Шофёр ругается, а везёт, хотя автобус действительно "сломатый": у него отвалился глушитель, часто глохнет мотор и заводится с таким лязгом и скрежетом, что автобус трясётся и дребезжит. И всё же мы едем, рискуя не доехать и с трудом различая сквозь рёв мотора голос шофёра, вразумляющего нас: "…коммуняки здесь всё разорили, а богомолы сдуру едут сюда. И зачем едут? А чтобы понять, есть ли жизнь на Марсе. Но жизни нет, транспорта нет, и я хожу на работу двенадцать километров пешком. Сбежал бы отсюда, да трое детей".
Вдруг тишина, остановка, и весёлый голос шофёра:
- Не дрейфь, лягушка, - болото будет наше. А вот, богомолы, ваш монастырь.
Автобус уезжает, озарив напоследок пространство фарами, и тут же всё погружается во мглу. Монастырь где-то рядом, но где? Темень такая, что мы не видим друг друга. Хоть бы звёздочка в небе или огонёк вдали, но чёрное небо сливается с чернотой под ногами. И есть ли жизнь на Марсе, если вокруг глухая первобытная тьма?
Позже мы узнаем, откуда эта тотальная тьма - города и деревни здесь отключали тогда на ночь от электричества. А годы спустя, когда начнут газифицировать Козельск и монастырь, вдруг обнаружится, что работу по газификации здесь начинали ещё тридцать лет назад и сюда уже тянули газопровод. Но газификации воспротивились местные большевички, решив, что народные деньги достойней использовать на освоение космоса. Словом, не жизнь, а марсианские хроники.
Но всё это мы узнаем гораздо позже. А пока в поисках монастыря идём наугад в непроглядной тьме и забредаем в какое-то болото. В сапогах тут же противно зачавкала жижа. Разуваемся, выливая воду из обуви. А будущий оптинский иконописец, пока ещё студент, говорит во тьме:
- Сними сапог с ноги твоей, здесь святая земля.
- Молиться надо, - откликается ему из темноты будущая монахиня и поёт "Богородице, Дево, радуйся".
И вдруг даль откликается пением: "Богородице, Дево, радуйся, благодатная Марие, Господь с Тобой". Что это - эхо или видение? Но нам навстречу идут люди с фонарём и иконами и поют, славословя Пречистую Деву.
- А мы вас встречаем, - говорят они.
- Почему, - не понимаем, - вы встречаете нас?
- Потому что вы гости Божией Матери. Здесь Её монастырь.
В монастыре нас действительно ждут. На печи упревает в чугунке пшённая каша, а в термосе приготовлен чай с мелиссой и таволгой.
- В два часа ночи, - предупреждают нас за чаем, - начнётся полунощница. Вам с дороги лучше поспать. Но если пойдёте, то не опаздывайте, потому что первой по преданию в храм входит Божия Матерь.
Так началась для нас, неофитов, та новая жизнь, где было много событий всяких и разных. Но, предваряя дальнейшее повествование, расскажу лишь о первой оптинской Пасхе.
Благодать такая, что даже после бессонной ночи невозможно уснуть, и мы с подругой уходим в лес. Над головою по-весеннему синее небо, а под соснами ещё лежит снег. В лесу кто-то есть - лось, наверно. На всякий случай прячемся в ельник. И, подсматривая из-за ёлок, видим, как по лесной дороге стремительно бежит послушник Игорь, будущий иеромонах Василий (Росляков). Через пять лет его убьют за Христа на Пасху. А пока ему только двадцать семь лет, он мастер спорта и чемпион Европы. И послушник даже не бежит, а летит над землёю в стремительном беге атлета и, вскинув руки в ликующем жесте, возглашает на весь лес небу и соснам:
- Христос воскресе! Христо-ос воскресе!
