Первый раз в жизни с ним заговорили, как с человеком. Из рассказов Леонида он понимал не все, а то, что доходило да его сознания, было новым и странным, а вместе с тем интересным и заманчивым. Во-первых, ему с трудом верилось, что с ним говорит русский, который учился двенадцать лет, два года из них в институте, и не укладывалось в голове, почему он, имеющий такое образование, должен сидеть в лагере, катать тачки, быть грязным и вшивым. Во-вторых, странным казалось, что в стране, откуда военнопленный, все равны, всем открыта дорога в жизнь, что там его никто не имеет права ударить, а у них - законное явление - бьют не только детей, физическая сила применяется и к рабочим. И каждый раз после таких бесед он уходил домой взволнованный и всю ночь напролет думал о рассказе военнопленного.
Прошел месяц сверхурочных работ, и Какко научился петь песни. Любимой его песней была: "Шли по степи полки со славой громкой"…
Леонид с Иваном приходили на работу раньше, чем мальчики. Однажды они сидели у костра, ожидая прихода подростков. Леонид услышал знакомый грудной голос Олави. Он пел: "Ехал на ярмарку, ухарь купец". Леонид понял, что Олави для изучения разговорной русской речи пользуется не только его услугами, а еще кто-то помогает ему, так как он никогда не учил его песни, которую слышал сейчас.
Какко не оставался в долгу перед русскими, он приносил поесть и давал табак. Когда он подошел к костру, Леонид заметил, что он не в настроении: лицо его было печально. Олави сел возле костра и долго молчал. Четверть часа просидел он молча, затем достал сигареты и крикнул: - Леонид … Иван: … - курить! Паули выключил мотор, и все уселись возле костра.
- Что нового? - спросил Иван.
- Очередь дошла и до меня, принесли повестку о призыве в армию. Работать я буду после обеда, а с утра заниматься военной подготовкой.
Пленных передали Паули, который был зловреден и ленив, никогда не работал сам, заставляя русских. Чувствуя себя хозяином, сидит у костра и понукает: "Русса, работамо - сатана!
С нетерпением ожидали русские гудка на обеденный перерыв. После двенадцати часов приходил Олави, и Паули, побаиваясь его, принимался за работу. Не трогал русских. Сколько не приезжал дед за дровами, видит, что работают только русские. Он поймал Паули за ворот куртки и долго бил палкой. Приговаривая: - Русских нельзя заставлять работать и бить: они не виноваты!
Паули вырвался и убежал. Пришел через час со своим отцом. Он обвинил русских в том, что они хотели его зарезать. Дед объяснил отцу Паули, что бил он его, а не русские, и мальчику снова попало, на этот раз от отца. С тех пор Паули возненавидел русских сильнее и искал причины, чтобы выместить злобу.
Дед любил Леонида, как сына, и каждую субботу давал ему по пачке сигарет или табаку. Случалось, приносил в воскресенье в лагерь и за баней передавал через проволоку. Русскому, получающему пять пачек табаку в месяц (кроме того Леонид днем курил табак старика) мог позавидовать не только рабочий, но и любой солдат финской армии. Во время работы Леонид отказывался от угощения, показывая, что у него своей есть, дед обижался и говорил: - Будешь свой курить в бараке, а здесь положено мой".
Раз у Маевского при обыске отобрали пачку сигарет и хотели обвинить в воровстве. Дед устроил скандал и грозил побить начальника лагеря. Солдаты не осмелились оскорбить семидесятилетнего старика, у которого четыре сына были на фронте и больше не отбирали табак у пленного.
Через несколько дней после ссоры из-за табака дед пришел на работу без лошади пьяный; слезы катились на бумагу, которую он держал в старческих руках. Леонид не мог понять причины. Иван предположил, что старика уволили из-за них.
Подъехал на лошади Какко и объяснил:
- У старика на фронте погиб сын, а второй лежит в госпитале в городе Оулу. Он бросил работу, передал временно лошадь мне, а сам едет к раненному.
