Забыл с последней почтой послать письмо для Наталии, делаю это на сей раз…"
26 июля 1806 года граф Павел Александрович Строганов вновь обратился к новому министру иностранных дел барону Будбергу с письмом, чтобы ещё раз обратить его внимание на отношения России с Англией:
"Я считаю весьма полезным для дела обратить Ваше внимание на целесообразность поддерживать, насколько это возможно, наилучшие отношения с британским министром иностранных дел, которому я сообщил всё, что мне удалось узнать во Франции, хотя, откровенно говоря, я постарался бы избежать подобных неприятных способов действий. Мне кажется, что необходимо определить влияние секретных сведений М. de Talleyrands по этому вопросу, а, как мне представляется, искренность – способ ослабить печальное впечатление, которое произвели здесь переговоры D’Oubril’a.
С облегчением я узнал из почты, адресованной милорду Granville и Leveson Gower, что есть стремление продолжить политику, противился которой лишь D’Oubril. Здесь уверены, что в России не ратифицируют столь неприемлемые соглашения, и поэтому отношение к нам нисколько не изменилось".
Граф Павел Александрович Строганов попал бы в крайне затруднительное положение, если бы он был вынужден дезавуировать ту политику, которую он проводил в Англии.
В его письме к супруге чувствовались разочарование и отвращение к русским делам столь явно, что возникали сомнения, возвратится ли он вообще в Россию. Долгое время он не получал из дома никаких известий, и это обстоятельство, наверняка, усиливало чувство подавленности, которое овладело им.
Однако, когда Павел Александрович получал от своей супруги письма, то Софья не переставала ему повторять:
"Ты ведь знаешь, что я никогда не буду противиться Твоим планам, если они Тебе приносят радость и таким образом делают счастливым… Но Ты, наверняка, не думаешь о Своём престарелом отце. Он в таком возрасте, что потерял всякую надежду увидеться с Тобой после Твоего длительного отсутствия, так что если и я с детьми уеду, то Твой престарелый отец останется в полном одиночестве… Государя вижу довольно часто, поскольку обедаю при дворе с государыней. Его Высочество очень внимателен ко мне, и после его возвращения с войны в его отношении ко мне ничего не изменилось. Не знаю, чем заслужила такое дружеское расположение к себе…"
Далее супруга Павла Александровича изложила содержание своих бесед с государыней, которые они вели после трапезы в покоях царицы. Не исключено, что до графа Строганова дошли слухи о сердечной привязанности государя к его супруге Софье Владимировне. В феврале 1806 года Софья писала Павлу Александровичу, что ныне, когда она обедает при дворе, то часто видит государя. Её современники также указывали на двусмысленность её положения, но все подчёркивали, что ей удалось, проявив большой такт, выпутаться из этого двусмысленного положения и одновременно сохранить дружбу с молодым монархом и его супругой. Много лет спустя Софье Владимировне Строгановой даже пришлось улаживать конфликт, который возник между царствующими супругами.
"Я был о себе всегда самого скромного мнения, а окружающих считал выше всех похвал, однако боюсь, что подобное суждение неприемлемо в Европе", – жаловался граф Павел Александрович супруге. Но когда он под влиянием своего вдохновения написал: "Я обдумываю возможность остаться в Англии или отправиться в Индию или Америку, но ни в коем случае не хочу возвращаться в Россию", – его семья пришла в ужас. Однако своими письмами Софье удалось Павла Александровича успокоить.
Строганов быстро взял себя в руки:
"Не уверен, моя любовь, что после моих последних писем Ты не считаешь меня совсем сумасшедшим. Если бы я смог тебя увидеть, то был бы счастлив; у меня не хватает слов, чтобы сказать тебе, как я мечтаю об этом мгновении и с каким нетерпением я бы ждал того часа, чтобы поехать к Тебе, если бы позволило состояние моего здоровья".
Впервые со времени его детства, когда он, изнеженный, был подвержен простудам, здоровье его подвело.
