В конце Твоего последнего письма ты напоминаешь мне о моём долге России, о преклонении перед её славой. Ты упоминаешь о дружеских чувствах, которые государь, по всей вероятности, ко мне питает. Должен тебе сказать, что я, в свою очередь, преисполнен такой любовью к нему, нашему государю, на которую только способен, тем не менее, я испытываю сожаление, мне жаль его из-за его характера, который ему мешает положиться на своих верных и преданных друзей, своих слуг, и тем самым делает его жертвой шарлатанов и интриганов. Его слабость – причина неустойчивости его системы, и я не уверен, не могу быть уверенным, что это обстоятельство, именно в это время, когда твёрдость и стойкость имеют большое значение, не приведёт нас к самой ужасной катастрофе… Особенно досадно то, что государь может тех, кто ему такие планы предлагает, сделать своими сторонниками, пробудив в них надежду, что он благожелательно отнесётся к претворению этих далеко идущих планов в жизнь… Но как только дело доходит до их практического претворения, государь при первом удобном случае меняет своё отношение к ним. В конце концов ожидания оказываются безрезультатными, и государь возлагает вину за это именно на тех, предложение которых он сначала хотел осуществить… С тех пор, как государь решил всё делать сам, чтобы о нём не думали, что он находится под чьим-то влиянием, стало совершенно невозможно вместе с ним чем-либо заниматься. Когда я мысленно вижу приёмную, заполненную теми людьми, которые обычно там толкутся, и представляю себя среди них, мне становится тошно. Устранение их от дел, которыми они занимаются, задело бы многих за живое, да и, наверное, было бы невозможно отказаться от всех возложенных на них обязанностей. В нашей любимой стране не так просто делать всё так, как ты этого хочешь. Что касается нашего посольства в Лондоне, то, по мнению многих английских лордов, оно одно из лучших посольств в столице Англии, это высказали, например, лорд St. Helens, Lady Warren, Lord Whitworth. Приём, оказанный мне Prince of Wales и Lord Moira, убеждает меня в том, что моё прибытие здесь им приятно и полезно. Желание провести в Англии некоторое время поглощает все мои мысли, но я знаю, что это маловероятно… Если же это произойдёт, то Ты приедешь ко мне. У меня не хватает слов, чтобы выразить свою радость в связи с этим, насколько это обрадовало бы меня… Боюсь, что моё более длительное пребывание в Лондоне огорчило бы отца, но он поймёт мои побуждения".
Восемнадцатого февраля 1806 года граф Павел Александрович Строганов послал письмо князю Адаму Чарторыйскому о своей беседе с лордом Малгрейвом. В конце письма Павел Александрович приписал:
"Поскольку состояние здоровья Mr. Pitt (мистера Питта) ухудшилось, мы (граф Воронцов и я) не смогли его повидать… Lady Warren представила меня Lord Moira, и мы обсуждали стратегические вопросы… Поскольку я человек не военный, сугубо штатский, то не смог дать удовлетворительный ответ ни на один вопрос… Я спросил его о том, может ли Англия осуществить отвлекающий манёвр. Он сказал мне, что это было возможно два месяца тому назад, когда на французское побережье или ещё где-либо можно было высадить десант, что было бы для союзников большой помощью. Но те, от кого это зависело, ничего не поняли, и этот план не осуществился. Многое зависит от Mr. Pitt. Состояние его здоровья не позволило ему вести государственные дела с той же энергией, столь же энергично, как он это делал раньше. Подобные обстоятельства вызвали в жизни английского общества явления застойного характера, которые тяжко отразились на благосостоянии нации… Затем Lord Moira заметил, что позиция Пруссии явилась причиной того, что произошли в политической жизни определённые изменения, достойные сожаления; пруссакам следовало пообещать большие привилегии, чтобы привлечь их в качестве своих союзников. Я спросил его, какие привилегии он имеет в виду, и он высказал мысль, что пруссакам следовало с самого начала пообещать Ганновер… Далее он заметил, что прежнее правительство, за исключением Mr. Pitt, для такого решения было слишком слабым, a Mr. Pitt не в состоянии один всем заниматься… Несмотря на то, что он ждёт от Бонапарта мирных предложений, он не считает возможным договориться с ним о соглашении, поэтому сейчас всё дело лишь в том, чтобы как можно больше вооружаться и выжидать, как будут развиваться в дальнейшем события… Русские и английские интересы совпадают, политические цели одинаковые, а поэтому обе державы должны ещё больше сотрудничать. Таким образом можно противостоять позиции Франции.
