Мы сменили цели и начали маневрировать, чтобы опередить новый конвой. Вскоре после полудня мы были готовы к атаке. Погрузились и начали сближение в подводном положении с шедшим впереди грузовым судном, самым крупным из трех. Но когда мы уже были готовы дать залп, он пошел к нам зигзагом, оставляя нас на расстоянии примерно в триста ярдов. Мы поспешно отвернули и выстрелили из двух кормовых аппаратов. Обе торпеды прошли мимо цели, и мы круто повернули влево, чтобы выстрелить по второму грузовому судну из своих носовых аппаратов, когда возле нас взорвалась глубинная бомба.
Мы уже ушли ниже перископной глубины для разворота. Потом мы поднялись достаточно высоко, чтобы посмотреть, что происходит, и обнаружили, что находимся примерно в шестистах ярдах впереди второго грузового судна. Резкий со свистом выброс пара разорвал над ним тишину – отчетливый свистящий сигнал. Капитан Левеллин быстро повернул перископ и нашел разгадку. Справа к нам приближался миноносец, так что мы нырнули на глубину.
Кое-как мы оторвались от него, через сорок пять минут поднялись под перископ, увидели, что море вокруг чисто, и всплыли на поверхность, чтобы начать преследование. Было уже более десяти часов вечера в тот момент, когда мы вернулись для атаки из надводного положения, и прошло еще полтора часа до того, как мы выпустили все четыре торпеды носовых аппаратов в самое крупное грузовое судно.
Мы так и не узнали, каков был результат залпа, потому что в тот момент были ввергнуты в кризис, настолько загадочный, насколько своенравная старая "Поллак" когда-либо смогла умудриться нам устроить. Я стоял в центральном посту с самым драгоценным секундомером в руке, отсчитывавшим секунды хода торпеды, когда чудовищный взрыв потряс лодку от одного конца до другого. Он был не похож на взрыв ни одной из когда-либо встречавшихся мне глубинных бомб. Я швырнул секундомер через плечо, уверенный, что нам конец, и мне не хотелось бы встретить смерть с секундомером в руке.
Испуганные голоса были слышны с мостика. Море вокруг нас заливал странный свет. Люди были сбиты с ног в кормовой части лодки, и главные рубильники были вырублены, что привело к тому, что у нас мгновенно остановились все силовые установки. Мы двигались по инерции до полной остановки.
Беспомощные, мы оставались на поверхности, и нас мог прикончить любой проходящий мимо корабль, но, к счастью, конвой был ошеломлен так же, как и мы. Он умчался на всех парах, тогда как мы застряли со своими делами, устраняя повреждения, и в конце концов восстановили силовые установки. Сделав это, мы возобновили преследование, но непрерывные и тщетные усилия в течение всего дня, кульминацией которых стал этот колоссальный взрыв, вымотали нас физически и духовно. Вместо того чтобы предпринимать новую атаку из надводного положения, мы решились на атаку на перископной глубине и нырнули впереди по курсу конвоя незадолго до рассвета. Тот, в свою очередь, радикально сменил курс и ушел от нас.
Что стало причиной взрыва, мы так и не узнали, но после длительного знакомства с "Поллак" и ее нравом могли догадываться. Одна из наших торпед, вместо того чтобы идти к цели, должно быть, пошла вниз и взорвалась под нами.
В последующие две недели мы без происшествий патрулировали в районе Каролинских островов, затем взяли курс на район пролива Бунго во Внутреннем Японском море. А там, спустя несколько дней, наша старая подлодка заставила нас пережить самое жуткое из всех испытаний.
Вскоре после полуночи мы повернули на вьющийся дымок и оказались на курсе конвоя из шести судов, четыре из которых, по-видимому, были крупными грузовыми судами, а два других – небольшими. Мы приближались к суше при восходящей луне, что было сочетанием факторов, требовавшим необычайной осторожности. Мы пропустили первые два грузовых судна, затем осмотрели остальные четыре и выбрали второй, играя по-крупному. Последние два судна в караване еще не были различимы, но мы полагали, что это небольшие грузовые суда. Для того чтобы сблизиться с целью, нам нужно было выйти к ней прямо по курсу этих двух судов.
