* * *
Дмитрий Копко вернулся в город поздно ночью, совершенно измотанный. Путь от "Раифской пустыни" до Казани он проделал на лошадях и пешком. Ни минуты не отдохнув, только переодевшись, он бросился в губчека.
- Кто бы, вы думали, стал теперь, после ареста генерала Попова, во главе офицерского движения? - спрашивает Дмитрий своих слушателей: Олькеницкого, Веру Петровну, Фролова и Семенова. И после многозначительной паузы продолжает: - Не догадаетесь, и не пытайтесь… Его преосвященство!
Вера Петровна сомневается, трудно поверить в это сообщение.
- Да, да. Сам архиепископ Андрей - князь Ухтомский, - на титуле Дмитрий акцентирует для большей убедительности. Лукаво улыбаясь, он тут же добавляет: - Святой отец далеко не глуп, для безопасности он со всем скарбом перебрался в "Раифскую пустынь". Как ни говорите, там легче отсидеться. Не один он там. Монахи укрыли многих участников заговора. Поручик Сердобольский тоже в обители. Он сейчас вдвойне ненавидит советский строй и готов участвовать в любых заговорах, он пойдет на любой риск. А у его преосвященства он - правая рука.
Святой отец - человек преоригинальнейший, говорит, что по-прежнему за всех богу молится. Я его спрашиваю: "И за большевиков и комиссаров, ваше преосвященство?" Он отвечает: "И за большевиков и комиссаров я тоже всевышнему молитвы возношу, чтобы он их поскорее к себе прибрал". У него целая теория - как при помощи бога избавиться от большевистской заразы. Никого из уезжающих на Дон он без своего напутствия не отпускает. Вознося свои взоры к небесам, отец Андрей с горечью молит вслух: "Вот привел бы господь меня видеть, как большевиков уничтожают". Крестьянам, что живут вокруг "Раифской пустыни", архиепископ внушает, что при царе мужикам было хорошо, сытно, все дешево, а при антихристах - большевиках народ последние крохи доедает.
Все сосредоточенно, не перебивая, слушают Дмитрия и одновременно продумывают план действий.
Всем ясно, что после начавшихся арестов, испугавшись реальной силы большевиков, многие золотопогонники перебазировались в монастырь и оттуда продолжают вести работу.
- Я полагаю, - начинает Олькеницкий, - его преосвященство избрало резиденцией "Раифскую пустынь" не случайно, там у них целая крепость. И настоятель свой.
- Это тот самый, который женолюбием и стяжательством отличается, - уточняет Дмитрий.
- Об этом попике и я наслышан, - вставляет Фролов.
- Черт с ними, с их страстишками, - перебивает Вера Петровна, - это нас сейчас мало интересует. Лучше подумайте над тем, как в эту "крепость" пробраться и всю публику, оставшуюся там, захватить. Я предлагаю такой план, конечно в общих чертах: направить туда отряд вооруженных товарищей во главе с Дмитрием, тем более он только оттуда: как-никак "в гостях" у них побывал. Пускай произведут обыск и арестуют Сердобольского и других, самых активных. А архиепископа пока просто так привезут в город, чтобы он у нас на глазах находился. А дальше - видно будет.
- Правильно, - резюмирует Олькеницкий.
Решение принято. Начали действовать.
* * *
Пристально вглядывается Вера Петровна в ночное небо, настороженно прислушивается она к каждому звуку, ожидая, что вот-вот раздастся цокот копыт по булыжнику и возвратится запропастившийся отряд во главе с Дмитрием Копко, направленный в "Раифскую пустынь".
Вот уже пять дней, как уехали чекисты в монастырь, а сведений о них все нет и нет. Вера Петровна медленно ходит по комнате. Она не может найти себе места. О сне не может быть и речи. Тяжелые предчувствия гнетут ее. А жизнь идет своим чередом. Часы отстукивают секунды, минуты.
Под утро она забывается, впадает в какое-то оцепенение, положив голову на стол.
В начале седьмого в комнату влетел Корнеев. За ним нерешительно ввалился старичок в лаптях, на которые налипла грязь. Его холщовая рубаха была пропитана потом и грязью.
- Погибли они, братцы, - перекрестившись, не успев отдышаться, произнес вошедший.
Через несколько минут толпившиеся в дверях чекисты и прибывший Олькеницкий узнали подробности гибели товарищей.
Все понимали, что означает смерть от рук озверевших фанатиков.