Таково содержание нашей беседы. На меня произвели большое впечатление искренность и лояльность Mulgraves… Вскоре после этого он представил меня Prince of Wales…".
Графу Павлу Александровичу Строганову в связи с теми надеждами, которые на него возлагал государь, была предоставлена большая свобода действий. Ему надлежало завоевать доверие принца Уэльского, который был в открытой оппозиции к своему отцу. Однако Строганов не считал разумным вмешиваться в отношения между отцом и сыном, которые, по мнению Павла Александровича, русских дипломатов не должны были касаться.
В своих подробных сообщениях князю Адаму Чарторыйскому граф Павел Александрович Строганов подробно описывал свои беседы с Фоксом, а также с Талейраном, который утверждал, что переговоры с Россией проходят весьма успешно, что не соответствовало действительности. Восторженная оценка Павлом Александровичем своего предшественника, графа Воронцова, вызвала в русском Министерстве иностранных дел определённое беспокойство, по поводу которого супруга Павла Александровича Софья, поддерживавшая со своими друзьями тёплые отношения, заметила:
"Твоё безграничное доверие, которое ты питаешь к графу Воронцову, и твоя откровенность перед ним могут причинить вред твоим планам. Обладая благородным характером, ты увлекаешься. Честность и искренность являются благородными чертами, но в настоящее время важно найти возможность извлечь для общего дела наибольшую пользу… Новосильцев и князь Адам Чарторыйский высказались в том же духе и полностью разделяют моё мнение…"
Семнадцатого марта 1806 года Новосильцев в самом деле сообщил об ужасном повороте, который приобрели события:
"С назначением барона Будберга, крайне неспособного, крайне непрофессионального человека, который к тому же невероятно смешон в глазах окружающих, министром иностранных дел, следует рассчитывать, что мы дадим Англии отрицательный ответ в отношении её стараний, чтобы мы решительно выступили против Пруссии. После этого Англия заключит с Францией сепаратный мир и вернёт себе Ганновер, в то время как Швеция уладит свои разногласия с Пруссией. На короля Неаполя Франция окажет такое давление, что он выступит против нас раньше всех; Пруссия не откажется предпринять какие-либо действия, но её требования возрастут. Бонапарт заставит Турцию, поскольку у него будут развязаны руки, объявить нам войну, пообещав оказать ей поддержку артиллерией и направив в Турцию своих военных советников. Кроме того, Бонапарт стремится посадить на польский престол Jerome, которого он хочет женить на дочери саксонского курфюрста или на каком-либо другом отпрыске этого дворянского рода… И, в конце концов, в Россию пришлют французского посла, который будет вести себя в нашей стране так, как французские оккупанты ведут себя в Испании… Ума не приложу, как отвести это несчастье. Если я останусь в одиночестве, то не представляю, как смогу спасти государя, как смогу порадеть на благо отечества и отстоять интересы общества… У государя никогда не будет для этого ни сил, ни энергии, ни уверенности в себе. Мне тогда придётся стать свидетелем таких событий, которые я не хотел бы пережить… Поэтому я решил, что уйду в отставку в тот момент, когда это сделает князь Адам Чарторыйский и когда Англия получит наш не оставляющий никаких надежд отрицательный ответ…"
Впоследствии будет интересно узнать, в какой же степени Новосильцев оказался прав и в чём ошибался.