"Пожалуйста, не беспокойся из-за того, что я всё время откладываю свой отъезд из Англии. Ты мне не раз говорила, что я стал бы жертвой своего мрачного настроения, если бы не женился в ранней молодости. Я ещё помню, как Ты тогда имела обыкновение меня порицать за это и как благодаря Твоему благотворному влиянию мне удавалось избегать таких мрачных дум. Клянусь, что с того времени, когда мы расстались, а прошло уже более года, я часто чувствовал отсутствие этого влияния и говорил себе: если бы только Ты могла быть здесь со мной, мне было бы значительно лучше. Беда, что серьёзный человек придумывает фантазии только ради того, чтобы доставить себе удовольствие от них избавиться. Ты же знаешь, мне достаточно одного Твоего слова: и к чему это всё приведёт? Ты знаешь, мне нужно, чтобы Ты была со мной, так как я настолько сожалею, что вынужден покинуть эту страну, что боюсь лишиться рассудка, если я буду один без Тебя, с Тобой же мне ничего не страшно… Вынужден признаться Тебе в своих слабостях…"
Софья Владимировна читала эти строчки письма Павла Александровича с чувством большой тревоги. Они свидетельствовали, насколько он в ней нуждался, но в то же время и о том, насколько ему тяжело оторвать себя от Англии.
Избавляясь постепенно от своей подавленности, которая была связана с его заболеванием, Павел Александрович поспешил успокоить свою супругу:
"Из Твоих писем я понял, что обидел Тебя, и меня это очень беспокоит, так как я этого не хотел. Когда я тебе писал, то был, видимо, не вполне в своём уме, и на это была своя причина, но не могу себе представить, как я мог причинить вам боль.
Я имею в виду Тебя, князя Адама (Чарторыйского) и Новосильцева. Я прошу вас всех извинить меня. Если я это допустил, то перо, написавшее такое, сыграло со мной злую шутку и предало моё сердце, ибо я этого ни в коем случае не хотел, уверяю вас… Мы можем ещё об этом поговорить, когда встретимся. Одна лишь мысль из Твоего письма причинила мне острую боль, ибо я воспринял её особенно болезненно. Ты пишешь, что разлука с теми людьми, которые любят меня, охладила мои чувства к ним. Поверь, Ты ошибаешься. Как раз наоборот: благодаря разлуке я научился ценить тех, с кем расстался, во много раз больше".
Однако граф Павел Александрович Строганов медлил с возвращением в Россию, а когда он, в конце концов, решился, то отправился в путь через Данию и Швецию.
Его друзья уже более не занимали ответственных государственных постов. Государь отнёсся к графу Строганову весьма благосклонно и намеревался поручить ему различные дипломатические миссии, однако Павел Александрович не испытывал к подобной деятельности ни малейшего желания. Он был слишком прямолинеен и независим, чтобы следовать тем извилистым дипломатическим курсом, который проводил Александр I. Граф Павел Александрович Строганов был назначен сенатором, после чего официально оставил свой пост заместителя министра.
В битве под Фридландом 22 июня 1807 года русская армия вновь потерпела поражение и потеряла треть своих войск, Кутузов осмотрительно высказал государю мысль о том, что такие потери слишком велики, чтобы русская армия через короткое время могла участвовать в боевых действиях. Александр I оказался вынужден, главным образом из-за этого, проводить по отношению к Франции примирительную политику. Он заявил о своей готовности к новым переговорам.
25 июня 1807 года состоялась встреча Наполеона и Александра на пароме посередине реки Мемель под Тильзитом. Наполеон предложил разделить зоны влияния в Европе на зоны Наполеона и зоны Александра, причём за счёт Пруссии. В своё время Александр I заверил короля Пруссии в своей дружбе, что ему впоследствии пришлось доказывать. Наполеон стремился к тому, чтобы у него были развязаны руки на Западе, в то время как для Александра I необходимо было прежде всего выиграть время. Вновь созданное герцогство Варшавское стало частью Рейнского союза, таким образом возникла общая граница между владениями Наполеона и Россией, что никоим образом не устраивало Александра I.
После Тильзитской встречи Наполеона и Александра I русским послом в Лондон был назначен граф Румянцев.
Генерал-майор от кавалерии
В марте 1807 года Александр I покинул Санкт-Петербург, чтобы присоединиться к армии. Вместе с министром иностранных дел, бароном Будбергом, его сопровождали Новосильцев, Чарторыйский и Строганов. Кочубей продолжал оставаться в должности и не мог покинуть Россию.