- Изменится ли отношение старика ко мне? - спросил Леонид.
- Не знаю! - ответил Какко, качая головой неопределенно.
- Думаю, что изменится! - закончил Иван.
Вскоре вернулся дед, Сын умер, но отношение к пленным не изменилось. В смерти сына он обвинял немцев. Показывая на немецкий барак, стоявший недалеко, он сделал из палок сооружение, похожее на виселицу, и произнес: - Их нужно вешать! - и запретил Леониду близко подходить к ним, брать что-либо от немцев и пилить для них дрова.
За этот короткий промежуток времени, когда отсутствовал старик, учеба Какко Олави продвинулась намного вперед. Этому способствовало то, что он перепоручил лошадь Паули, который охотно принял на себя обязанности развозить дрова, и у него весь день был свободен.
Двенадцатичасовая тренировка разговора на русском языке давала свои плоды. Когда Леониду сало известно о скорой разлуке со своим учеником, он переменил характер бесед. Какко это понял и старался воспринять главное - цель дальнейшей жизни.
- Олави, настало время расстаться нам! - И чтобы утешить мальчика, Леонид поспешил добавить:
- Ничего не поделаешь - война! Давай лучше поговорим по серьезному. Что ты будешь в армии?
- Не знаю! - ответил Какко.
- Получишь винтовку, тебя пошлют охранять военнопленных и ты будешь так же строго относиться к нам - бить!
Какко отрицательно покачал головой.
- Положим не меня, мы с тобой друзья, а других русских, - Леонид замолчал, ожидая ответа.
- Я уйду в Россию!
Леонид ожидал такой ответ, так как стремление Какко сдаться в плен к русским и жить в России, были для него наиболее заманчивыми.
- Положим, ты сложишь оружие, но от этого положение не измениться: война будет продолжаться, люди будут убивать друг друга.
- Надо, чтобы и другие бросили оружие! - решительно заявил Олави.
- Откуда они знают, что нужно бросить воевать? - задал вопрос Леонид.
- Им необходимо рассказать, - ответил Олави.
- А кто же расскажет, если все, кто не желает воевать, сдадутся в плен?
Какко задумался. Он понял намек Леонида. И после недолгого молчания спросил:
- Ты хочешь, чтобы этим занялся я?
- Почему бы и нет?
- Я подумаю. На сегодня довольно, поговорим еще завтра. Сейчас доедем с Паули до столовой и зайдем ко мне.
Ясность мыслей, простота речи и сила убеждения Леонида заставила крепко подзадуматься Какко над своим положением. Он был согласен с русским военнопленным, но не знал, с чего начать.
Паули пошел выпрягать лошадь, Какко завел Леонида в свой барак. Нищета и грязь бросились в глаза Леониду. Голые нары - постели нет. Грязный стол, не покрытый даже бумагой. За ним сидели несколько человек и пили прямо из горлышка бутылки водку. Пить из горлышка - обычай финнов. Хлебнув глоток, затягиваются дымом папиросы, передают бутылку другому и ожидают очереди, когда она вернется снова.
Среди них сидел пьяный Лумпас. Он с удивлением смотрел на русского и не мог понять, каким образом оказался здесь пленный, и вопросительно поднял брови. Леонид, видя недоуменный взгляд, показал на Какко, который подтвердил, что русский пришел с ним, и ему нечего беспокоиться.
Рабочие пригласили русского выпить. Леонид отказался. Лумпас принес стакан, налил водки и подал пленному. Леонид категорически отказался, и Лумпас с жадностью выпил сам. По просьбе Какко Леонид выпил немного с ним. Пьяный Лумпас полез к пленному целоваться, бормоча непонятное. Из его слов рабочие узнали, что перед ними русский, на котором в новый год катался Лумпас и просил у него прощения.