Мы были почти на позиции залпа, когда стало очевидно, что ближайшее из последних двух судов было не грузовым, а эсминцем и что вскоре мы будем у него прямо по курсу всего примерно на расстоянии в три тысячи ярдов. Теперь уже было слишком поздно менять план атаки, так что мы сблизились и дали залп по грузовому судну из своих четырех носовых торпедных аппаратов с дистанции в двести пятьдесят ярдов. Но на этот раз миноносец был уже так близко, хотя, по-видимому, не видел нас до того момента, пока мы не выстрелили.
Мы взяли скорость на форсажном режиме и повернули, чтобы оставить его за кормой. Когда мы поворачивали, услышали взрыв и увидели столб воды, взметнувшийся у цели. Звук свидетельствовал о втором взрыве. Мы уходили прочь на самом полном ходу, в то время как миноносец был всего в полутора тысячах ярдах от нас и быстро приближался. А теперь оказалось, что последним в караване было вовсе не грузовое судно, а небольшой сторожевик, который сократил расстояние между нами до тысячи четырехсот ярдов.
Мы оказались в мышеловке. Грузовое судно тонуло, но два военных корабля сближались с нами на большой скорости. Используя копилку боевого опыта Маша Мортона, мы попытались сделать по миноносцу два выстрела прямой наводкой из кормовых аппаратов. Но промазали, и он стал обстреливать нас.
Вдруг наш мостик залил яркий свет. Противник навел на нас прожектор. Оказавшись на виду под этим ослепительным светом, в то время как оба сторожевика приближались к нам, мы сделали единственно возможное – нырнули, погружаясь с максимально возможной скоростью.
Когда подводная лодка находится на поверхности, носовые горизонтальные рули убраны, прижаты к корпусу корабля и находятся над водой. С началом погружения они должны быть раскрыты рулевым-горизонтальщиком, который поворачивает их, контролируя глубину и угол погружения. Кормовые горизонтальные рули, которые находятся под водой, даже когда лодка на поверхности, и всегда раскрыты, выполняют аналогичную функцию. Но теперь, когда мы погружались с максимальной скоростью примерно восемнадцать узлов, носовые горизонтальные рули не регулировались, а кормовые рули заклинило на резкое погружение.
Погружения обычно осуществляются с дифферентом на нос при угле в восемь – десять градусов. При таком угле и отрицательной плавучести лодка может идти на скорое погружение. Но теперь нам довелось узнать, какой на самом деле может быть скорость погружения. При скорости восемнадцать узлов и неподвижно застрявших в положении резкого погружения кормовых горизонтальных рулях, а также при полном "отсутствии" носовых горизонтальных рулей лодка стала погружаться с совершенно невероятным дифферентом на нос.
Мы опускались все глубже и глубже, скорость была опасно высокой, угол погружения возрастал с каждой секундой. Стрелка глубиномера отклонялась с пугающей быстротой. Мы достигли контрольной глубины, ниже которой погружаться считалось опасным, но все-таки продолжали погружаться. Еще даже до того, как мы достигли контрольной глубины, нос лодки ушел слишком глубоко, это было видно, так как глубиномер находится в средней части судна, на расстоянии ста пятидесяти футов от носа к корме.
Японский миноносец сбрасывал глубинные бомбы, но ни у кого не было времени об этом беспокоиться. "Поллак" уже и так пошла на самоубийственный шаг. Мы должны были ее остановить, в противном случае не имело бы значения, попадут глубинные бомбы в цель или нет.
– Продуть главный балласт!
Это только усугубило ситуацию. Воздух устремился в кормовую часть, облегчая корму и еще больше увеличивая угол.
