От двух последних строчек пахнуло "нашими"! И сколько я ни "фильтровал", ничего не вышло…
А может быть, вы попробуете?..
18 августа 2009 г., вторник
Вышка
Он познакомился со мной в соседнем парке, более похожем на лесную опушку с тропинками в разных направлениях. Никаких аллей, никаких скамеек. Разве что пеньки, на которых можно было посидеть, что люди и делали, если уставали от ходьбы.
А случилось это так.
Я сидел на одном из пеньков и размышлял на тему о несправедливости человеческой. Как раз перед этим я смотрел передачу об убийстве молоденькой девочки здоровым дебилом, которого суд присяжных оправдал за "недостаточностью улик", хотя сам факт был налицо. Как же так, думал я, человек погиб, а убийца гуляет на свободе?
Вот тут-то он и подошел ко мне.
Внешне респектабельный, моложавый, но уже давно не молодой, скорее простой, чем интеллигентный, а главное – физически здоровый, крепко сбитый мужичок. Какой-то холодок пробежал по телу.
– Здравствуй. Не помешаю?
Он присел на соседний пенек.
– Здравствуйте, нет.
– Какие-нибудь проблемы?
Наверное, мой вид давал повод для такого вопроса.
– Вы смотрели передачу о школьнице, которую убил этот ублюдок?
– Смотрел.
– Так ведь его же оправдали!! А надо было расстреливать!!
Он как-то мрачно взглянул на меня, и по телу снова пробежал холодок.
– Расстреливать, говоришь?
– Конечно!
– Но ведь у нас нет расстрела. Есть пожизненное.
– Вот это и плохо, что нет!
– Не знаю… Расстрелять – дело не хитрое.
Он долго молчал, что-то переживая.
Наконец решился:
– Я столько людей за свою жизнь поубивал, но ни одного не расстреливал…
И опять холодок пробежал по моей спине.
– А ведь они даже ублюдками не были. – Просто отстаивали свое. Вот ты сейчас сидишь и думаешь: убьет он меня или нет?
– Да нет. Вроде я в людях разбираюсь…
– Для того чтобы убить, достаточно приказа: стрелять на поражение! И все. А почему? За что? Это всегда по-разному.
– Я понимаю, профессия обязывает.
– Обязывает приказ. А убивать – это не профессия, а долг.
– Но ведь здесь же – ясное дело: изнасиловал, убил!
– А "недостаточность улик"? Ведь присяжные – те же матери, отцы.
– Да, наплевать мне на "недостаточность"! Убил – отвечай жизнью!
– Если вы это серьезно, – он сразу перешел на ВЫ, – то вы сразу делаетесь моим врагом. Мало того, вы сами становитесь жертвой. Я получаю право убить вас. Ведь на улики вам наплевать. Убивать вас я, конечно, не стану, но безнаказанность мне обеспечена. Вами. В одном вы, конечно, правы: убил – отвечай! Ну а если не убивал?! Признаюсь вам. Я сам "под вышкой" три года ходил. Спасибо сыскачам, все-таки отловили настоящего убийцу, а то бы я не гулял по этому парку. После этого я и пошел в органы.
На душе у меня как-то отлегло.
Но я остался при своем мнении.
– Что значит – "недостаточность улик"? Улики-то есть! Вы посмотрите на него. У него же на лице написано: УБИЙЦА.
– Был у нас такой урок – физиономистика. Определение склонностей по физиономии. У нас там существовала галерея лиц, имеющих отношение к убийствам. Так вот. Был среди прочих один портрет, очень похожий на вас. А ведь у вас явно просматривается склонность к убийству. Ведь приговор без достаточного количества улик – это убийство.
Я с уважением посмотрел на человека, с которым был не согласен.
– И все-таки я за "смертную казнь"!
Да. Физиономистика – это все-таки наука!
Я не знаю, откуда он приходит в наш парк, как его зовут, но с тех пор все свои жизненные или глобальные проблемы мы решаем на пеньке в нашем парке.
9 сентября 2009 г.