Утром, на разводе они встретились. Лумпас отвернулся, видимо, вспомнив, что унижался перед оборванцем - русским; он не мог понять, как это могло случиться, и дал команду: Маевского на работу не выводить.
Леонид пожалел, что больше не увидит мальчика. Перед отправкой Маевского в другой лагерь, Какко пришел в кочегарку пьяный. Глазанов подметал пол.
- Здорово товарищ! Где можно отдохнуть и выспаться?
Глазанов с удивлением смотрел на мальчика. Размахивая руками, не договаривая многих слов, коверкая их, Олави стоял в позе оратора перед Глазановым и говорил, стараясь вылить наружу всю боль, которая накипела у него на душе за недолгую, но трудную жизнь.
- Почему вы сдались в плен? Политруки учили вас и говорили правду! Вы убедились, но ваше самолюбие не позволяет вам признаться, - так начал речь Олави - (слова заученные из споров Леонида с пленными возле костра, которые слушал он).
- Политруки не плохи! Колхозы не плохи - плохи вы!
Подняли руки и сдались в плен! Я знаю, что многие из вас, даже большинство, сдались не добровольно - это не ваша вина! Но я спрашиваю вас, почему вы не бежите? Леонид все равно убежит, он не боится: я это знаю! Ты спросишь, почему я так говорю: я не хочу воевать и быть калекой ради того, что Гитлер хочет завоевывать Россию! Какая мне от этого польза? У меня нет ни отца, ни матери, но есть Родина - я люблю ее, но я не хочу воевать за нее потому, что она с Гитлером и фашистами. Я не люблю ее такой, какой она есть сейчас: ее топчут немецкие сапоги.
Глазанов хотел прервать его, но он, заметив, замахал руками: - Ты думаешь, я пьян? Нет! Я уйду к русским, чтобы сражаться против Родины, и вернусь, когда она будет новой, счастливой, как и ваша … Нет, это слишком легкий выход из положения, я должен найти другой выход.
Из всего того, что усвоил Олави от русского, ему казалось, что он познал мир. И спроси его, он может ответить на все вопросы, вызывающие беды социальной и экономической жизни в стране. И жизнь для него не заключается больше в трех глотках водки, после которой кружится голова от опьянения, а утром болит, и необходимо опохмелиться. Он знал, что многие рабочие, которых раньше не замечал Олави, думают так же, как и он. Война для них была пагубна, они не хотели ее и протестовали против нее всем своим сердцем и смотрели на нее, как на социальную несправедливость: нажива и прибыль одних и гибель других.
Олави хотел сказать много, но не хватило запаса слов, и он закончил словами:
- Покажи мне место… Я хочу спать… Передай привет Маевскому и вот эти вещи… Я понял его и знаю дальше цель жизни!
Он свалился в угол на старый брезент и уснул детским, невинным сном.
15. На строительстве плотины.
Переводчик Иванов был из тех людей, которые не любят вспоминать о своей прошлой деятельности и не думают о будущем, не помня вчерашних событий, не прислушиваются ни к каким мнениям, не задумываются о последствиях своей работы, а живут сегодняшним днем и никогда не забывают личной обиды.
Привилегия карелам - переводчикам в плену большая. Они не чувствуют того угнетающего положения, нависшего над пленными во всех лагерях Финляндии. Иванов всеми силами старался войти в доверие к охране, не считаясь с интересами других. Не чувствуя поддержки со стороны отдельных начальников, для которых он был тоже пленным, Иванов устремил все взоры на часть охраны, наиболее враждебно настроенную к русским. В Никеле и Янискосках он был только переводчиком, выполняя распоряжения дежурных и солдат. Хозяином положения он почувствовал себя в Нискокосках - лагере, расположенном в восемнадцати километрах от "Заячьих порогов", куда была переброшена небольшая группа военнопленных. Он совершенно отстранился от пленных, душой и телом предался врагу и выполнял по его указке все грязные и подлые работы. Перед военнопленными предстал тип определившегося предателя по убеждению. Иванов больше не жил с русскими, а поселился вместе с охраной, натравливая против пленных финнов.