И вдруг происходит необъяснимое: смыкаются над головою века, возвращая нас в ту реальность, когда вот так же стремительно бегут ко гробу Спасителя молодые апостолы Иоанн и Пётр. "Они побежали оба вместе; но другой ученик бежал быстрее Петра, и пришёл ко гробу первый" (Ин. 20, 4). Первым, опережая Петра, бежит любимый ученик Христа Иоанн. А как иначе? Разве можно идти мерным старушечьим шагом, а не бежать что есть мочи, если воскрес Учитель? Христос воскрес! А ещё с вестью о воскресении Христовом бегут по Иерусалиму Мария Магдалина и другая Мария: "они со страхом и радостью великой побежали возвестить ученикам Его" (Мф. 28, 8). Как же молодо христианство в его истоках, и святые по-молодому на Пасху бегут.
Вот об этом молодом христианстве уже нынешнего века мне и хочется рассказать. Оговорюсь сразу, в новоначальных много наивного. И всё-таки это было то время, когда на Пасху хотелось бежать, возвещая встречным и каждому: "Христос воскрес!" А ещё мы подражали первым христианам, желая жить, как жили они. Попытка жить "аки древние" не удалась. Но такая попытка была, и мы были в ту пору самыми счастливыми людьми на земле.
"СИЛЬНЫЕ, ВНИЗ!"
Восстанавливать Оптину пустынь начинали строители "Госреставрации". А это были люди того ещё советского закала, у которых суровые условия жизни выработали умение превращать любую стройку в безнадёжно-унылый долгострой. Впрочем, условия были действительно суровые - строителям платили мало, меньше других. А беспорядок, царивший на стройках, способен был деморализовать даже стойкого человека: вынужденные простои шли за простоями, чередуясь с перекурами мод девизом "Не послать ли нам гонца за бутылочкой винца?"
Не случайно самой страшной угрозой для школьника были в те годы слова учителя:
- Будешь плохо учиться, на стройку пойдёшь!
Правда, перед получкой строители устраивали аврал с известными последствиями спешки: на скорую руку - на долгую муку. В недоделках винили, конечно, строителей, а только они работали, как умели, и лучше работать просто не могли. К сожалению, годы безбожия оставили нам своё наследие - вырождение мастерства. О том, как работали в старину, рассказала мне однажды реставратор Любовь Ивановна Коварская, демонстрируя для наглядности вещи XVII века. Вот крестьянский сарафан из ситчика в яркий мелкий цветочек. Три века прошло, а краски не выцвели и не вылиняли, как это бывает нынче уже при первой стирке. А вот камзол с вышивкой на обшлагах, и вышивка что с лицевой стороны, что с изнанки одинаково безупречна. По мере износа камзол перелицовывали и оставляли эту нарядную одежду в наследство детям. Но больше всего меня поразили в квартире реставратора оконные рамы, подоконники, двери, сделанные, казалось, из идеально отполированного белого мрамора.
- Нет, - сказала Любовь Ивановна, - это деревянная столярка, покрашенная обыкновенной белой краской, но по старинной технологии. Мы же по сравнению с XVII веком просто опустившиеся люди - нормальной столярки для храма сделать не можем, а ведь проклят всяк, творяй дело Господне с небрежением.
Словом, возрождение монастыря было неосуществимо вне главного условия - возрождения мастерства. И тогда, отказавшись от услуг "Гос- реставрации", монастырь стал приглашать на работу лучших мастеров России, предложив им высокую плату за труд. Конечно, высокой эта плата была лишь на фоне нашей бедности. Однако тут же поползли слухи: монахи в золоте купаются и на золоте едят. А поскольку я работала тогда на послушании в трапезной, то расскажу, кто и что на этом "золоте" ел.
Первыми приглашали в трапезную мастеров- строителей, и чего только не было у них на столах: огурчики-помидорчики, жареная рыба, сыр, сметана, творог, а на десерт пироги или блинчики с мёдом. Мастеров ценили, и было за что: они работали даже ночью при свете прожекторов. И работали так вдохновенно, что на глазах возрождался монастырь.
Стол для паломников и трудников был намного беднее, хотя это были те же добровольцы-строители и порой высокой квалификации. Но они были "свои", работали во славу Христа и, зная о бедности монастыря, отказывались от платы за труд. Конечно, временами приходилось трудновато, а только жили по обычаю предков: "Лапти носили, а кресты золотили".