"Мой дом – моя крепость"
Сначала люди жили на одной большой земле и были общительны, благожелательны, трудолюбивы. Они возделывали поля, обживали леса, горы. Передвигались по рекам. И наконец вышли к морю.
Стали плавать по морю. Открыли острова. Заселили их. И разделились! Теперь у каждого племени был свой остров, и чтоб другие туда – ни ногой! Построили стены с бойницами и тяжелыми воротами.
В общем, обособились. Так появились "независимые" государства.
Оставшимся на Большой земле тоже захотелось иметь свои стены с бойницами и тяжелыми воротами. Так появились государства и на Большой земле. Потом государства разделились на республики, республики – на города, города – на районы, районы – на улицы, улицы – на переулки, переулки – на дворы, дворы – на дома, дома – на квартиры, квартиры – на комнаты, комнаты – на квадратные метры. И теперь каждый человек знает цену своим метрам, своим решеткам на окнах, своим стальным дверям с глазками. Так появилось понятие: "Мой дом – моя крепость". Эти слова люди произносят с гордостью! Особенно ударяя на слово – "мой"!
А как же Большая земля?!
А ее через "глазок" не видно!
22 ноября 2009 г.
Интуиция
Интуиция есть у всех. У птиц, у животных, у охотников, у их жертв, даже у растений. Но есть одна особая интуиция, это интуиция народа. В мире многое случается: кричат о войне, о конце света, о глобальном потеплении, о небесном теле, летящем прямо на нас, – а народ спокоен. И наоборот: с тревогой в каждой семье думают о том, что несправедливость стала такой вопиющей, что пора пришла сопротивляться. Да. Но кто первый?! Не правозащитники же! В них народ что-то не верит. Он слышит со стороны, на что они живут, вот и не верит. Но вот один возразил Самому! Слабенько так, с извинением в глазах, а тот отбрил его, и вот этот один сразу же стал своим, близким. А другой и вовсе получил престижную премию, да как шарахнул в ответ! Говорят, руки у него дрожали. Значит, свой. Хватило смелости! И сразу же на другом конце ответ: "Забронзовели!" Чувствует, что народ вот-вот взорвется! Интуиция – не последнее качество политиков. Иначе за что Ходорковского, Лужкова и др.? Вот я пишу и думаю: ну да, жулики они. А остальные лучше, что ли? Значит, не за то, что воровали. Может, за то, что народ за них? Ну почему, почему обмануть можно кого хочешь, а народ не обманешь. Помню, в октябре сорок первого бежало все начальство, а народ нет, интуитивно чувствовал, что Москву не сдадут. А в пятьдесят третьем, в марте, народ чувствовал, что конец пришел великой стране. Раз и навсегда! И где она, Великая Россия?! Чутье, интуиция подсказывают мне: не в нашем саду будут яблоки цвести. Все будет: джинсы, наркотики, водки хоть залейся. А цвести яблони будут не в нашем саду. И Волга, "красавица народная", обмелеет, и Байкал протухнет, и Москва так и останется "музеем Церетели", и русский народ растворится в таджико-узбекском коктейле и утратит свою народную интуицию. "Салам алейкум, пипл!"
30 ноября 2010 г.
Телевизор не смотрю
Не могу смотреть кино. Просто наказание какое-то. Вот ведь жену не оторвешь от экрана. А я не могу. Не верю, да и только.
Не верю не только детективным или любовным драмам. Не верю новостям, прогнозу погоды, честным матчам, концертам и всякого рода шоу. По разным причинам, но не верю! А почему?
Да потому, что все это обман: диктор читает по суфлеру, прогноз никогда не сбывается, матчи, оказывается, все заказные, в концертах певцы поют под фанеру, а про рекламу, политику и говорить не стоит. Одно вранье!
Тут как-то утром смотрел "Малахов +". Поверил. А зря. С унитаза дня два не слезал!
ПОРТРЕТЫ
Чижик
Встретил Володю Чижика лет через двадцать после его отъезда "туда". Такой же стройный, красивый.
Только с усами и новыми зубами, а так – все то же.