Супруга графа Павла Александровича Строганова Софья также была в замешательстве:
"Мы нерешительны; здесь все нерешительны и слабы (употребляя местоимение "мы", Софья подразумевала государя Александра I); прямо беда: эти господа расскажут Тебе о своих намерениях уйти в отставку, но никто не нуждается ни в их советах, ни в их уходе…" Далее она добавила несколько подробностей о придворных сплетнях, а затем не смогла избежать искушения, чтобы слегка не упрекнуть супруга: "Пиши мне об Англии, которую Ты так любишь, менее лаконично: пиши мне, что Ты поделаешь и где Ты проводишь своё свободное время!..Как раз в тот момент, когда запечатывала своё письмо, которое я Тебе написала, я получила от Тебя две весточки, которые меня сделали счастливой! Что я, собственно говоря, ожидала и что мне совсем не нравится, так это то, что всё, что Ты видишь в своей любимой Англии, Тебя восхищает, и я боюсь, что это чувство восхищения всем увиденным в Англии будет у Тебя всё больше и больше увеличиваться и что нам так и не удастся выманить Тебя из этой столь любимой Тобой страны. Какой бы чудесной ни была эта страна, ты не имеешь права забывать о своём долге по отношению к Своему престарелому отцу. Ему семьдесят один год. От Тебя, видимо, не ускользнуло моё красноречие, с которым я пыталась принизить прелести этого волшебного острова… Мы с печалью узнали о смерти мистера Питта; он был единственно энергичным и деятельным человеком, способным противостоять ужасам современного мира среди британских политических деятелей. Такого мнения придерживаются далеко не все. Многие не скрывают своей радости по поводу ухода его из жизни… До свидания. Обнимаю тебя тысячу раз".
В донесении государю от 28 апреля 1806 года граф Павел Александрович Строганов ссылался на приложение к копии письма Талейрана Фоксу и на его ответ:
"Его Императорское Величество может быть вполне уверено в полном благородства тоне британского министра иностранных дел в отличие от неискренности французского послания. Полагаю, что вряд ли можно доказать большую лояльность по отношению к своему союзнику и верность своему слову, чем, как это явствует из письма британского правительства, намерены делать англичане. Само по себе это вполне естественно и не заслуживает особой похвалы, но в наше время очень редко истинная искренность рассматривается как особое достоинство… Слава Богу, что русские и английские придворные, то есть лица из ближайшего окружения Вашего и британского Высочеств, ещё достаточно далеки от всеобщего вырождения… Для французского текста характерны три основные черты: софизм, лживость и витиеватость…"
Затем граф Павел Александрович Строганов, рассматривая отдельные стороны текста, продолжает:
"При сложившихся обстоятельствах Mr. Fox считает данный момент наиболее благоприятным для того, чтобы нанести решающий удар… ибо весь континент после ответных ударов впал в летаргию… Вопрос лишь в том, где?.."
Разговоры о возвращении графа Павла Александровича Строганова не прекращались, и вот 27 июня 1806 года Новосильцев написал Павлу Александровичу, выражая надежду на его скорое возвращение:
"Рад услышать, что государь уже написал тебе, чтобы вернуть Тебя, наконец, в Санкт-Петербург, и я надеюсь, что Ты, в конце концов, всё-таки вернёшься. Ты не можешь себе представить, с каким нетерпением Тебя здесь ждут. Твой отец вне себя от радости, а графиня, которая в последнее время была в подавленном состоянии и лишилась аппетита и сна, сейчас, кажется, чувствует себя, наконец, значительно лучше, повеселела. Все Твои дети, особенно Бабетинка, моя любимица, без конца повторяют: "Папа возвращается, папа возвращается домой". Видимо, излишне Тебе писать, что князь Адам (Чарторыйский) и я разделяем радость в связи с Твоим скорым возвращением".