В последнюю очередь кормили монахов, и это был самый бедный стол. Когда в монастыре, случалось, не хватало хлеба, то хлеба не доставалось именно им.
"Сильные, вниз!" - писал скончавшийся в ссылке святитель Василий Кинешемский (f 1945), подразумевая под этим вот что. В основание дома, в фундамент всегда закладывают тяжёлые камни- валуны или бетонные блоки - иначе дому не устоять. Точно так же основой общества являются те духовно сильные люди, что несут на себе немощи немощных и главные тяготы жизни. Если же сильные господствуют над слабыми, добиваясь для себя барских привилегий, то это признак духовной болезни государства, общества или монастыря.
Впрочем, книги о монашестве и о сильных духом были прочитаны гораздо позже, а тогда об этом рассказывала сама жизнь. Монахи действительно несли на себе главные тяготы и работали намного больше других. Тяжелее всего было расчистить руины и вынести из монастыря буквально тонны мусора. Техники никакой - лопата да носилки. Бери больше - кидай дальше. Бывало, несёшь эти тяжеленные носилки, и сил уже нет: не могу, надоело, устала, брошу. Но тут у тебя перехватывает носилки будущий игумен, а тогда ещё студент-паломник.
- Отдохни, сестра, - говорит он, улыбаясь. - Знаешь, я иногда так изнемогаю на послушании, что решаю всё бросить и сбежать из монастыря. А потом говорю себе: нет, лучше умру на послушании. А как только решаюсь умереть, сразу оживаю - сил прибавляется или на лёгкое послушание вдруг переведут.
Вот тайна монастырского послушания: сначала горделиво думаешь - это мы, молодцы-герои, возрождаем монастырь. А потом понимаешь - это Господь возрождает наши души, исцеляя их от застарелых страстей. Тут не носилки тяжёлые, а груз грехов - лень, расслабленность, а главное, гордость: как это меня, кандидата наук, заставили выносить на носилках всякую дрянь? Сначала возропщешь, а изнемогая, помолишься: Господи, Ты был послушлив Отцу Небесному до самой смерти, а я на послушании у Тебя. Но я такая немощная, нетерпеливая, гневливая!
На послушании особенно остро ощущаешь свои немощи и грехи. А сила Божия в немощи совершается. Надо всего лишь выдержать лечение и немного потерпеть. И вдруг подхватывают тебя вместе с носилками некие сильные руки, и несёт уже ветер Божией благодати. Ради этих минут неземного счастья люди и живут в монастыре.
Все силы, рубли и копеечки были отданы тогда на возрождение монастыря. А монахи спали на полу в полуразрушенных кельях, где сквозили окна и стены, и плохонькая печь почти не давала тепла. А потом выпал снег, и половина братии, простудившись, слегла. И тогда отец наместник распорядился выдать каждому монаху тёплое одеяло. Об одеялах надо сказать особо. Во времена "окопного" быта большинство паломников ночевало на полу в церкви. Одеял и матрасов хватало лишь на детей и старушек. А остальные ночевали так: одной половиной пальто укроешься, а другую подстелишь под себя. Среди ночи просыпаешься от холода - вытопленная с вечера печь уже остыла, и вымораживает стены зима. И тут замечаешь движение в храме - один за другим входят монахи и укрывают спящих своими одеялами. Сквозь сон замечаю, как меня укрыл своим одеялом старец Илий, а потом начал растапливать печь. Спишь под тёплым одеялом, как у Христа за пазухой. И вдруг будит мысль - это мне тепло, а каково другим? Кто-то, согревшись, уже укрывает своим одеялом соседа, а тот чуть позже передаст одеяло другим.
Когда знакомые донимали меня потом вопросами, зачем я переехала из столицы в эту "дыру", я отвечала одним словом: "Одеяло". Был этот знак любви - одеяло.