Семь десятков военнопленных занимали одну половину барака - десять финских солдат другую. Через стенку хорошо слышен разговор Иванова.
Пленные на строительстве плотины, которая должна поднять уровень воды перед гидростанцией, дающей энергию заводу, который спешно монтировался, и с минуты на минуту должен был вступить в строй. В лагере полный хаос. На работу выгоняют, когда вздумается Иванову. Он не считался ни с чем: ни с тем, что люди только что пришли и не успели поесть, ни с больными и раздетыми. Раздается свисток, и вылетай из барака в строй. Не успеешь проскользнуть мимо него незаметно - получишь удар плетью. В строю не разбирают, отсчитывают нужное количество и гонят на работу. Производились срочные бетонные работы. Военнопленные работали в три смены. Сильные морозы подгоняли в работе. Необходимо спешить: не успеешь - бетон прихватывает морозом и приходит в негодность. Труднее всех приходилось тем, кто подносил воду к бетономешалке. Там бьют больше. Тело и руки ноют от напряженной работы, останавливаться нельзя: обувь и полы шинелей обледенели. Просушиться негде, да и нет времени. Увильнуть от работы нельзя: пленные следуют один за другим.
Если кто уйдет, вся тяжесть ляжет на товарища, который идет впереди или сзади. Иванов безжалостно избивает. Он знает всех наперечет и ставит на трудную работу того, кто не понравился или не угодил ему. Мастера руководят работой. Расстановка рабочей силы поручена Иванову.
Громов и Леонид подносят воду к бетономешалке. За весь день нет возможности переброситься словом. Рабочие пьют кофе. Небольшой перерыв. Пленные бегут к печам и, прислонившись к ним, стараются обогреться и подсушить промокшую одежду. В это время не до разговоров.
Григорьеву немного посчастливилось. Он топит печи; работа не трудная и в тепле. Услужливо предлагает теплое место финнам, получая от них папиросы и табак, но больше не предлагает закурить своему другу. На табак выменивает хлеб и суп: бережет здоровье. Все делает тайком от Леонида - стесняется, Леонид был его командиром.
Мучительно медленно тянется время. Громов до точности подсчитал, сколько раз нужно сходить за водой до перерыва. Неожиданно бетономешалка остановилась. Причину знает только Рогов - виновник аварии, да Леонид. Он по совету Леонида бросил в указанное место ключ, предполагая, что это вызовет тяжелые последствия. Так и случилось. Забегали мастера и рабочие. Пришел инженер. Тщательно осмотрел выведенную из строя бетономешалку, объяснил причину аварии небрежностью слесаря и распорядился топить сильнее печи, кока ремонтируют машину.
Был ли умышленный поступок, или они руководствовались одним стремлением отдохнуть, пока не работает бетономешалка, никто не знал.
Иванов заявил открыто: "Умышленное дело чьих то рук!" Сказанному не придали значения.
- Слышишь Леонид, что говорит Иванов? - спросил Громов, бросая ведра в сторону.
- Слышу!
- Кто по-твоему мог это сделать?
- Спроси у того, кто это сделал!
- Все ж - таки интересно!
- Какое нам дело до того, кто испортил бетономешалку. Пойдем к Николаю, погреемся!
Раздраженного тона Громов от Маевского не слышал за весь период пребывания в плену и решил, что у него нет настроения разговаривать, и не стал допытываться.
Укромным местом, где можно было греться и сушиться, была кузница, в которой работал Солдатов. После первой порки, полученной в Никеле, он не дружил ни с кем и держался стороной. Ему принесли срочную работу, но он не особенно торопился с выполнением заказа. Мастер своего дела не проявлял ни малейшего желания к подневольному труду, если он не приносил ему выгоды, и работал из-под палки. Еще в Лахти он привязался к Леониду, но после злополучного случая отшатнулся. Встречались редко, как будто бы не знали друг друга.