Далее Новосильцев просил Павла Александровича Строганова передать привет всем его английским друзьям, а затем невидимыми чернилами добавил:
"Мы более не в состоянии ничего сделать; князь Адам (Чарторыйский) лишился своей должности: все мои старания воспрепятствовать этому оказались бесполезными, Государь сам пожелал, чтобы князь Чарторыйский, оставив должность, ушёл в отставку. В свою очередь и я просил освободить меня от всех моих должностей. Моя просьба наделала много шума, привлекла всеобщее внимание. Государь попытался любым способом убедить меня остаться, но я не дал себя уговорить до тех пор, пока мы не пришли к согласию, что князь Адам (Чарторыйский) сохранит своё место в сенате и в Государственном Совете, после чего я тоже дал согласие стать сенатором и остаться на своих прежних должностях, за исключением должности заместителя министра юстиции. Ни при каких обстоятельствах я не желаю служить в каком-либо министерстве. Хотя государь дал своё согласие, но, как всегда, колеблется, медлит, чтобы избежать неблагоприятного впечатления, которое может возникнуть, если мы одновременно уйдём со своих постов, но я твёрдо стою на своём, чтобы всему миру доказать, что я не причастен к грядущему.
Политическая линия, которую мы сейчас будем проводить, будет для нас исключительно унизительной. Меня не удивит, если кому-либо удастся открыто противопоставить нас Англии.
По моему мнению, Тебе не остаётся ничего другого, кроме как по возможности быстрее вернуться в Россию. До тех пор ничего не предпринимай…"
Граф Павел Александрович Строганов снова написал 30 июня 1806 года своей супруге из Стоунлэнд, в Сассексе:
"Я потерял счёт времени и не могу вспомнить, когда мой день рождения – не знаю, то ли сегодня, то ли завтра исполняется мне тридцать четыре года. Во всяком случае буду Тебе благодарен, если Ты поднимешь бокал за моё здоровье, и прошу Тебя поверить, что я очень часто поднимаю бокал за Твоё. В настоящее время нахожусь в имении герцогини Dorset и наслаждаюсь красотами окружающей природы. Лорд Whitworth и герцогиня живут здесь, как отшельники, подобно крестьянам, подобно сельским жителям, у меня не хватает слов, чтобы сказать тебе, как я им завидую… Мы ложимся спать в девять часов вечера и встаем в шесть часов утра. Перед завтраком занимаемся верховой ездой. Для полного счастья мне нужна только Ты! Ах, если бы Ты была здесь, со мной! Однако у меня нет ничего определённого, и я лишь слегка шмыгаю носом, принюхиваясь к запахам, чтобы сориентироваться в подобной жизни, словно слепец, который прозрел лишь на несколько дней, чтобы затем снова погрузиться в бесконечную тёмную бездну…"
Это весьма бестактное сравнение вряд ли могло понравиться супруге Павла Александровича, тем не менее, в своём письме, которое она написала Павлу Александровичу, Софья воздержалась от каких-либо упрёков мужу.
На следующий день Павел Александрович написал супруге из Лондона ответное письмо, содержащее, в том числе, и следующие строки:
"Прежде всего благодарю Тебя от всего сердца за превосходные советы, которые Ты мне даёшь. Тебе незачем из-за этого просить извинение, ибо советом женщины, по-моему, никогда не следует пренебрегать. Ты покоряешь своей нежностью, своим тактом, о котором мне всегда надо помнить. Возможно, Тебя удивляет моя словоречивость, однако учти, моя дорогая, что путешествия положительно влияют на рассудок, и я питаю надежду, что Ты найдешь меня изменившимся в лучшую сторону. Мой стоицизм не раз подводил меня, а сердце, это дьявольское создание, одерживает надо мной верх. Бог его знает, быть может, так и нужно. Эти мысли крутятся у меня в голове, а я мечтаю, чтобы Ты была со мной, чтобы я с Тобой разговаривал, слышал Твои ответы, надеюсь, что Ты будешь писать мне почаще, ведь Ты очень редко удостаиваешь меня своими письмами, и, как мне кажется, всё выглядит таким образом, словно Ты умышленно воздерживаешься от желания меня баловать. Я помню, что вы, Ты и мой отец, готовы поспорить на что угодно, чтобы узнать обо мне хоть что-нибудь, ибо вы, конечно, абсолютно уверены, что я не приложу ни малейшего усилия, чтобы что-нибудь рассказать о себе, однако на сей раз всё обстоит, к глубокому сожалению, как раз наоборот. О себе я постоянно сообщаю Тебе, я же иногда месяцами не имею от Тебя никаких известий.
