Представьте: у парадного подъезда, под взором камеры и проходящих коллег, седобородый старец с косичкой, в льняных штанах и сорочке, при строгом портфеле, сует тебе в карман пять зеленых бумажек. Дает взятку.
Оказавшись в Москве, он позвонил: хочу купить журналов со статьей обо мне, у вас в редакции есть? Я ответил: есть, приезжайте. Взяв номера, он начал совать в карман деньги, говоря, что я очень, очень помог. Не иначе крупный заказчик прочел статью и нашел его.
Не самая редкая история. Американскую Fast Wrap, упаковывающую нестандартные грузы, завалили предложениями о франшизе из России, после того как Forbes напечатал заметку о них. Дмитрию Осятинскому, производителю настольных игр из Новороссийска, банк не давал кредит. Отчаявшийся Осятинский швырнул банкирам номер с заметкой о себе - те сломались и дали денег.
Короче, я отказывался, а старец настаивал. "У тебя дети есть?" - "Есть". - "Ну вот это им". - "Не надо!" - "Слушай, не обижай меня, это не тебе, это им от меня, просто подарок".
Если честно, он меня раздражал. Бесило несоответствие его ремесла ушлости и апломбу купца, обделывающего дела. Не только когда он предлагал не корчить невинность и взять деньги, но и до того, когда я приехал к нему в степь, и он, потирая руки, показывал свои изделия - такой же древней силы, как черкесское оружие. Трудно представить Асю Еутых, которая вместо высокого, хоть и площадного искусства заклинания коллекционеров начала бы им подмигивать и просить платить наличными, а в чек писать сумму меньшую, чем получила на руки. Не смотрится.
Колея вела на задворки деревни и оттуда сквозь сады в поле. Мы ползли через снежные увалы, и машина раскачивалась от ветра. За стеной косого белого дождя чернели стога.
Подковыляв ближе, мы увидели, что это вовсе не стога. Среди степи, утопая в сугробах, росли колокола. Огромные, метра в четыре, и маленькие, гроздьями - десант, выпавший с небесного корабля в чернозем и увязший в нем.
Они плыли мимо, а впереди из метели проступал завод, где также возвышались припорошенные отливки - эти на деревянных помостьях. Два цеха, печь, где плавят олово и медь, да несколько огромных ям в земле, в которых притаились залепленные глиной колокола. Дон огибал заводик как змей.
"Колокола - дети", - говорил другой литейщик. "Ты производишь их на свет, превращая в нечто осмысленное, отдаешь в жизнь, а потом понимаешь, что отдал себя и что выпущенное тобою - это немного ты. Наверное, так со всеми вещами, которые сделаны руками, - оговорился он. - И вот часть тебя висит на звоннице, вымачивается ливнями, зеленеет от лет, раскачивается". Мастера, чьи колокола сбрасывали безбожники, переживали ампутацию.
Когда на заводе у Дона лили 14-тонный колокол "Андрей Первозванный" для Валаамского монастыря, вся процедура заняла восемь минут. Ровно столько, сколько полтысячи лет назад. Момент, когда требуется чутье - надо ли заканчивать лить, пора ли разбивать форму, - сплющен во мгновение. Остывание, очистка и отделка растягиваются на полтора месяца.
И вот по этой лаборатории, слабо связанной с эпохой, бурлящей за пределами снежной степи, шагает седобородый купец, хозяин заводика, и, шлепая рукою по колоколам, хвастает, кому что запродал.
Его зовут Валерий Анисимов, и он вовсе не старец, ему пятьдесят четыре. Тридцать лет назад, он, инженер-литейщик, поссорился с начальством и уволился с завода тяжелых механических прессов. Прикинувшись инвалидом, получил патент на индивидуальную деятельность - купил фотоаппарат и снимал свадьбы и детсады.
Когда пришла перестройка, сменил фотоаппарат на видеокамеру. Теперь он окучивал заводы и колхозы, изготавливая фильмы - перед всенародной катастрофой председатели еще могли позволить себе портрет с коровами.