Теперь объясняй: кто такой Володя Чижик? Почему он может быть вам интересен?
А потому, что второго такого трубача в Союзе не было. Так играть на трубе мог только он один!
За одну тему любви в "Бременских музыкантах" можно отдать полжизни! А бабаджаняновская мелодия "В горах мое сердце" до сих пор звучит в моей душе, сейчас вот, в этот момент. Звучит, и все.
– Олежка, ты совсем не изменился! – Это он мне.
Значит, и я живу в его душе таким, как он в моей.
– Вовка! Как ты, что, где? Надолго к нам?
Смотрю на него, и вижу: София, летний парк, программа "Московский мюзик-холл". Володя Чижик, влюбленный в Гелю Великанову, от этого еще больше талантливый, показывает мне белую дубленку, ласково поглаживая ее рукой, спрашивает, зная наперед мой ответ:
– Как ты думаешь, понравится?
– Не то слово! – говорю я ему, а сам думаю: где ж он ее раздобыл-то? Ведь это даже в Болгарии – дефицит!
Вот так и сидим мы вдвоем, с этой самой дубленкой, в моей душе до сих пор – молодые, талантливые.
Рассказывает, что счастлив, очень богат. Но трубу бросил. Жена потребовала… А без трубы, без музыки кому нужен Чижик? Наверное, жене…
Жорик
Вот уж никак не скажешь, что это о Жжёнове.
Кстати, до сих пор не знаю точно: Жжёнов или Жжёнов?
Первая встреча. Я говорю: "Анофриев Олег". Он в ответ: "Жжёнов". Я говорю: "Это неверно, по-русски два "ж" произносятся мягко – "вожжи", "дрожжи". Так что вашу фамилию надо произносить – Жжонов".
Он неодобрительно: "Фамилия произносится так, как того хочет хозяин фамилии".
Поди-ка не согласись.
Юрий Александрович (Завадский)
Сначала прочитал о нем у Цветаевой. Будто похож он на оловянное зеркало, холодное и самовлюбленное.
Потом познакомились, поближе узнали друг друга.
Остались друг от друга не в восторге. Наверное, я тоже холодный и самовлюбленный.
Вся труппа в сборе, Ю. А. проводит беседу. Каким должен быть актер? Вежливым, опрятным, интеллигентным.
Зачем-то ему понадобился носовой платок. Актеры жмутся, платок кое у кого, конечно, есть, но несвежий или просто грязный.
Я с гордостью подаю свой чистейший платок.
Ю. А. хвалит меня за аккуратность и говорит, что чистый носовой платок – это первый признак интеллигентного человека. У Ю. А., видимо, первый признак сегодня отсутствовал.
Ю. А. никогда не ругался матом. Говорят, что однажды в гневе он воскликнул: "Какашка!" Не знаю, что могло довести его до такого срыва. Но я сам был свидетелем возмущения Ю. А., когда министром культуры назначили Н. П. Охлопкова. Нервно перебирая карандаши, он заметил: "Отныне культура станет площадной, как блядь!"
Серафима Бирман
Ох-хо-хо… Здесь простых слов не наберешь, нужна только превосходная степень. Во всем, начиная с облика, кончая характером.
Высоченная! Сутулая до горбатости. С лошадиным оскалом огромных зубов. С малюсенькими, сверлящими тебя насквозь глазками. С большущими, узловатыми кистями рук. Со скрипучим, срывающимся на визг голосом. С огромным носом.
И бешеным темпераментом.
Но…
С таким же безграничным стремлением к справедливости. С нечеловеческой интуицией. С панической незащищенностью перед хамством. И наконец, с великим талантом.
Те, кто захочет узнать ее ближе, могут прочитать и ее книги, и книги о ней. Я же вспомню лишь то, что осталось у меня в душе.
"Дядюшкин сон". Спектакль неважный, даже скучный. Но все мы каждый раз бегали смотреть сцену, в которой Сика (именно так называли ее за глаза) играла Карпухину. Это была феерия: она была пьяна! свирепа! безобразна! Партнерам на сцене, да и нам на галерке, хотелось втянуть голову в плечи, чтобы не получить от нее по шее. Размахивая своими длинными, как жерди, руками, раскрыв свою огромную пасть, из которой несся какой-то львиный рык, переходящий в поросячий визг, она требовала справедливости! Это было торжество безобразия.