…Приехав в монастырь поздно вечером, отряд с разрешения настоятеля был помещен на ночлег в монастырской гостинице. Пока изрядно уставшие товарищи спали, монахи их связали и передали на самосуд толпе, состоящей из местных кулаков и их подпевал, которым монахи представили отряд губчека как бандитов, явившихся для ограбления монастыря и надругательства над святынями.
Озверевшая толпа, подстрекаемая христолюбивым воинством, убила красноармейцев и сожгла живыми Дмитрия Копко и Лавриновича.
Нет больше Мити - голубоглазого смелого бойца и товарища. Не сохранились даже его останки, которые можно было бы предать земле. Еще несколько молодых жизней были отданы революции во имя ее защиты и победы…
В ответ на зверскую расправу в пятницу 7 июня (25 мая) 1918 года в губернской газете "Знамя революции" было опубликовано сообщение:
"Губернской чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией при губернском Совете рабочих, крестьянских и солдатских депутатов расстреляны Богданов А. А. и Нефедов В. А. - бывшие офицеры, участники белогвардейского заговора против Советской власти.
Губернская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией".
Кое-кому из работников губчека эта мера показалась недостаточной. На очередном заседании губчека слово взял Нюмин. Как всегда, он начинает с демагогического вступления:
- Мы не можем допустить, - говорит он, - чтобы наши передовые товарищи умирали от злодейских, грязных рук наймитов контрреволюции. Причина их гибели - это мещанская идеология кое-кого из руководителей губчека.
- Нюмин, что вы хотите? - ледяным голосом обрывает его Олькеницкий. - Что конкретно предлагаете?
- Я повторяю, гибель наших товарищей - это результат вашего благодушия и либерализма!.. А ведь из-за этого погибли лучшие наши товарищи… Кто же виноват? Вы, - ехидно бросает он в сторону Олькеницкого и Брауде.
- Почему, например, Богданова, который пытался нас взорвать, вы не мотали как следует, не добились от него сведений и адресов всех участников организации? Вместо этого вы его мирно допрашивали, - почти кричит Нюмин. Его глаза становятся прозрачными. - Я скажу прямо, - истерически выкрикивает он, - вы не отделались от мещанской идеологии. Довольно мягкотелости!!! Врагов всех до единого нужно отправить на тот свет. А вы расстреляли двоих и думаете, что спасли революцию…
- Вы снова за свое, - перебивает Нюмина Олькеницкий. Он говорит, словно рубит топором, не глядя на Нюмина: - Ваши слова - дешевая демагогия, рассчитанная не неврастеников, а предлагаемые вами меры - по существу авантюрные. Нет, большевики не пойдут по пути авантюр.
…Около полуночи отряд чекистов, рабочих порохового завода, бойцов интернационального батальона, в общей сложности около 200 человек, отправился в путь. Ноги лошадей обмотаны тряпками, так что топота совсем не слышно. Ехали степью, затем углубились в хвойный лес. Деревни объезжали, сворачивая с дороги. На рассвете лес наполнился веселым птичьим гомоном. Ничто, казалось, не предвещало особых событий. Не доезжая примерно версты до места назначения, спешились. Теперь коней вели под уздцы. Посланные разведчики быстро вернулись. Вместе с ними пришел монастырский послушник. Выяснилось, что настоятель монастыря и все его сиятельные гости успели удрать. Их и след простыл.
* * *
Дверь монтеру открыла женщина.
- Проводку проверить, - заявил вошедший.
- Проходите. Свет и тот не могут в порядке держать. - Голос тещи был полон ненависти.
- Маман! - За спиной монтера раздался бархатный голосок, и на пороге показалась хозяйка дома в капоте и шлепанцах. - Не расстраивайтесь, пожалуйста, ведь гражданин механик тут ни при чем.
- А я и говорю про их порядки. Не учи!
Дочь не дала распространяться "вредной старушке", как окрестил ее монтер, и поспешила увести ее из гостиной.
Стройная блондинка провела электромонтера по дому. Комнаты были обыкновенные, ничем не примечательные. Дом как дом. Разве только картин, посуды, икон и мебели много.
- А так - ничего подозрительного. Все нормально, - докладывал монтер.
И еще загадочнее стал особняк.
Дом Винокурова окружен, но из его обитателей никто не знает об этом. По-прежнему светятся щели в голубых ставенках.
Откуда-то издалека доносятся обрывки разговоров, шаги прохожих, топот копыт. А тут все тихо… Показалось? Просто скатился камешек. Тишина… Померещилось? Нет. Слышатся осторожные шаги. Сыплется песок. Кто-то идет. Вот он - силуэт мужчины. Крадется как кошка. Луна, как назло, скрылась за тучами. Снова все погрузилось в мрак. Кто же он?