ЦАРСКИЙ ТУЛУП
Вот другая история из тех же "окопных" времён. Автобус привозит в монастырь беженцев откуда-то с юга, где тогда полыхала война. То, что это беженцы, видно невооружённым глазом: на дворе зима, а они одеты по-летнему, и у детей в летних сандаликах синие от холода ноги. Женщины спешно срывают с себя пуховые шали и шубы, кутая в них малышей. Я тоже отдала своё пальто беженке в ситцевом платье, чтобы в итоге познать: живёт в моём сердце жадная жаба, и рассуждает она по-жабьему - пальто единственное, в чём ходить зимой?
Но верен Христос в обетованиях, сказав, что неисчислимо больше получит тот, кто оставит родных ради Господа и, продав своё имение, раздаст всё нищим. Уже на следующий день благотворители завалили нас тёплыми вещами, а мне почему-то усиленно навязывали манто, подбитое мехом горностая. Чтобы соответствовать столь роскошному манто, надобно иметь "Мерседес", а не валенки с галошами. Отказалась я от манто, другие тоже отказались, и манто попало в итоге в Шамордино, в женский монастырь.
Но и там не знали, что делать с манто. Потом рассудили - всё-таки тёплая вещь, и отдали манто сторожихе Марусе. Подпоясалась она солдатским ремнём и сторожит ночами в манто монастырь. А жизнь у сторожихи была такая тяжёлая, что слаще пареной репы она, как говорится, ничего не ела. О цене манто она и не догадывалась. И когда архитектор объяснил ей, что манто, подбитое горностаем, раньше носили только цари, Мария, поразмыслив, сказала:
- У меня хороших вещей никогда не было. Вот и дал мне Господь царский тулуп.
Впрочем, царский тулуп Мария носила недолго. Вскоре она приняла монашеский постриг, и облачил её Царь Небесный уже в иные, но тоже царского достоинства одежды.
НОВЫЙ ГОД, РОЖДЕСТВО И КАТАМАРАН
- Как хорошо, что мы православные и не надо праздновать Новый год, - с нарочитой бодростью заявляет Татьяна и добавляет, сникнув. - Только кушать хочется, а?
Татьяну тянет на разговоры, а так хочется помолчать. Мы молча возвращаемся домой из Оптиной, переживая странное чувство: сегодня 31 декабря, а ночь воистину новогодняя - ярко сияют над головою звёзды, и искрится под звёздами снег. Через два часа куранты пробьют полночь. И чем ближе к заветному часу, тем больше смущается бедное сердце: как так - не праздновать Новый год?
В монастыре такого смущения не было. После всенощной схиархимандрит Илий сказал в проповеди, что, конечно, наш праздник Рождество. Но сегодня у нас в Отечестве отмечают Новый год, а мы тоже граждане нашего Отечества. И старец предложил желающим остаться на молебен.
Остались все. В церкви полутемно, по-новогоднему мерцают разноцветные огоньки лампадок. Старец кладёт земные поклоны, испрашивая мир и благоденствие богохранимой стране нашей России, а следом за ним склоняется в земном поклоне вся церковь. Возглас, поклон, много поклонов. И сладко было молиться о нашем Отечестве и соотечественниках, ибо сердце таяло от любви.
Хорошо было в монастыре. Но чем ближе к дому, тем ощутимей стихия новогоднего праздника. Небо взрывается залпами салюта, бегают дети с бенгальскими огнями, и возле дома меня поджидает соседка Клава:
- Наконец-то, явилась! Идём ко мне. Шашлыков наготовила, а для кого? Молодые ушли в свою компанию, а дед включил телевизор и храпит.
- Шашлыки - это вкусно, а нельзя - пост.
- М-да, пост, - вздыхает Клава. - Тогда давай песни играть.
И Клава звонко дробит каблуками, выкрикивая частушку:
Я работала в колхозе,
Заработала пятак.
Мине глаз один закроют,
А второй оставят так.
Пятак это про то, что по местному обычаю усопшим закрывают глаза, положив на веки два пятака. Но много ли заработаешь в колхозе? А Клава уже затягивает новую частушку, вызывая меня на перепляс. Клаве хочется праздника, а праздника нет. Вот и соседка зачем-то постится вместо того, чтобы петь и плясать.