Когда праздновали тысячелетие крещения Руси, в Анисимове проснулся литейщик. Пред ним простирался рынок, который мог занять тот, кто первым восстановит забытое ремесло. Колокола не лил никто, а храмы открывались.
Анисимов обложился дореволюционными книгами, экспериментировал с формами, толщиной стенок, пропорциями олова и меди и наконец отлил на заводе горно-обогатительного оборудования несколько колоколов. О том, как они звучали, вспоминать не захотел. Сказал только, что научился лить как следует десять лет спустя.
В те времена понятия "маркетинг" в России не существовало. Весть о производителе церковной утвари можно было донести до священников и старост двумя способами. Анисимов воспользовался обоими.
Первый - собрания священников у архиепископа. Батюшки спрашивали друг друга: один мой прихожанин - сюда подставлялось "кооператор", "серьезный человек в администрации" - хочет подарить колокола. Где их заказать? Мне сделала фирма с названием "Вера", ничего вроде, звучат только странно. Всяко лучше, чем безъязыкая звонница! Верно, коллега, держите телефон. И Анисимов тут как тут, привезет, повесит.
Второй - прямые продажи. Анисимов отлил колокол с гравировкой, гласившей, что тот создан по благословению митрополита Воронежского Мефодия. Предъявив колокол владыке, Анисимов попросил настоящего благословения - на труды. Владыка изумился наглости, но обрадовался носителю предпринимательского духа в стране, откуда его, дух, упорно изгоняли, - и благословил.
По Черноземью метался КамАЗ, груженный колоколами с именем митрополита. Водитель тормозил у дома священника, целовал руку, справлялся о приходе, понимающе качал головой. Затем предлагал колокола весом от 7 до 100 килограммов.
Так за два года Анисимов "озвучил" две сотни церквей. После путча он сообразил, что раз идет передел собственности, глупо зависеть от директора завода. И заложил в пойме Дона свои цеха.
Конкуренты не спали. Два Николая - ярославец Шувалов и уральский мастер Пятков - тоже лили. Но у Анисимова уже имелся не только завод, но и бренд. Как они с конкурентами ругаются - песня. (Исполняется по Интернету.)
Пятков, оккупировавший зауральские епархии, утверждает, что у них с Анисимовым "разная звуковая политика": "Читаешь отзывы на старинные колокола: звук приближается, удаляется, переливается, а у нас в России я слышу только "бум-бум" и больше ничего". Пятков старается лить колокола тяжелее анисимовских, дающих ту же ноту - так звук богаче. Впрочем, въедливые звонари измерили звук - оказалось, что бедные тона как раз у Пяткова.
Шувалов чудит: примешивает к глине коровью щетину, конский навоз и квасное сусло. Алхимия способствует гладкости колокола. Анисимов над навозом хохочет, но сам кидает в расплавленную бронзу березовые колья - насыщенная кислородом медь не смешивается с оловом, а береза помогает выжигать кислород.
У "Веры" точно нет соперников в колоколах-благовестниках от 10 тонн весом. Все монументальные заказы берет анисимовский завод. Самая громкая история - с Гарвардской звонницей.
В 1930-х годах большевики продали колокола Даниловского монастыря Гарвардскому университету по цене бронзы. Спустя семьдесят лет миллиардер Вексельберг захотел их вернуть и договорился взамен подарить Гарварду реплики. Поискав, кому поручить их изготовление, остановился на Анисимове.
Жарким летом 2008 года кран снял последние колокола, гарвардцы повесили реплики и начался молебен. После него гости отмечали великое возвращение. Я спросил одного из участников, как вел себя Анисимов. Тот скривился: как на базаре, рассказывал, что он великий литейщик и диссидент, мол, чекисты его прессовали.
Не знаю, что с КГБ, но Анисимов старается выглядеть и разговаривать очень православно. Его бизнес до сих пор держится на том, что зовется personal sales. Это похожие друг на друга, но по-своему талантливые продажи.
Однажды в епархию назначили нового митрополита. На его день ангела в резиденцию повлеклась элита. Казалось, Анисимов должен припасть к руке первым, однако ж никак не являлся.
Подарки следовали, один роскошнее другого. Наконец к владыке приблизился Анисимов, спросил благословения и что-то проговорил. Бомонд повел бровью, так как подарка при "коммерсе" не было. Владыка кивнул, и Анисимов взмахом руки пригласил всех к окну.
Гости припали и увидели, что на площади стоит тягач с блестящим пятитонным колоколом. Гравировка на его боку гласила, что он отлит по благословению митрополита - разумеется, уже нового.
Пока мы шкандыбали через поле в деревню, метель прекратилась. Вечерний свет писал по эмали домики и сады, ивы у Дона. На них с сидящих в снегу колоколов глядели святые.
Анисимов построил родовое гнездо на окраине Воронежа. У него двухэтажный дом. Внизу контора, грамоты, дипломы в рамках и другие регалии. Мы забрались на второй этаж.
Лестница выглядывала из центра комнаты. Окружающее ее пространство было завалено чертежами с профилями колоколов. Листы перемежались грудами фотографий и книгами по литейному и инженерному делу. В углу мерцал экран. Когда Анисимов шевельнул мышью, на нем проступила модель звонницы.
Он не умолкая рассказывал, что хочет лить еще бóльшие колокола. Самый старый из ныне играющих - ростовский "Сысой", 33 тонны. (Царь-колокол - 202 тонны.) Вот такие бы лить. Он метался по комнате и раскапывал редкие чертежи, чтобы показать, как миллиметр изгиба влияет на звук и чем отличаются карильоны от малых колоколов.
Не то чтобы этот человек меня раздражал. Наоборот. Следить за мастером, когда он рассказывает о деле, все равно что слушать херувимский хор.
Анисимов замкнул свои продажи на себя - таков его рынок, если не заниматься personal sales, провалишься. Его клиент - церковный староста, или жертвователь, или сам священник. Все трое - персонажи, знающие счет деньгам, которые водятся в редком городском приходе, а в деревенском вообще отсутствуют. Для провинциального храма месяц считается экономически удачным, если в кружке для пожертвований оказывается 5000 рублей.
Не надо думать, что будни Анисимова благолепны и лишены дипломатии. Его переговоры с заказчиками отличаются от мордобоя ритейлеров с поставщиками разве что особым политесом.
Когда Анисимов совал мне деньги, я вспомнил еще один эпизод. Однажды "Веру" попросили о нереальном. На Таллиннском соборе святого Александра Невского требовалось восполнить исторический подбор - отлить два маленьких колокола точно в ноты. Причем этих нот стандартный модельный ряд не содержал.
Никто из мастеров не брался отлить такое, и Анисимов тоже колебался. Сколько сырья придется израсходовать, чтобы попасть в тон - и как потом объяснять заказчику, что промахивался.
Но он взялся, и все-таки попал. Ему было интересно.
"Слушайте, - сказал я. - Не надо делать глупостей. Мы не берем подарков. Вы звоните в свои колокола, я - в свои".
Анисимов посмотрел на меня как на идиота, попрощался и ушел, размахивая портфелем так, словно хотел швырнуть его в кусты. Из нагрудного кармана мастера торчали, как платок, пять смятых бумажек.
Полгода я его не слышал, а в январе он прислал смс: "Вот и снова Рождество - сил небесных торжество: в этот день Христос пришел, чтоб спасти наш мир от зол. Слава вечная Ему, побеждающему тьму. Поздравляем всей душой с этой радостью большой. Анисимов".
OH YEAH, BABY, I LOVE YOU
"Дуло, блин, свистело так, что дальше все, хана! И тут они закричали: "Пап, яхта "Рок-н-ролл" называется - рокенролить надо! Давай, спинакер ставь!" Свистит так, что мама дорогая. Слышь ты, говорю, мастер спорта, гад, мачту утратим - эту мачту, "восьмерку", опять в Америке заказывать, я угреюсь. У меня ж возрастное - "куда бежать, давай потихонечку", - а у них все кипит, адреналин, драйв! Просто атас! Форсаж парусами, нацелились на победу - гнали как сумасшедшие, напрягали матчасть, человеческие возможности. Еще с тремя судами финишировали. И вот они зарокенролили - тут деваться было уже некуда. Говорю: ну не нужен нам спинакер, ну не нужен ведь! Нет, ставят! И на тебе… Бах!! Брочим! У тех брочит, у этих - у всех идиотов, кто поставил! А кто не поставил, те спокойненько мимо нас проезжают. Вот так, понял?!"
Солнце садилось, и сумерки разносили по заливу туман. Холмы на дальнем берегу потемнели и стали похожи на чернослив. Сквозь туман светились огни пароходов.
Прошлым вечером с одного из них выпустили шары. Они летели, похожие на парашюты, инопланетно блестящие, и совершали разные пируэты. Снизу их подталкивал ветер, и вот они покидали корабль один за другим.
Странной казалась эта гонка, необычной для шаров.
Я присмотрелся и в последние минуты света разглядел, что на самом деле по заливу шли яхты. Очень маленькие яхты. Их стая свернула к берегу и, заложив петлю, подобралась к косе, на которой белели пришвартованные суда, тоже похожие на крохотные шары.
Наутро я решил посмотреть, что у них за логово. Сделать это оказалось трудно. Гостиница стояла на холме, а спуск с него оккупировали бараки с пыльными дворами, склонившимися набекрень огородами и развешанными на бечевке простынями. Тропа вела через груды мусора, и волны шумели где-то рядом.
Таков Владивосток. Море близко, но к нему трудно подступиться - то пирсы, то доки, то обрыв, а искомый бульвар под ним. Городской стадион отгорожен от залива трибуной. Если форвард стукнет чересчур сильно, за мячом придется плыть.
К морю самолет летел томительно. Соседка в шляпе не умолкала восемь часов, а один старичок напился и целовал всех подряд.
Владивосток смазал картинку влажным жаром и грохотом дня города. Мэр по прозвищу Винни-Пух и зафрахтованный артист Боярский махали ползущим пред трибуною стадам коммунальных машин…
Забор закончился, и тропа уткнулась в ворота. За ними качались мачты и белела веранда ресторана. Фотограф, чтобы не терять времени, снял яхту, как бы вплывавшую в веранду, где какой-то нетрезвый лобзал официанток.
Вышел охранник и поинтересовался, к кому мы. "К хозяину". Охранник махнул в сторону ресторана: "Командор в клубе".
Правление сидело в здании на сваях, по которому слонялись полуголые люди, носившие весла, кили, клотики и кто его знает что еще, но командора они не встречали. Сказали только, что звать Михаилом Ермаковым.
Наконец удалось поймать за пуговицу чувака в капитанке, который обещал найти Ермакова. "Идите на пирс, ищите шкипера Гека, а я командору скажу о вас. Если захочет, придет к Геку".
Вдоль пирса качались, шевеля форштевнями, как метрономами, яхты. Самые маленькие назывались "кадетами", побольше - "оптимистами", а совсем уже серьезного вида - "лучами" и "конрадами".
За их рядом белел дорогой ряд, где хромированные детали были зачехлены или начищены до блеска, а у окон кают торчали телевизионные тарелки. На свободной воде бухты пыхтел, разворачиваясь, буксир. Надпись на борту его гласила: "Иду курю!"
Я поинтересовался у девиц, возящихся с парусом, на какой яхте ходит Гек. Те указали на соседнее судно, украшенное красным деревом. Приглядевшись к корме, я прочел: "Шкипер Гек".
Послышался голос чувака в капитанке и еще один, нахальный и слегка картавый. Вместе с администратором шагал мужик в шортах и расстегнутой рубахе - тот самый, что целовал официанток на веранде, правда, трезвый. Ермаков.
Ермаков ходил на яхтах с младенчества: отец - "старый капитан" - гонял под парусом. Школьником Ермаков занимался в клубе тихоокеанского флота, рос и перебирался на все более крутые яхты. Закрыл кандидата в мастера спорта и ушел на флот. Уволился в запас капитаном второго ранга в 1995 году.
Вернувшись, хотел в спорт, но в лихие времена яхтсменам обрубили денежную помощь. Тогда он, отец двух сыновей, начал бизнес. Они с компаньонами учредили фирму "Адмиралы дороги", возили грузы по Транссибу.
Ермаков неохотно распространялся о логистике, отмахивался и спихивал разговор к яхтам. Когда перевозки достигли миллионных оборотов, он отошел от управления, вынул прибыль и первым делом принялся сыпать косу. Это потом она удлинилась до 300 метров, а пока Ермаков наедине с горой щебня ломал голову, как сделать бизнес на яхтах.
Выручили связи и пустота на рынке. Суда горожан толкались в бухтах Аякс и Патрокл (хорошо не Еврипид). Горожане чалились, платили сторожу и пробирались через кладбище кораблей и пирамиды мусора к своим авто. Ермаков построил ресторан и пригласил стоять в клубе друзей и их знакомых.
Друзья встали. Ермаков нацелился на губернатора Дарькина. "Михалыч приходил, и мы с ним то-се, посидели в ресторане, - рассказывал он. - Мы и раньше были знакомы, как говорится. Я ему говорю - дай мне миллион, и я тебе несколько чемпионов мира выращу. Мира! Не дал. А футболистам, "Лучу" - двадцать миллионов".
Зато Дарькин поставил в клубе свою яхту. Кто откажется квартировать с его высокопревосходительством? У Ермакова набралась сотня постояльцев.
Солнце пекло, и мы переместились под навес. Командору беспрестанно звонили.
Сначала вступали водопроводные трубы, дававшие развязное "тум, пум-пум, тум-пурурурум", а за ними вдыхал Армстронг, засыпая в глотку песок, и выдыхал наждачное: "Oh, yeah, baby, I love you!"
Командору нравился этот рык, и он не спешил вытаскивать телефон из нагрудного кармана: "Яша, я перезвоню!"
Вместе со стоянкой Ермаков заложил проект мечты - купил яхты для детей и набрал первый призыв в спортшколу. Лодки назвал "Диско", "Танго", "Браво", "Аккорд", "Рок-н-ролл" и так далее. Детям бесплатно, тренерам - зарплата.
Произнеся это слово, Ермаков вздохнул и раскрыл альтернативные источники. "Пишу письма постояльцам. Мол, помогите. А дети разносят. Если знаю, что кто-то с деньгами, прошу две-три тысячи - баксов. Потом дети докладывают. Кто пожертвовал, кто нет - все знают, у нас благотворительный фонд при клубе. Вот попросил у одного две тысячи, а он дает одну. Потом свистит, что хочет построить яхту на Тайване - на пятьсот тыщ. Я звоню ему и говорю: Петя, знаю, у тебя с деньгами тяжело, так что иди стой в бухту Улисс, там дешевле. Он: почему?! Ну, знаю, у тебя нет даже двух тысяч…"
В иллюминатор просунулась седая голова. Ермаков показал на дверь. Голова заглянула в проем: "Завтра с кем идешь?" - "Не знаю пока, а что?" - Тут пацан к тебе просится". - "Давай пацана".
На палубу спрыгнул шкет в драной майке. Чего хочешь?" Шкет воспроизвел что-то типа "Дяденька, возьмите с собой, я буду хорошо себя вести". Командор сгенерировал подозрительный взгляд. "Чего умеешь?" Тот что-то замямлил. "На шкотах стоять научили?" - "Угу". - "Подруливать сможешь?" - "Ммм, наверное, да". - "Наверное или да?" - "Да". - "Тогда к восьми".
Назавтра стартовала регата в заливе.
Своих сыновей Ермаков натренировал до мастеров спорта. Сын Илья знал, чем соблазнить отца, и подговорил купить лодку "49 er". Для яхтсмена класс "49er" то же, что для гонщика "Формула-1". Парусность такая, что лодка мчит со скоростью авто.