…Для развлеченья,
Оставя книг ученье,
В досужный мне часок
У добренькой старушки
Душистый пью чаёк;
Не подхожу я к ручке,
Не шаркаю пред ней;
Она не приседает,
Но тотчас и вестей
Мне пропасть наболтает.
Газеты собирает
Со всех она сторон,
Всё сведает, узнает:
Кто умер, кто влюблён,
Кого жена по моде
Рогами убрала,
В котором огороде
Капуста цвет дала,
Фома свою хозяйку
Не за что наказал,
Антошка балалайку
Играя разломал, -
Старушка всё расскажет;
Меж тем как юбку вяжет.
Болтает всё своё… (I, 79–80).
Касательно этих строк профессор Н. Ф. Сумцов писал ещё в 1900 году: "Всё это идёт к словоохотливой старушке из дворовых людей и подтверждается другими свидетельствами Пушкина и его друзей о характере Арины Родионовны". Харьковскому учёному вторит и наш современник, анализирующий "Городок" и прямо указывающий на прототип "старушки" - няню поэта: "Как осторожно ни подходить к прямым биографическим деталям в творчестве Пушкина, смысл некоторых ранних его стихов не вызывает сомнений".
В 1816 году лицеистом было написано стихотворение "Сон (Отрывок)", где, как обычно считается, его "бабушка и няня слились в едином образе":
Я сам не рад болтливости своей,
Но детских лет люблю воспоминанье.
Ах! умолчу ль о мамушке моей,
О прелести таинственных ночей,
Когда в чепце, в старинном одеянье,
Она, духов молитвой уклоня,
С усердием перекрестит меня
И шопотом рассказывать мне станет
О мертвецах, о подвигах Бовы…
От ужаса не шелохнусь бывало,
Едва дыша, прижмусь под одеяло,
Не чувствуя ни ног, ни головы.
Под образом простой ночник из глины
Чуть освещал глубокие морщины.
Драгой антик, прабабушкин чепец
И длинный рот, где зуба два стучало, -
Всё в душу страх невольный поселяло.
Я трепетал - и тихо наконец
Томленье сна на очи упадало… (I, 146).
Отдельные пушкинисты (допустим, П. И. Бартенев или В. Ф. Ходасевич), однако, думали, что в "Сне" говорилось лишь об Арине Родионовне. Наиболее же взвешенным и убедительным нам представляется мнение В. С. Непомнящего: "Прообраз двоится: вспоминается и бабушка, простая и добрая Мария Алексеевна Ганнибал, и няня; образ же тяготеет к няне (да бабок и не называли "мамушками")".
К этому можно добавить, что не только "мамушка", но и иные упомянутые в пушкинском тексте реалии скорее свидетельствуют в пользу Арины Родионовны, нежели намекают на Марию Алексеевну. Это и "старинное одеянье", и беззубый рот, и "прабабушкин чепец"; на долю же бабушки однозначно остаётся разве что "драгой антик" - не очень-то и гармонирующее с перечисленными подробностями создание ювелира.
Выходит, в компании тогдашних спутников устремившегося в поэзию Александра Пушкина - подле Эротов, меж красавиц, пирующих студентов, певцов и воинов - сразу же нашлось место и для Арины Родионовны. Расставшись с "мамушкой" в 1811 году, Сверчок не забыл её. Вполне возможно, что и в многочисленных посланиях к любимой сестре, отосланных из Лицея, Пушкин расспрашивал про няню. Известно, что "он писал к ней письма", французские, - но ни они, ни ответы Ольги Сергеевны, к сожалению, до нас не дошли.
Шестилетнее "заточенье" царскосельских юношей подошло к концу, и 9 июня 1817 года в Лицее состоялся выпускной акт. Александр Пушкин получил свидетельство об окончании учебного заведения и чин коллежского секретаря. Спустя несколько дней он, назначенный на службу в Коллегию иностранных дел, принёс присягу.
А уже в начале июля всё семейство Пушкиных - родители, Ольга, Александр и Лев - покинули семикомнатную квартиру на Фонтанке близ Калинкина моста в доме вице-адмирала А. Ф. Клокачёва (в 5-м квартале 4-й Адмиралтейской части) и отправились на отдых в сельцо Михайловское. С ними была и "отставного полковника Сергея Пушкина служащая женщина Ирина Родионовна", недавно возвратившаяся в Петербург.
"Вышед из Лицея я почти тотчас уехал в псковскую деревню моей матери. Помню, как обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике и проч<ему>…" - написал Пушкин в автобиографических записках (XII, 304). Счастлива была и Арина Родионовна.
В разны годы
Под вашу сень, Михайловские рощи,
Являлся я - когда вы в первый раз
Увидели меня, тогда я был -
Весёлым юношей, беспечно, жадно
Я приступал лишь только к жизни… (III, 996).