- Знаешь, Нина, чему я завидую? - говорит она грустно. - Вот вы, богомолы, все вместе и дружные. А я сорок лет живу в этой деревне, и ни одной подруженьки нет.
Не только Клава, но и все деревенские нас зовут именно так - богомолы. Присматриваются и дивятся - инопланетяне. Вот и сегодня богомолы учудили: все празднуют Новый год, а у них пост. Впрочём, чудаками нас считают не только деревенские. Помню, как позвонила моя однокурсница и, посмеиваясь, сообщила:
- Знаешь, что Сашка Морозов учудил? Продал свой ресторан, отдал деньги беженцам и теперь работает за три копейки псаломщиком в церкви. Нет, ты видела таких идиотов?
Видела - в зеркале и среди друзей. Но вопреки утешительному для атеистов мифу, будто к Богу приходят одни убогие неудачники, среди моих православных знакомых несостоявшихся людей практически нет. Почти все с высшим образованием и чего-то достигли в своей профессии и в делах. Иные даже весьма преуспели. А только помню горькие слова моего друга доцента, сказанные им после защиты диссертации и назначения на руководящий пост:
- Вот карабкаешься всю жизнь на высокую гору, а достигнешь вершины, и хочется ткнуться лицом в асфальт, чтобы больше уже не вставать.
На языке психологии это называется "синдром успеха": цель достигнута, а радости нет. Успех - это смерть той мечты и надежды, когда так верилось и мечталось: вот добьёшься земного благополучия, и тогда преобразится вся твоя жизнь. А преображение не состоялось. И как же тоскует душа без Бога, даже если не знает Его!
Словом, есть эта оборотная сторона успеха - крах иллюзий и то тяжкое чувство опустошённости, когда кто-то пускает себе пулю в лоб, как это сделал знаменитый писатель Хемингуэй. А кто-то уподобляется евангельскому купцу, "который, нашедши одну драгоценную жемчужину, пошёл и продал всё, что имел, и купил её" (Мф. 13, 46).
Ради этой драгоценной жемчужины Господа нашего Иисуса Христа совсем не жаль оставить московскую квартиру, поселившись в кособокой избушке у монастыря. Трудностей в деревенской жизни было с избытком - убогий сельмаг с пустыми полками, а на улице непролазная грязь. Но мы часто говорили в те годы:
- Какие же мы счастливые, что живём здесь.
Некоторое представление об этой жизни, возможно, даст такой эпизод. В 1988 году Оптину пустынь ещё только начинали восстанавливать из руин. Размещать паломников было негде, и "богомолы", купившие дома возле Оптиной, несли послушание странноприимства. Делалось это просто - в монастыре давали адрес и объясняли, что ключ от дома лежит под ковриком на крыльце. Заходи и селись. Так вот, однажды в доме инженера Михаила Бойчука, ныне игумена Марка, поселились в его отсутствие молодые паломники. И так им понравилась наша Оптина, что они решили остаться здесь на лето, а возможно, и на всю жизнь. В общем, хозяйничают они в доме, достают из погреба и варят картошку, а также привечают вернувшегося из поездки Мишу, принимая его за одного из гостей:
- Ты чего, брат, такой застенчивый? Давай-ка, садись с нами обедать. Только учти, брат, у нас послушание - после обеда вымоешь посуду и подметёшь пол.
Некоторое время Миша жил в послушании у своих гостей, а потом, не выдержав, спросил у меня:
- Вы не знаете, случайно, что за люди живут у меня?
- Миша, - говорю, - вы же хозяин дома. Разве трудно спросить?
- Спросить-то нетрудно, а только совестно.
А чтобы понять, почему совестно, надо прежде понять самое главное - для нас, новокрещёных язычников, первый век христианства был роднее и ближе нынешнего. Это нам говорил Христос: "У кого две одежды, тот дай неимущему; и у кого есть пища, делай то же" (Лк. 3,11). Дух захватывало от любви, и хотелось жить именно так, как жили первые христиане: "Никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее". И ещё:
"Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чём кто имел нужду" (Деян. 4, 32-35).