Мужчина словно замер. Стоит притаившись и чего-то выжидая. "Следят?" Нет. Все спокойно. Стараясь не шуметь, он выходит из укрытия, поднимается по ступенькам. Рука в кармане. Трижды, с паузами, тянет он ручку звонка. На мгновение широкая полоса света ослепляет находящихся снаружи. Дверь захлопнута.
Опять тишина…
…На кушетке, забросив руки за голову, в мечтательной позе лежит полураздетый хозяин. Но его лицо злое, ненавидящее.
Рядом юноша с орлиным носом и красивыми соболиными бровями. Он курит, глубоко затягиваясь и рисуя дымом узоры. Это занятие, по-видимому, нравится ему.
- Бросьте хандрить, - говорит он хозяину. Тон у него покровительственный.
В ответ хозяин сердито сопит. "Этот Ольгин - самоуверенный тип. О господи, как он мне надоел и как противен. И откуда такая амбиция? Форменное ничтожество с красивым лицом. "Французик", противный комедиант, - готово сорваться с уст Винокурова. - Пажеский корпус, - передразнивает он в уме ольгинскую манеру разговаривать. - Наобещал, насулил горы, а пока только риск и муки неизвестности".
- Знаете, Ольгин, я не могу больше, не могу. Либо что-то делать, либо закругляться, кончать. Одно из двух: "или пан, или пропал".
- Друг мой, старайтесь ни о чем не думать. Не расстраивайте свое драгоценное здоровье. Рекомендую побольше пить, налегайте на спиритус ректификатис: прекрасное средство от тоски. Это у вас, вероятно, на почве сплина или несварения желудка.
От этих слов Винокуров морщится, как от зубной боли.
- Благодарю за заботу и совет, - говорит Винокуров и тянет руку к граненому стакану. Он пьет большими глотками, захлебывается. Гость тоже поднимает стакан. Ольгин с удовольствием чмокает губами и жмурится, как плотно наевшийся кот. "Сейчас еще замурлыкает", - возмущается про себя хозяин.
- Боже мой, как все надоело, опротивело, - говорит он, ни к кому не обращаясь.
- Жаль, жаль, - отвечает Ольгин.
- Чего жаль? - учитель географии просто задыхается от злости. - Вот возьму и все брошу к чертовой матери. По-моему, там у вас в Москве с ума спятили. Нынче с утра я ходил по вашему предложению на Посадскую. С трудом отыскал хозяина. На вопрос, где Христофор, получил озлобленный ответ: не знаю. А сегодняшний номер? Что это за телеграмма о "подмоченной" бочке? А? Тоже мне конспираторы нашлись. Все делается шиворот-навыворот, специально так, чтобы ищеек на след навести. А губчека, между прочим, не дремлет…
Ольгин внимательно смотрит на собеседника, но ничего не отвечает.
Снова тишина. Каждый занят своими мыслями.
Звонок. Кто бы это, ночью? Собеседники переглядываются. Хозяин встает и нетвердой походкой направляется к двери, чтобы через щель разглядеть непрошеного гостя, а может быть, и гостей. Сердце тревожно щемит.
Нет, один.
А вдруг где-то там, под лестницей, другие?.. Чекисты?..
…На пороге хорошо одетый, интеллигентный человек. У него обворожительная улыбка, открывающая два ряда ослепительно белых зубов, ямочки на щеках и изысканные манеры. Он извиняется за ночное вторжение, делает комплименты хозяйке, хвалит вот эту икону и… ни слова о цели визита.
Винокуров и Ольгин незаметно переглядываются.
- Я из Самары, проездом. Имею для вас, господин Винокуров, привет от Серафима Константиновича, - говорит незнакомец, усаживаясь поудобнее в кресле.
- Он велел устно кланяться или чего-либо рукой начертал?
- И рукой тоже.
Это условности. Они предшествуют предъявлению визитки. Края сошлись. Все в порядке. Все трое облегченно вздыхают.
Наконец-то привет из штаба.
Савинковского посланца принимают с распростертыми объятиями. Дом оживает. Хозяйка и теща суетятся, принимаются за стряпню.
- Маман, лучше достаньте столовое серебро, и идите себе спать, - шепчет дочь.
А в тиши кабинета идет деловая, сугубо доверительная беседа.
- Пожалуйте к столу, - приветливо улыбаясь, приглашает хозяйка.