Теперь уже никто на борту "Поллак" не мог стоять, не держась за что-нибудь. Моряки ухватились за люки, столы, рычаги. Некоторые не могли удержаться, и их ноги широко распластались в воздухе. Шум был ужасным. Оборудование в подлодке установлено с расчетом на оптимальный дифферент на нос, но теперь этот дифферент ушел за все мыслимые пределы. По всей лодке стоял грохот, точно начался летний гром, – это оборудование выскакивало из ячеек и падало.
Именно голос нашего инженер-лейтенанта Джо Фелпса внес долю здравомыслия в создавшуюся обстановку.
– Ради бога, командир, – крикнул Джо, – не пора ли всем перейти назад?
Вот она, эта старая аксиома, которую Левеллин и я забыли на мгновение: когда дифферент на нос становится слишком большим, экипажу перейти в конец и молиться.
– Электродвигатели – полный назад. Всем срочно в корму! – проревел командир.
Каким-то образом в неразберихе команда докатилась обратно до поста энергетики.
Показатель угла погружения уже давно ушел за максимальную величину 25 градусов. Насколько мы ее превысили, не знал никто, а в тот момент ни у кого не было времени на предположения. Если мы погрузимся еще глубже, "Поллак" лопнет, как проколотый футбольный мяч. Наша единственная надежда была на то, что обратный ход винтов постепенно замедлит наше падение.
И медленно, медленно они начали это делать. "Поллак" потеряла скорость. Дифферент начал выравниваться. Наши ноги стали увереннее чувствовать под собой опору. Наконец "Поллак" почти полностью остановилась.
Возникла новая чрезвычайная ситуация. Наши цистерны главного балласта были почти пустыми, продутые в тщетной попытке настолько облегчить "Поллак", чтобы замедлить ее погружение. Но теперь, когда погружение прекратилось, лодка стала слишком легкой. Бешеная гонка пошла в обратном направлении, и нас уносило вверх, прямо под японский эсминец.
Некоторое время мы думали, что будем разрезать воду, как рыба-парусник, но каким-то образом, заполняя цистерны и используя полную скорость, мы обуздали старую подлодку, и она нехотя остановилась под самой поверхностью, прямо под килем у миноносца.
Мы ушли на глубину, примерно на двести футов превышающую контрольную, на бешеной скорости и при неимоверном дифференте. Нам пришлось подниматься подобным же образом. После этого никто из нас не находил в себе сил, чтобы адекватным образом реагировать на миноносец. Мы избежали его глубинных бомб, оставаясь под водой до наступления дня. После этого мы всплыли, чтобы глотнуть воздуха, и вновь погрузились на весь день. Весь день мы слышали звук взрывов глубинных бомб, пока миноносец искал нас, но относились к этому философски. Если мы смогли выжить на такой древней лодке, как "Поллак", значит, мы слишком крепкий орешек для вражеских кораблей.
Как раз в тот день, когда мы, обессиленные, скрывались под водой, нам удалось определить, каким был дифферент в прошлую ночь. Это получилось потому, что кто-то обнаружил масло в своем кофе.
Посередине помещения столовой команды находится верхний вентилятор гидравлического привода с приваренным к нему маленьким каплеуловителем, подбирающим по каплям выступающее иногда масло. Напротив носовой переборки расположен ряд кофеварок "Силекс". Масло из каплеуловителя пролилось, попав в одну из кофеварок. На основании этого относительно несложным делом оказалось вычислить угол дифферента на нос. Мы устремлялись на глубину под углом 53 градуса.
Спустя неделю мы потопили еще одно грузовое судно и подверглись длительной и методичной глубинной бомбежке его эскортных кораблей, но на этот раз "Поллак" вела себя прилично, и мы почти не обратили на эту атаку внимания. К 12 сентября мы вернулись в Мидуэй на дозаправку, а еще через четыре дня прибыли в Пёрл. По пути туда у меня было в избытке времени для того, чтобы, пользуясь случаем и привилегией, взять на себя командование кораблем. Я часто играл с командиром в шахматы в его каюте, помещении размером с ванную комнату в пульмановском вагоне. Единственным освещением, которое он себе позволял, был тусклый красный свет. Мы играли черными и красными фигурами на красно-черной доске, и он, как капитан, имел право на выбор фигур. Он всегда выбирал черные. Никогда прежде не думал, насколько поразительно эффективной может быть маскировка.
