное предписание ("марш бефель"), В этом документе было сказано, что капитан такой-то с таким-то количеством солдат следует в город Тукумс в дивизию СС "Мертвая голова". Удостоверение было без фотографии и при случае могло пригодиться.
Фронт приближался. Ночью, лежа в шалаше, я слышал далекое гудение и грохот боя. Иногда небо в той стороне озарялось отблесками пожаров.
В те дни я часто надевал форму немецкого капитана, ибо в ней и собирался перейти фронт, к своим. В то же время, выезжая верхом в этой форме в прифронтовые места, мне легче было сориентироваться в обстановке. Много надо было заранее разузнать и разведать, и форма немецкого офицера способствовала этому.
Еще одна проверка
Советскому человеку надеть на голову фуражку с эмблемой-черепом - нелегко. В особенности, если представишь себе, какие мысли роились под этой черной фуражкой в голове гитлеровца.
Фуражка хранила запах фиксатуара и еще чего-то до тошноты отвратительно пахнувшего; подкладка лоснилась от жира, и прикосновение к ней тоже вызывало неприятные ощущения. Высокий, лакированный козырек торчал впереди назойливо-надменно, а над ним выпячивался на околышке этот проклятый значок с черепом. Следовательно… Если убитый капитан был из роммелевской танковой дивизии СС "Мертвая голова", то наверняка эта фуражка возвышалась над люком танка, окрашенного в белый цвет, где-нибудь в песках Красной африканской пустыни, когда Роммель выходил на "Линию Маррет", чтобы соединиться с генералом Арнима и его 5-й армией.
Впрочем, вряд ли капитан защищал тогда свою голову от палящего солнца черной фуражкой, скорее всего эта фуражка лежала у него в чемодане вместе с черным кителем, который был сейчас на моих плечах. Китель этот тоже удирал из Африки в Сицилию, а затем в Марсель через Средиземное море и, судя по пяти нашивкам ранений, их хозяин был верным гитлеровским слугой. Об этом свидетельствовали и два Железных креста первой степени с мечами. Черные галифе с черными, изрядно потертыми кожаными врезами на внутренней стороне говорили о том, что хозяин был вынужден в балтийских краях пересесть из подбитого танка в седло. Остается добавить, что сапоги имели лакированные голенища и были сшиты отменно хорошо.
…Облаченный во всю эту одежду, я ехал верхом в прифронтовой полосе. При мне был бинокль, пистолет "ТТ", найденный в Прибалтийском лесу, немецкий "вальтер", неизменный браунинг, похищенный у румынской генеральши, в планшете - оперативные карты, в руке - автомат.
Вскоре я оказался на поляне, где расположилась какая-то немецкая часть. Дымилась походная кухня. Возле нее длинной очередью выстроились солдаты с котелками.
"Посмотрим, как они со мной будут разговаривать", - подумал я, стараясь во всем - от острых носков сапог до надменного выражения глаз под лакированным козырьком - походить на прежнего хозяина этой одежды.
Мое внимание привлек рокот пролетавших в небе самолетов. В ясной синеве шел яростный поединок "мессершмитта" с маленьким советским истребителем, который выделывал головокружительные виражи и петли вокруг противника. Истребитель переворачивался на спину, подлетал под немца, обстреливал короткими очередями. Но вот, видимо, истребитель израсходовал свой боекомплект. Он неожиданно вынырнул из облака в хвост "мессера" и, протаранив его, взмыл и исчез в облаках.
"Мессершмитт", разваливаясь на куски, падал на землю. И где-то за лесом послышался глухой взрыв.
Я был так возбужден, что, признаться, пришлось приложить немало усилий, чтобы вновь обрести хладнокровие и выдержку, к которым обязывала маскировка. Выпрямившись в седле и приняв строгий вид, я подъехал к немцам.
Почерневшие от усталости, заросшие щетиной, видимо, недавно вышедшие из трудного боя, солдаты возле походной кухни ели из котелков суп.
- Какая часть?
- Особый батальон танковой дивизии "Рейх".
Я повернул коня и ускакал прочь. Где-то вдалеке грохотали орудия.
Весь день я провел в пути, анализируя обстановку, искал "окно" для перехода фронта. К вечеру решил возвратиться к Кринке. Но, не доехав до хутора километров четырех, на перекрестке наскочил на пост полевой жандармерии.
- Хальт! - гаркнул фельдфебель, выходя из придорожных кустов. Рядом появился второй. В лунном свете блестели их металлические бляхи. - Господин капитан, прошу предъявить документы!
- Еду в штаб танковой дивизии "Мертвая голова", везу срочное донесение. Дорогу!
Фельдфебель взял под уздцы моего коня.
- Прошу предъявить документы, господин капитан! - повторил он вежливо, но настойчиво и положил руку на автомат, висевший на его груди.
- Документы предъявлять не намерен! Дорогу!
- Тогда прошу вас, господин капитан, проследовать в штаб. Это совсем рядом, вот в том доме. - Он указал на белое здание невдалеке. Там в окнах мигали огоньки.
Я мог разделаться с ними легко. Но совсем рядом был хутор Кринки, и я побоялся навести на него подозрение: немцы при выстрелах немедленно бы всполошились. Поэтому я решил последовать за фельдфебелем и подъехал к дому. По широкой мраморной лестнице мы поднялись на второй этаж. Напарник фельдфебеля остался на улице.
- Хайль Гитлер! - взмахнул я рукой, войдя в большую полутемную комнату, где за столом сидел офицер в расстегнутом кителе и что-то писал. - Идите! - обернулся я к фельдфебелю. - Разберемся без вас!
Сейчас нужно было сыграть на верной интонации. Я грохнул на стол свой автомат, распахнул китель, сдвинул фуражку набекрень, бухнулся в кресло рядом со столом так, словно именно отсюда был куда-то послан и сюда же вернулся.
- Ух, чертовски устал! Вот хорошо, что вас разыскал. Нет ли у вас чего-нибудь подкрепиться? С утра ничего не ел. - Я вынул портсигар, вытащил сигарету, нервно постучал по крышке, закурил.
Офицер, не отрываясь от своей писанины, мельком взглянул на меня.
- Сейчас что-нибудь сообразим, - сказал он и нажал кнопку звонка, вделанную в стол. Тут же вошел ефрейтор. - Принеси капитану что-нибудь поесть и кофе.