- О, совсем как в доброе старое время, как будто и нет голодного 1918 года, - говорит приезжий.
За столом беседа не прерывается. Эмиссар внимательно слушает доклад. Отчет самый подробный. Ольгин и Винокуров в ударе. Каждый демонстрирует свою осведомленность, каждый хочет показать себя в лучшем свете.
Приезжий интересуется всем: кадрами подполья, местами хранения оружия, связями в городе, губернии и других городах. Он требует ввести его в курс дела, дальнейших планов городских, губернских и других, известных им филиалов.
- Каждая пядь земли становится опасной, - замечает Винокуров.
- О, это ужасно. Но насколько основательны ваши опасения?
- В Чистопольском уезде провал. Арестован руководитель местной пятерки, поручик.
- Причина провала?
- Пока не установлена.
- Грустно. Нужно выяснить. Кстати, этот арест опасен и для людей в городе. Поручик был с кем-либо связан здесь?
- Прошу прощения, - вмешивается в разговор Ольгин, - никакой угрозы и опасности нет. Все филиалы в отличном состоянии и полном порядке. За последнее время значительно пополнились людьми. Ведем работу в гарнизоне, кое-где связались с крестьянами. Удалось даже получить оружие на гарнизонном складе: там тоже свои люди.
- Телеграф, телефонная станция и железная дорога обеспечены людьми? - интересуется эмиссар.
- Да, всюду есть свои люди. Все ждут не дождутся сигнала.
"Дотошный эмиссар, - думает Винокуров, - опытный, видно. Хотя неопытного сюда и не пошлют, - внушает он себе. - Во все отверстия лезет. Почище любого ревизора. Еще финансами займется". Этого хозяину как раз и не хотелось бы. Сам того не замечая, он не делал большой разницы между своими деньгами и средствами организации. "А что, если эмиссар действительно заинтересуется финансами?"
Винокуров пытается увести гостя в сторону, отвлечь, заговорить. Он уточняет фамилии, дает характеристики членам организации, обрисовывает роль каждого, строит смелые гипотезы и говорит, говорит без конца.
Эмиссар охотно отвечает на вопросы. Он тоже демонстрирует свою осведомленность.
"Сразу чувствуется - не простой человек. Хорошо информирован о делах центра", - думает Ольгин.
Эмиссар дает советы, указания.
Приезжий поднялся. Поблагодарил любезную хозяйку, ее супруга, всех присутствующих за прием.
- А почему у вас так душно? - Не дожидаясь ответа, отодвинул ставню и приоткрыл окно.
Легкий ветерок пронесся по гостиной. Эмиссар облокотился на подоконник.
…Как завороженные смотрят на темное окно Олькеницкий, Вера Петровна, Фролов и рабочие порохового завода, мобилизованные на эту ответственную операцию.
Сколько прошло времени? Что там? Ожидание становится невыносимым. Каждый звук, дуновение ветерка заставляют вздрагивать, напрягаться… Скоро?
…Окно с шумом распахнулось. На остолбеневших хозяев глянули дула винтовок и маузеров.
- Руки вверх! - Это уже не тот гость. Исчезли ямочки, пропала любезность, очарование, светскость. "Господина эмиссара" как не бывало.
В квартиру предводительствуемые Олькеницким и Верой Петровной входят коммунисты и комсомольцы.
- Разрешите представиться, - обращается гость к "гостеприимным хозяевам". - От имени и по поручению ВЧК объявляю: вы арестованы!
Ольгин старается казаться спокойным и, несмотря на прыгающее веко, говорит:
- Господа, поздравляю с блестящей операцией. Искренне поражен вашей работой. Ловко получилось. Не ожидал.
…Деятели савинковской организации, связанные с военно-офицерским заговором, все еще посещают этот во всех отношениях приятный дом. Их любезно принимает сам хозяин господин Винокуров и его ближайший… "помощник", бывший "господин эмиссар" товарищ Семенов.
Гости, как правило, словоохотливы и подробно рассказывают о новостях и явках.
Ничто не изменилось в этом доме, разве только нет хозяйки и "маман". Но и они, "слава богу", живы и здоровы, сидят в чека вместо господина Винокурова в качестве заложников. Любящий муж сам предложил такой удобный вариант.
…В один из летних темных вечеров в доме Винокурова раздался условный звонок.
- Прикажете открыть? - услужливо спросил хозяин.
- Конечно, это ваш дом. Только меньше суетливости.
В комнату вошла полная дама.