Извини меня, дорогая, но я не могу иначе, я должен выразить свою печаль, хотя я стараюсь избегать всего того, что может Тебя огорчить, так что я уже почти жалею, что не удержался от жалоб".
Миссия графа Павла Александровича Строганова в Англии увенчалась успехом, так как он завоевал доверие к России и укрепил союз между этими странами. Однако неожиданный поворот событий поставил под угрозу все его старания.
Через несколько месяцев после поражения под Аустерлицем государственный советник Пётр Яковлевич Д’Убриль был послан в Париж, чтобы вести переговоры о возвращении русских военнопленных и наладить отношения с Францией, но при неизменном условии, чтобы с Россией обязательно граничили независимые государства, дабы исключить опасность агрессии против России. Пётр Яковлевич обладал широкими полномочиями для ведения переговоров, однако не воспользовался сведениями, поступавшими от графа Строганова из Лондона.
Запуганный Наполеоном, русский посол в состоянии крайней растерянности 27 июня 1806 года подписал мирный договор, содержащий неприемлемые для чести России условия.
Павел Александрович Строганов сразу же понял, что его коллега в Париже зашёл слишком далеко, и выразил глубокую озабоченность по этому поводу:
"Невозможно носить русскую фамилию и не сгореть от стыда, невозможно не провалиться от стыда под землю при чтении этого невероятного документа. Нам предстоит в настоящее время решать, станем ли мы, как Пруссия или Австрия, французской провинцией, или сохраним хотя бы остаток нашего прежнего престижа".
Одновременно граф Павел Александрович Строганов направил с курьером донесение государю, в котором он подробно проанализировал текст договора, который заключил D’Oubril, и заявил, что подобное соглашение "несовместимо с обязательствами России в Европе и честью государя и Отечества Российского". Затем граф Строганов поспешил заверить английское правительство, что российский полномочный представитель D’Oubril зашёл слишком далеко и что русский государь никогда не утвердит, не ратифицирует договор с Францией, договор с Наполеоном.
Благодаря поддержке Государственного Совета, государь отказался ратифицировать этот документ. D’Oubril лишился своего поста, ушёл в отставку и удалился в своё имение.
Однако ставить на этом точку было преждевременно.
Барон Будберг вскоре занял пост князя Адама Чарторыйского. Один из чиновников писал о нём:
"Больше всего барон Будберг не может терпеть графа Павла Александровича Строганова, хотя и князь Адам Чарторыйский не является в этом отношении исключением". Это мелкое соперничество, зависть и ревность привели к тому, что были испорчены превосходные отношения, которые графу Павлу Александровичу удалось установить с видными деятелями Англии, и это объясняет ту горечь, которая время от времени чувствуется в его письмах к супруге:
"28, Upper Grosvenor Sq. London, 29. July 1806
Некоторое время и Ты не будешь получать от меня письма, и я перестал Тебе писать. Мне не в чем себя упрекать, всё обстоит так, словно игру в вист ведут три партнёра. Я обращаюсь к Тебе, я пишу, и всё впустую, в ответ ни звука. Не понимаю, зачем я ещё Тебя вообще спрашиваю. Опыт целого года меня научил, что мне нечего рассчитывать на получение от Тебя писем, но человеческая природа неизменна и "la speranza е l’ultima che si perde".