Первым советником Александра I должен был вскоре стать Михаил Сперанский, который при Кочубее работал в министерстве внутренних дел. Он взял за основу программу, разработанную "Негласным комитетом", развив её дальше. Он надеялся перенести в Россию наполеоновскую систему управления, но его далеко идущая программа реформ должна была разбиться о силу инерции русских административных учреждений. Несмотря на то, что все его проекты казались разумными и оправданными, он стал вскоре самым ненавидимым человеком в стране, поскольку он больше не мог рассчитывать на безоговорочную поддержку проявляющего нерешительность царя. "Слишком слаб, чтобы править, и слишком силён, чтобы позволить управлять собой", как печально заметил о нём Сперанский. Он опережал своё время, а быть правым слишком рано означает быть многими непонятым.
Он был скромного происхождения и проявил себя в своей профессии деловым, способным и добросовестным. Однако его тщеславие и его неукротимая жажда власти сыграли на руку его врагам . В марте 1812 года он стал жертвой интриги, которую затеял жестокий и хитрый военный министр граф Алексей Аракчеев. Он принял участие во всех последовавших затем военных походах в Пруссии, Финляндии и Греции.
1 мая 1809 года Строганов писал Софии из Або (из Финляндии):
"Наконец-то эта экспедиция, о которой было так много разговоров, завершена. Это письмо тебе передаст Багратион… Он такой генерал, каких мало. Будет ли он Суворовым? Мы пока ещё не можем судить об этом, но где бы он ни появлялся, там царит абсолютный порядок и строжайшая дисциплина. Несмотря на свою непринуждённую манеру общения, он знает, как выдержать дистанцию по отношению к своим подчинённым, и они тоже не забываются. Он пользуется доверием и любовью своих людей в высшей степени… И тем не менее этот человек сам наживает себе врагов, поскольку наряду со своими достоинствами он обладает и недостатками: неукротимым тщеславием и ранимым высокомерием, которые приводят к пренебрежению по отношению к другим. Это неприятно для его соперников, но ни в коей мере не уменьшает его личных достоинств… Я всегда восхищался его острым взглядом и его выдающимися организационными способностями. Его отношение ко мне настолько замечательное, что я хотел бы последовать за ним и в том случае, если ему будет найдено применение в другом месте. Он обещал мне уладить этот вопрос с царём. Таковы наши взаимоотношения, и, конечно, я хотел бы, чтобы ты приняла его именно таким образом.
Прощай, любимая".
Отважный кавалерийский офицер князь Багратион был одной из самых ярких фигур в русской армии. Он уже доказал своё умение владеть ситуацией и способность даже в самой трудной обстановке обращать военную неудачу в свою пользу. Больше, чем других, его раздражали недостатки некоторых его коллег. Его тесная дружба с Павлом Строгановым делала честь им обоим. И хотя у него был более низкий воинский чин, осмотрительная рекомендация Павла в высшей инстанции возымела значительный вес.
Новосильцев писал Строганову 14 января 1808 года:
"…Ты, наверное, слышал, что твой отец дал бал, который имел большой успех: поводом для его проведения послужили помолвка великой княгини Екатерины и прибытие прусской королевской четы. Сегодня царь, король и их свита посетили Академию наук и, в заключение, Академию изящных искусств, где твой отец дал обед. Присутствовавшие пили за его здоровье и оказывали ему всяческие почести… Относительно политических вопросов, которые ты затронул в своём письме, я не хотел бы письменно высказывать своё мнение, поскольку мы так и так должны скоро встретиться".
Антипатия по отношению к Наполеону продолжала оставаться такой же сильной, как и всегда, и французский посол Савари жаловался: "Двери лучших домов Санкт-Петербурга, таких, как Чарторыйского, Строганова, Кочубея, Орлова и т. д., для меня закрыты, и так называемая английская партия имеет здесь значительно большее влияние, чем министры".
Со времени правления Екатерины II французская культура прочно укоренилась в высших русских кругах; многим французским эмигрантам были доверены высокие посты в Российской Империи. В определённый момент своей карьеры Наполеон даже обдумывал возможность пойти на службу к царице Екатерине II. По отношению к Франции ненависти не было, но Наполеона все презирали и одновременно боялись. Русская торговля после разрыва с Англией в результате Тильзитского мира стала испытывать большие трудности: в 1802 году в Санкт-Петербургский порт вошли свыше пятисот английских кораблей и только пять французских. Англичане закупили товаров на сумму в 17 миллионов рублей, французы только на полмиллиона. Усилия Александра, направленные на то, чтобы вступить с Наполеоном в переговоры, не вызывали симпатии у его соотечественников, а высшее проявление дружбы, выставленное напоказ во время встречи обоих императоров в Эрфурте в 1808 году, не смогло скрыть всё более углубляющейся пропасти в отношениях между союзниками.