Николай отличался от кузнецов других смен тем, что не выгонял товарищей из кузницы, как делали другие, они боялись Иванова и мастера. Солдатов не боялся потерять теплого места и всегда предлагал удобный уголок для сушки мокрой одежды и усиленно раздувал горны. Иванов не любил Солдатова, пытался убрать из кузницы, объясняя мастеру, что он "худой мужик". Мастер наотрез отказался исполнить просьбу переводчика: все сложные работы выполнял Николай.
Указав место Громову, где можно поудобнее пристроиться, он не спеша принялся за работу.
Финны с восхищением смотрели на широкоплечего кузнеца с Горьковского завода, сумевшего сохранить силу. Он уверенно бил молотом, не обращая внимания ни на рабочих, ни на своих - русских. Искры градом сыпались из-под молота, освещая бородатое лицо. Борода у него росла неимоверно быстро. Он не успевал бриться и с бородой казался намного старше. Стоило сбрить бороду, как, крупное, чистое лицо без единой морщины, правильный нос и светло-карие глаза делали его молодым и привлекательно-красивым. Взгляд у него был суровый и проницательный. Он не умел смеяться.
Финн, который принес деталь, объяснил Леониду, когда она будет готова, он должен ее забрать и принести ему, а сам ушел в барак поесть.
Леонид с Громовым вывернули карманы и аккуратно высыпали на бумагу табачную пыль. Солдатов заметил это, жестом руки показал на кисет, который лежал на окне, и все трое закурили.
Николай курит редко - только с товарищами или с финнами, когда они угощают. Если Леонид никогда не просил закурить или докурить, а променивал пайку хлеба на табак, то Солдатов никогда не выменивал на табак хлеба при всех своих возможностях.
Согревшись, Громов заснул и не слышал, как ругался Иванов: - Вот где лодыри! Их ищут…
Подымайтесь! На работу! - и пнул Громова - А тебе, кузнец, сколько раз буду говорить - не пускай русских, а то знай - разделаюсь…
- Они принесли деталь и дожидаются, когда я закончу. Закончу, заберут и уйдут!
И, не обращая внимания на ругань переводчика, застучал по наковальне, в такт посвистывая.
Иванову хотелось подойти и ударить по лицу пленного, который осмелился противоречить ему, но вспомнил, что Солдатов выполняет срочную работу, побоялся. Постояв, хлопнул дверью и вышел с надеждою, что рано или поздно Николай не уйдет от наказания. Громов спросонья не мог понять, что было нужно Иванову: бетономешалка не работает, а он все же гонит на работу.
Леонид стоял у окна и пристально смотрел в темноту. Звезды мерцают в небесах. Кругом тихо. Изредка раздается сухой треск льда, и снова все замирает.
В окно отчетливо был виден силуэт плотины, наверху которой мелькали человеческие тени, а за плотиною, в ночной мгле, горели электрические лампочки, освещая колючую проволоку, за которой томились люди.
Солдатов бросил деталь в корыто, прибавил воды и подошел к Маевскому.
- О чем задумался, дружище? Душа болит что ли?
Леонид не ответил. По грустному выражению его лица Солдатову стало понятно, о чем думает товарищ, и он поспешил добавить: - Я понимаю тебя без слов! От одной мысли, что в плену, сердце обливается кровью. Обидно, что ничем не можешь помочь Родине, а здесь скотина Иванов издевается над тобою и не считает тебя за человека… А служили мы с ним вместе. Я кадровик - он из запаса.
Солдатов замолк. Он вспомнил пережитые трудности в плену. Во многом был виноват переводчик Иванов. Солдатов считал, что переводчик нанес ему много незаслуженных оскорблений, поэтому после минутного молчания он со злостью произнес:
- Клянусь, если он мне сделает еще одну пакость, я разобью ему голову, а сам брошусь с плотины! Лучше умереть, чем унижаться!