Я вернулся в Пёрл в состоянии счастливого предвкушения, которого не следовало бы позволять себе ни одному военнослужащему. На этот раз после всех разочарований и отсрочек я знал, что поеду домой. Левеллии, возможно, попытается задержать меня на пару дней для того, чтобы подготовить к переводу, думал я, но мне не трудно будет отговорить его от этого. В конце концов, я же не задержал Гэса Вейнела более чем на пять минут, когда сменял его в должности. А после шести успешных походов, в каждом из которых происходили боевые контакты с противником, я чувствовал себя абсолютно неспособным уезжать на побывку не более чем на обычные две недели отдыха между выходами в море. Ни о чем другом, нежели немедленное откомандирование домой на строительство новой лодки, сказал я себе, не может быть и речи.
И конечно, все случилось иначе. Левеллин вернулся из штаб-квартиры с новостями. Зулли и еще один из наших офицеров – Кении Руиз – отправлялись в тридцатидневный отпуск. Мне до их возвращения предстояло оставаться на "Поллак"; затем я буду откомандирован на базу подводных лодок в Пёрле, где буду заниматься ремонтом субмарин, возвращающихся из патрулирования.
– Это не так плохо, как кажется, – сочувственно сказал мне Левеллин. – Здесь, в Пёрле, ты будешь жить вольготно, не напрягаясь, а поработав какое-то время на базе, ты будешь на подходящей должности для того, чтобы тебя откомандировать на строительство новой лодки, когда они запросят кандидата. И когда ты поедешь домой, обязательно получишь тридцатидневный отпуск.
Он добавил, что есть альтернатива – попросить десятидневный отпуск и, скорее всего, получить его. Если мне повезет с транспортом, несколько дней я смогу провести с Энн. Но если я воспользуюсь отпуском, то буду исключен из списка возможных кандидатов на строительство новой лодки и останусь прозябать на берегу в Пёрле на полгода, прежде чем меня назначат командиром старой подлодки. А после этого не будет надежды попасть домой еще год или больше.
Этих нескольких дней было слишком мало после всех моих ожиданий. Я с горечью отверг этот вариант, написал раздраженное письмо Энн и готовился к худшему. Мысль о том, что другие не были дома еще дольше и страдали больше моего, – слабое утешение человеку, разочарованному в надежде на отпуск. В этом случае чаще думаешь о людях, которые попадали домой раньше, подвергнувшись меньшим испытаниям.
Глава 10
НОВАЯ ЛОДКА
Я только начал втягиваться в новый распорядок жизни, когда пришла хорошая новость. 21 октября, за четыре или пять месяцев до того, как у меня появились причины ожидать этого, на меня пришли документы. Я должен был прибыть с докладом в Манитовок, штат Висконсин, где строилась новая подлодка "Хокбилл", и, вероятно, мог рассчитывать на тридцать дней отпуска на дорогу.
Это означало, что если повезет, то я буду дома к Рождеству. Несколько устыдившись за свои последние горькие переживания, я написал Энн восторженное письмо, в котором говорил, чтобы она покупала зимнюю одежду и готовилась к идиллической зиме в Висконсине. Еще примерно с месяц я выполнял случайную работу на "Поллак", которая участвовала в Пёрле в учениях с противолодочными кораблями, и наконец был отозван и откомандирован на военно-морской кораблестроительный завод.
В те дни шансы совершить быструю поездку на Западное побережье были невелики. Обычно приходилось ждать, пока освободится какой-нибудь армейский или военно-морской транспорт, и ехать в трюме. Существовал, конечно, скоростной самолет компании "Пан-Америкэн", но следовало быть не менее чем адмиралом для того, чтобы был рассмотрен вопрос о возможности перелета на нем. Однако я не увидел ничего предосудительного в том, чтобы подойти к ответственному за воздушные перевозки офицеру, просто попытаться. Когда в конце ноября 1943 года я вошел в бюро воздушных перевозок, за столом сидел не кто иной, как наш с Энн в довоенное время сосед по Гонолулу.