На самом деле между двумя императорами не было подлинной возможности для взаимопонимания. Наполеон, хотя он и был наследником революционных традиций, всё больше превращался в реакционного деспота, в то время как Александр, живший в эпоху автократии, всё более приближался к идеям французской революции. Их современники с самого начала этого не сумели оценить.
В Эрфурте Талейран открыто предал Наполеона и попросил Александра "спасти Европу". Австрия ещё в прошлом году расплатилась с его долгами, но теперь Талейран просил Александра предоставить ему кредит в сумме полтора миллиона франков; царь вежливо уклонился от этой просьбы. Тем не менее, начиная с этого времени, Талейран оставался самым важным осведомителем русского двора.
15 сентября 1811 года, в день освящения Казанского собора в Санкт-Петербурге, Павел был назначен царским генерал-адъютантом. Несколько дней спустя скончался граф Александр Сергеевич. 1 декабря 1811 года Новосильцев писал из Вены своему двоюродному брату:
"В твоём письме от 30 сентября я получил печальное известие… Ты один можешь понять то горе, которое означает для меня его смерть… потому что я потерял с ней самого любящего отца.
В возрасте трёх лет, после смерти моей матери, он взял меня в свой дом и всё это время относился ко мне, как к сыну… С самой большой сердечной теплотой он проявлял интерес ко всему, что касалось меня…"
Старый граф пожертвовал огромные суммы на строительство собора. Из-за бесконечных сборов средств и пожертвований различным благотворительным организациям его денежные средства настолько истощились, что он перед своей смертью, несмотря на своё некогда огромное состояние, испытывал финансовые затруднения. Велись разговоры об английском займе, но русский банк ссудил значительную сумму до тех пор, пока Павел снова сможет заниматься своими личными делами. Однако это было отложено ещё на некоторое время, так как приближался переломный 1812 год.
Дипломатическая переписка между русским и французским государственными канцлерами становилась более угрожающей по тону, в то время как советники Александра, такие, как, например, Ростопчин, ещё и подкрепляли мнение императора: "Русский царь внушает страх в Москве, ужас в Казани и непобедим в Тобольске".
24 июня 1812 года Александр принимал участие в бале, устроенном в имении генерала Беннингсена под Вильно, и в это время было получено известие о том, что Великая армия Наполеона переправилась через Мемель и вторглась в Россию. Русское верховное командование незамедлительно покинуло Вильно, в то время как Наполеон вскоре расположился в том самом доме, который незадолго перед этим освободил Александр.
Когда Наполеон напал на Россию, Павел возглавлял пехотную дивизию, которая относилась к третьему корпусу под командованием генерал-лейтенанта Тучкова. Новосильцев попросил зачислить его в эту дивизию добровольцем и в продолжение всей военной кампании оставался поблизости.
12 июня 1812 года царский манифест провозгласил начало Отечественной войны. Когда Александр приехал в Москву, его приветствовали с таким восторгом, как никогда раньше. С возрастанием угрозы со стороны Наполеона популярность царя достигла новой кульминационной точки: прежняя критика была забыта. В то время как страна занималась мобилизацией своих войск, из Англии прибывали денежные средства. Если до этого часа царь медлил во всех отношениях, то теперь он стал упорным и целеустремлённым. Все необходимые решения он принимал осмотрительно и методично и заявил Коленкуру, французскому послу, перед его отъездом: "Наш климат и наша зима будут бороться на нашей стороне…"
Коленкур добавил: "Его считают слабым, но это заблуждение. Он может переносить превратности и скрывать свои огорчения… но он не перейдёт той определённой линии, которую он провёл сам для себя: эта линия из железа, и от неё он не отступит".
Во время наступления на Россию Наполеон встречался лишь с незначительным сопротивлением: волна недоверия и подозрения по отношению к военному руководству прокатилась через всю страну, поскольку русская армия отступала и не вступала в решающую битву с превосходящим и испытавшим себя в боях противником. Подобная стратегическая концепция наталкивалась у русского военного руководства часто на решительное и даже яростное сопротивление, и всё-таки, вникнув в положение, руководство приняло серьёзное решение: лучше принести жертву, чем пойти на риск потерпеть поражение. Все резервы и возможности подвоза продовольствия у французов уменьшались по мере отступления русской армии. При осуществлении этого замысла русские части нашли поддержку у всей страны: перед приходом противника сжигались урожаи, дома и целые деревни.