В течение полутора месяцев няня имела возможность каждодневно общаться с "ангелом" и прочими "пушкинятами".
В Петербург Пушкины уехали приблизительно 20 августа: у Александра подходил к концу испрошенный в Коллегии иностранных дел отпуск, Льву надо было поступать в очередной пансион, а сорокадвухлетняя Надежда Осиповна сызнова готовилась рожать.
Простите, верные дубравы!
Прости, беспечный мир полей,
И легкокрылые забавы
Столь быстро улетевших дней! (II, 34).
Родила Надежда Осиповна 14 ноября. Восприемниками при крещении младенца в храме у Покрова в Коломне были его брат Лёвушка Пушкин и "вдова капитанша Марья Алексеева Гонимбал". (Учитывая это, А. И. Ульянский предположил, что "осенью 1817 года Арина Родионовна вместе с Марьей Алексеевной <…> приезжала из Михайловского в Петербург". Такая версия и нам представляется вполне правдоподобной.)
В 1818–1820 годах наша героиня, видимо, проживала в псковской деревне безвыездно: в исповедных ведомостях петербургской Покровской Больше-Коломенской церкви за этот период она не упоминается. Очевидно, Арина Родионовна присутствовала при последних минутах жизни своей барыни, Марии Алексеевны Ганнибал, которая умерла в Михайловском 27 июня 1818 года и была похоронена в Святогорском монастыре, рядом со своим легкомысленным супругом О. А. Ганнибалом. Можно не сомневаться, что крестьянка приняла самое деятельное участие в траурных церемониях.
А накануне кончины Марии Алексеевны в сельцо приехали C. Л. и Н. О. Пушкины с дочерью Ольгой - они успели повидаться с умиравшей. Василий Львович Пушкин сообщал 2 августа князю П. А. Вяземскому в Варшаву: "Надежда Осиповна и Оленька в большом огорчении. Покойница была со всячинкой, и мне её вовсе не жаль, но здоровье Оленьки очень худо, и я о том сокрушаюсь. Александр остался в Петербурге; теперь, узнав о кончине бабушки своей, он, может быть, поедет к отцу".
Девятнадцатилетний Александр Пушкин, ведший жизнь весьма беспорядочную, "рассеянную", тогда так и не выбрался в сельцо Михайловское. "Удовольствия столичной жизни" (П. В. Анненков), поэтические и прочие дела увлекли его. "С ненасытностью африканской природы своей предавался он пылу страстей", а потом поэт опасно и надолго заболел. Только к лету 1819 года ему стало лучше, и в начале июля, испросив в Коллегии иностранных дел отпуск "на 28 дней", Пушкин уехал вслед за семейством в Псковскую губернию - как выразился его дядюшка, "очиститься в деревне от городских грехов, которых он, сказывают, накопил множество".
Но не успел Александр преклонить колена у святогорской могилы Марии Алексеевны Ганнибал, как тут же всем Пушкиным пришлось встать возле свежего холмика: умер их маленький сын и брат Платон.
Арине Родионовне Матвеевой, выпестовавшей троих "пушкинят", так и не было суждено заиметь на старости лет четвёртого.
В самом начале второй декады августа Пушкин, проведя в сельце ровно месяц и кое-что там сочинив ("Деревню", пятую песнь "Руслана и Людмилы", etc.), покинул печальное Михайловское. Никаких конкретных сведений о его общении с няней нет. Конечно, она тревожилась за здоровье юноши, который явился в деревню бледным, похудевшим и обритым, в парике, и почему-то с необычайно длинными ногтями. Ясно и то, что их расставание было грустным. Может быть, и поэт, и Арина Родионовна предчувствовали, что разлука вновь окажется продолжительной.
Вернувшись в Петербург, Александр Пушкин продолжил повесничать, заполнял между картами, дамами полусвета и дуэлями свою "красную тетрадь" (Н. А. Маркевич), упрямо дразнил полицию и правительство шумными выходками в публичных местах. Кроме того, в обществе обсуждали (и осуждали) его "антидеспотические" высказывания, а по рукам ходили пушкинские стихи весьма сомнительного политического свойства.
До поры до времени власти терпели эти "шалости", но уже в апреле 1820 года случилась беда: о поведении молодого дипломатического чиновника доложили императору Александру Павловичу.
Государь был рассержен и склонялся к тому, чтобы наказать "беспутную голову" самым строгим образом: "Пушкина надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию возмутительными стихами; вся молодёжь их читает". Однако благодаря заступничеству ряда влиятельных персон (таких, как H. М. Карамзин или директор Лицея Е. А. Энгельгардт) гроза всё-таки миновала. Как сообщил вскоре А. И. Тургенев князю П. А. Вяземскому в Варшаву, с проштрафившимся поэтом поступили по-царски "в хорошем смысле этого слова". Коллежский секретарь Пушкин был "в целях воспитания" переведён по службе в полуденные земли империи, под начало главного попечителя колонистов южного края России генерал-лейтенанта И. Н. Инзова, добрейшего старика.