Самолет-экспресс вылетал через два дня. На его борту были четыре адмирала, два или три капитана, разношерстная компания очень важных персон и один нервозный капитан-лейтенант по фамилии Грайдер. Это было грандиозное путешествие с раскланивающимися и улыбающимися стюардами и всевозможными предметами роскоши, о которых я почти забыл. Я оказался в Сан-Франциско через двадцать четыре часа.
Я пересел на самолет, вылетавший в Бербанк, а там уже дожидалась моя восхитительная жена. После всех надежд и разочарований в нашей встрече была некоторая неловкость. Она казалась нереальной, точно происходила во сне. Я спускаюсь с трапа самолета, вижу ее перед собой. Те несколько секунд, пока мы как бы на ощупь восстанавливали близость уз общения, мы чувствовали себя как чужие.
Мы поехали на машине обратно в Лонг-Бич, чтобы захватить Билли, а потом отправились в Мемфис на Рождество, которого я никогда не забуду. Затем, зная, что у нас впереди месяцы счастливой жизни, мы поехали в Манитовок, где строилась "Хокбилл".
Не думаю, что кто-нибудь мог строить подводные лодки лучше, чем люди, которые занимались этим в Манитовоке во время войны. В Манитовоке было много старых немецких мастеровых, занятых в Манитовокской судостроительной компании. Эти люди имели многолетний опыт строительства озерных пароходов. Они разработали совершенно новую технику постройки подводных лодок – собирали их по секциям, а потом соединяли секции вместе, поворачивая подлодку как ростбиф на вертеле и выполняя все сварочные работы сверху. Собрав ее в доке рядом с рекой, просто сталкивали ее бортом в воду, спуская со стапелей. Не уверен, но полагаю, что подводные лодки были крупнейшими судами, которые спускали со стапелей в то время. Во всяком случае, знаю, что среди тех мастеровых, которые строили подлодки в годы двух мировых войн, работа офицеров по наблюдению за постройкой была намного легче, чем во время тех сумасшедших месяцев, когда мы наблюдали за тем, как "Уаху" обретает форму на Мэри-Айленд.
Мы чудесно проводили время в Манитовоке. Люди там относились к нам хорошо. Моим новым командиром был Уорс Скэнлэнд, человек, к которому я испытывал самые теплые чувства, способный и умелый морской офицер. Он был человеком более глубоких морских традиций, чем я. Его отец командовал "Невадой" в Пёрл-Харборе, и корабль находился на полпути от базы в день атаки японцев. Ему пришлось причалить к берегу из-за пробоины от торпеды в корпусе. Уорс вырос на флоте и любил его.
Старшим офицером подводного флота в Манитовоке, который отвечал за текущий процесс постройки двух или трех субмарин, был Булл Райт – мой старый товарищ по "Стерджен", человек, который добился блестящих боевых достижений после своего незабываемого донесения в первые дни войны: "Стерджен" больше не девственница". Булл был не только великим мастером сражений и умелым администратором, но и прекрасным рассказчиком. Он устраивал нам банкет в Манитовоке и развлекал историей о том, как дал указание своему старшему помощнику Рубину Уитикеру "взять это на себя", когда Рубин пытался разбудить его, чтобы сообщить о том, что началась война с Японией. А еще у него была замечательная история о одном из юнг.
Этот юнга был великолепным наблюдателем. Но, как командир, Булл чувствовал, что никогда не повредит внушить моряку, что на нем лежит большая ответственность. Однажды ночью "Стерджен" всплыла так близко к Хонсю, что экипаж мог разглядеть там японцев. Юнга поднялся вверх на дневную вахту, протер стекла очков и стал осматривать горизонт, а когда увидел Хонсю, было ясно, что он легкомысленно расслаблен. Булл наблюдал за ним.