Потом мы все, конечно, возмущались за кулисами. Дескать, нельзя же так наигрывать, это же ни в какие ворота не лезет и т. д.
Но однажды, когда Сика заболела и ее заменила другая (кстати, очень профессиональная актриса), а мы по привычке пошли на галерку смотреть эту сцену, оказалось, что сцены-то и нет! Так, маленький провинциальный скандальчик, такой же скучный, как и весь спектакль. Вот тебе и наигрыш, и перебор…
Да, не зря великие режиссеры брали ее в свои спектакли и фильмы, переписывались с ней, принимая Сику в сонм великих. Уж они-то (и Станиславский, и Гордон Крэг, и Эйзенштейн) в своих не ошибались.
P. S. "Под вашей смеющейся и дерзкой маской – лицо другого человека, маска противоположного. Это хорошо" (Серафима Бирман, 1968 год).
Н. П. Охлопков
Отличный селекционер! Собрать такую труппу в не лучшие годы для театра.
Диктатор! Его боялись и любили. Уйти из его театра можно было только ногами вперед.
На сцене Марцевич и Мизери. Объяснение в любви. Ничего не получается, есть красивые и молодые люди, а любви – нет! Охлопков не выдерживает, выбегает, как юноша, на сцену. Огромного роста, стройный, обаятельный, хватает обеими руками за плечи мизерную (прошу прощения) Мизери и произносит те же самые слова.
Какое-то чудо! Мы все в зрительном зале уверены, что у них роман. Что Николай Павлович без ума от Светки.
Сказка внезапно кончается, Николай Павлович неторопливо, сутулясь, возвращается на место. Объясняет все очень просто: "Любить можно только на входе, на выходе ничего не получится".
Сколько Марцевич ни вдыхал, сказки не было.
И еще. О паузе. На всю жизнь запомнил.
Я чуть не сорвал спектакль – был пьян. Обошлось, спектакль состоялся. А я практически был уволен, ждали только последнего слова Охлопкова.
Прогон нового спектакля, принимает сам. Я играл небольшую роль. После – замечания. Всех обсудили, обо мне ни слова. Кто-то робко: "А Анофриев?"
Поворачивает голову в мою сторону: "А с вами нам придется расстаться… если это еще раз повторится!"
Всю эту смертоносную паузу стояла мертвая тишина, но после второй половины фразы все вскочили с мест и стали поздравлять меня. Знали: наказывал и прощал – по-царски!
Евгений Весник
Такого поистине взрывного человека я не встречал, хотя и сам обладаю немалой энергией. Огромный запас историй, случаев, анекдотов готов был обрушиться на тебя, стоило только зазеваться! В каждом человеке он искал слушателя, рассказывая или пересказывая одну из своих баек.
Сначала это смешно, порой до слез. Во второй раз тоже смешно, но уже не так. А потом ты или скрывался, или прямо говорил, что уже слышал это. Тогда он мгновенно менял тему, их у него тьма-тьмущая.
Трудней всего, если ты встречался с Весником много лет подряд. Все истории ты уже знал наизусть, а он их повторял вновь и вновь кому-то из партнеров по концерту.
Этот феномен я никогда не мог раскусить. Отказать Веснику в уме нельзя, в чувстве юмора – тем более. Да и в чувстве такта трудно сомневаться…
И наконец я понял, в чем дело! Когда стали выходить одна за другой книжки Весника, в которых были все те же истории, отшлифованные на нас, на наших реакциях, иногда на наших замечаниях. Я понял, что мы нужны были ему как подопытные кролики.
Больше всего Весник не любил, когда его рассказы вызывали сомнение или просто недоверие. Он начинал сердиться или просто посылал тебя подальше и искал другого, более благодарного слушателя.
Так было и со мной. Он так верил в меня как в слушателя, что однажды решил рассказать, как на рыбалке встретился с Ельциным! Я не выдержал и заорал: "Перестань врать! Сколько можно!.."
С тех пор мы еле здоровались. И дернул же меня черт за мой поганый язык!
В моей библиотеке есть книжка Весника с его автографом. Кстати, она называется "Врать не буду".
Георгий Вицин
Как много всякого разного было в жизни вместе с Гошей. Хотите – ругайте, хотите – нет, но по-другому я его называть не могу.
Фильмы, в которых мы снимались, концерты, гастроли и многое, многое, многое – полжизни!
Милый, невозмутимый в любых обстоятельствах Гоша. Всегда спокойный, всегда уважительный, неплохой рассказчик, умница, книголюб – родная сердцу душа.
Расскажу о том, что не каждый знает. Его страсть изобретать слова, и не просто слова, а смешные, нужные для дела слова. Никому бы не простил искажение текста рассказов Михаила Зощенко. Ему прощаю. Потому что это на уровне автора!
Чего стоят его:
такой древнегреческий грек пив кагор (вместо Пифагора)
Шекспирт, король Литр и др.
Много лет он занимался йогой, спал (говорят) на березовых дровах, стоял по несколько минут на голове.
Чувство самосохранения в нем превыше всего, если не считать профессии. Только ради сцены он может позволить себе работать больным. А остальное – гори синим пламенем!
У Гоши был любимый волнистый попугайчик, который, по его утверждению (а в Гошиных словах я никогда не сомневаюсь), беседовал с ним.
– Сядет на плечо и спрашивает: "Ну что, все бегаешь? Иди поспи!" А однажды сел он на плечо, я говорю ему: "Ты чего?" А он в ответ: "А ты чего?" До сих пор не пойму, как это можно объяснить…
Любовь зрителей к Гоше необычайна, его знает вся страна. Каждый считает за счастье сняться с ним или хотя бы получить его автограф.
Он смело мог бы сказать про себя знаменитое цезаревское: veni, vidi, vici – пришел, увидел, победил. Но он произносит это иначе: "Вынь! И выйди, Вицин!" Вот и все.
Сосед (Анатолий Папанов)
Я жил на первом этаже, Папанов – на последнем.
У меня воняло из подвала, у него протекала крыша. Мы никогда не выпивали вместе, но иногда вместе "отмокали". И тут возникали задушевные беседы: "за жизнь, за холеру в Одессе".
Как-то, уж не помню как, мы оказались в Лужниках. Нет, не во время матча, а просто в будни, среди дня.
Поскольку кошки на душе скребли, темы были печальными, в основном о пошатнувшемся здоровье, о сварливых женах, о неудачах в театре.
– Сколько у тебя наверху? – Это он мне.
– Сто пятьдесят, а нижнее девяносто.
– Пацан! Тебе еще можно пить!
– А у тебя? – Это я ему.
– Страшно сказать, и одни перебои. Вот пощупай… – доверительно протягивает мне руку.
Я щупаю – перебоев нет.
– Это по закону бутерброда: когда надо, их не бывает.
– А мне кислорода не хватает, задыхаюсь. – Это я ему.
– Нет, я не задыхаюсь, просто голова как чугун, и всех ненавижу.
Я закуриваю, хотя курить совсем не хочется.
– Слушай, брось ты эту гадость. Она ж тебе петь мешает.
– Не, не мешает. Дышать мешает, а петь не мешает.
– Домой боишься идти?
– Боюсь. Опять орать начнет.
– Тебе хорошо, твоя жена только дома. А моя и дома, и в театре.
В тот день я стоял на балконе. Была жара. Воды горячей не было – профилактика. Мимо балкона шел Толя, немного сгорбившись, с папкой под мышкой.
– Привет, Толь, ты же в Риге…
– Сбежал на денек, доснимусь – и обратно, а ты чего в городе сидишь в такую жару?
– А я завтра вместе со своей на самолет – и в Ялту, в ВТО.
– Живут же люди! А я и в хвост и в гриву! Ничего, щас душ приму, а то голова как чугун.