Высочайшее распоряжение на этот счёт воспоследовало 4 мая 1820 года - и спустя два дня Александр Пушкин, именованный в официальных бумагах "курьером", покинул Петербург.
Осень и зима принесли в семейство Пушкиных новые неприятности.
На сей раз отличился Лёвушка, который вместе с некоторыми другими воспитанниками Благородного пансиона слишком бурно протестовал против удаления их любимого учителя и гувернёра В. К. Кюхельбекера (лицейского товарища Александра Пушкина). Пансионеры не только отказывались слушать преемника Кюхли и гасили свечи на лекциях, но заодно и "побили одного из учителей" или надзирателей, причём Л. С. Пушкин был в числе инициаторов скандального рукоприкладства. 26 февраля 1821 года брата поэта исключили из третьего класса пансиона.
Шестнадцатилетний барич опять оказался не у дел - однако идти в службу не торопился. По утверждению С. А. Соболевского, Лев Сергеевич иногда промышлял тем, что "ходил из дома в дом, читая наизусть какие-нибудь новые стихи брата. За это он вознаграждал себя хорошими ужинами, к которым его приглашали". "Боюсь за его молодость, боюсь воспитания, которое дано будет ему обстоятельствами его жизни и им самим…" - признавался Александр Пушкин барону А. А. Дельвигу в письме от 23 марта из Кишинёва (XIII, 26).
Волновалась и Арина Родионовна, которая с 1821 года жила в Петербурге у Пушкиных, в доме А. Ф. Клокачёва (она упомянута среди пушкинской дворни в исповедной книге храма у Покрова в Коломне). Старушке было от чего сокрушаться: судьба явно не благоволила к её питомцам. И то сказать: Оленьке шёл двадцать четвёртый год, а она всё томилась в светлице и никак не могла найти своего князя; Лев рос каким-то забубённым, зряшным; об Александре же няне и вовсе думалось со страхом: уже другой царь невзлюбил "ангела". И если первый властитель, давнишний, лишь попенял за картуз да потопал августейшими ножками, то нынешний осерчал куда шибче: вон в какую даль спровадил безобидного юнца.
Что-то ждёт его, незадачливого, впереди?
Какие-то сведения о Пушкине до Арины Родионовны доходили. Александр, "огорчая отца язвительным от него отступничеством", иногда писал братцу и сестрице, иногда петербургским знакомым - от них удавалось поживиться новостями и нянюшке. В дом Надежды Осиповны и Сергея Львовича на Фонтанке порою наведывались и приезжавшие с Юга путешественники. Они передавали приветы, поклоны и рассказывали про пушкинские будни и праздники в Екатеринославе, Кишинёве, Одессе, в иных городах и усадьбах.
В таких сообщениях было немало радостного для старухи, но мелькало и тревожное: поэт чуть поумнел, малость остепенился, однако по-прежнему вёл себя неосторожно, погуливал, сочинял всяческую чепуху, ссорился с окружающими, ставил жизнь на карту. Кто-то видел его обритым, другой - с длинными курчавыми волосами и "ногтями длиннее ногтей китайских учёных" (А. Ф. Вельтман); все в один голос повторяли, что он "находится в очень стеснённых обстоятельствах" (В. Ф. Вяземская), а иные, с умыслом или по недоразумению, даже распускали слухи о смерти Александра Пушкина. Однако такие зловещие сплетни, к счастью, быстро опровергались.
В зиму с 1821 на 1822 год старшие Пушкины, следуя семейственной традиции, сменили квартиру и перебрались в Климов переулок, в дом иностранца Гронмана. Их новое жилище располагалось неподалёку от дома А. Ф. Клокачёва и относилось к тому же церковному приходу. В исповедную книгу Покровской Больше-Коломенской церкви за 1822 год Арину Родионовну записали (под № 1479) как бывшую на исповеди дворовую "бригадира" и "статского советника" С. Л. Пушкина. С возрастом крестьянки храмовые грамотеи вновь напутали: ей начислили "70 лет" (вместо положенных шестидесяти четырёх).
В конце февраля или в начале марта 1822 года сюда, в Климов переулок, прибыл подполковник И. П. Липранди, "добрый приятель" (XIII 34) Пушкина по Бессарабии и Одессе. Иван Петрович (между прочим, вероятный прототип Сильвио из пушкинской повести "Выстрел"), странствовавший по служебным надобностям, привёз в Петербург из Кишинёва письма поэта к Льву Сергеевичу и другим лицам, а также новые пушкинские стихи, предназначенные для печати (XIII, 35–36). Спустя много лет И. П. Липранди описал свой визит в Коломну в воспоминаниях - и мы должны быть признательны мемуаристу за его строки об Арине Родионовне: