- Делать нечего, выпишу и на три, только не докладывай начальнику.
- То-то, - насмешливо произнес Эндриксон и направился к своему бараку.
Пуранковский был бесконечно рад, что ему удалось сохранить жизнь военнопленному. Для Михаила наступили дни душевных переживаний. Когда он немного восстановил силы, переводчик устроил его поваром в столовую. Стоило ему появиться в бараке, как он слышал разговоры: "Здесь дело нечистое. Возможно он…"
Шаров понимал, что именно возможно и не раз говорил себе: - Они думают, что я продался врагам.
Разъяснениям Тульского о случайной помощи Шарову со стороны начальника никто не верил. Вспыльчивый Иван побил несколько военнопленных за то, что они говорили нехорошее о Шарове. И как назло Максимов распускал ложные слухи. Перед Михаилом он заискивал, старался угодить ему, а стоило Шарову выйти из барака, как он таинственно шептал: - Вот она где собака зарыта… Прошлое выплывает наружу!
Ему напомнили и то, что Шаров просился в другой лагерь, когда отправлял Маеского, но Мецала дружески похлопал его по плечу и сказал: "Хороший малый! Такие люди и нам нужны!"
Обстановка с каждым днем накалялась, и Михаил ожидал со дня на день, что его задушат ночью или убьют из-за угла.
- Если ты уйдешь с кухни Михаил, отношение к тебе не изменится. Лучше оставайся на работе и помогай слабым военнопленным, - уговаривал Иван.
Однажды ужин запоздал. Михаила вызвали помогать повару другой смены. Возле кухни столпилось много народу. Они мерзли целый час, а котел все не кипел. То и дело в дверь заглядывали военнопленные и спрашивали: - Скоро? - И Михаил слышал злые реплики в свой адрес: - Они еще не нажрались … Съедят повкуснее и начнут раздавать…
Наконец, толпа не выдержала долгих ожиданий и ворвалась в столовую. Все спешили получить быстрее, лезли без очереди, галдели, ругались. Михаил с трудом навел порядок; появился Максимов с двумя котелками; он протиснулся вперед и крикнул: - Повар, налей получше…
- Ты чем лучше других? - спросил Михаил.
- Тебя не спрашивают, ты лучше расскажи, как попал на кухню! - огрызнулся Максимов.
Михаил почувствовал острую обиду в сердце и, может быть, сдержал бы себя, но кто-то со стороны поддакнул Максимову: - Интересно бы послушать…
- Выйди паразит отсюда! - крикнул Михаил и сжал кулаки. Максимов продолжал стоять. Тогда Шаров схватил его за воротник гимнастерки и сильно толкнул. Максимов хотел ухватиться за дверь, чтобы удержать равновесие. В это время дверь открыли, и он упал на снег.
- Вот тебе на первое! - крикнули из толпы.
Михаил взял котелки и выбросил за дверь.
- А это на второе!
- Запомни, Мишка, я тебе не прощу! - с обидой сказал Максимов, поднимаясь с земли.
- Ты еще будешь мне грозить? - крикнул Шаров и схватил черпак.
Максимов бросился бежать, но толпа, плотно окружившая столовую, мешала ему. Он делал попытку пробиться то в одном месте, то в другом, а Шаров бил его по спине, приговаривая: - А это тебе на третье блюдо…
Военнопленные были довольны, что на этот раз били Максимова, а не он порол розгами товарищей, но отношение к Шарову не изменилось: голодные люди думали, что все повара на свете - враги. А то, что поведение Шарова осталось безнаказанным, усилило недоверие к нему.
Ночью в столовую зашел Пуранковский. Михаил чистил картофель.
- Как дела? - спросил Владимир.
- Ничего, - неохотно ответил Михаил.
Переводчик сел на стул и закурил.
- Я забыл вас поблагодарить, господин переводчик, - сказал Михаил, на минуту отрываясь от своей работы.
- За что? - спросил переводчик.
- Вы спасли мне жизнь!
- За это не стоит. Я хотел бы спасти всех военнопленных, но не знаю как!
Михаил заинтересовался ответом переводчика и подумал: "Через него действительно можно помочь многим. Надо найти общий язык с ним и установить связь". Шаров протянул руку переводчику и сказал: - Михаил Шаров - будем знакомы!
- Владимир, - ответил переводчик и крепко пожал руку военнопленному. - Я всегда готов оказать вам услугу и помощь!
Всю ночь Михаил думал, какой же найти выход из положения? Каким образом помочь военнопленным? При раздаче завтрака в голову неожиданно пришла мысль.
- Стоп! - сказал он вслух, - я кажется, придумал. Он положил черпак, которым вечером был Максимова, подошел к военнопленным.
- Я кажется придумал … Это идея - дело нетрудное …
Военнопленные изумленно глядели на него и переглядывались между собою.
- А что, если мы будем брать отходы на финской кухне в поселке, питание увеличится? - спросил Шаров.
- Правильно! - одобрил кто-то из толпы.
- Что мы свиньи? - возразил ему другой.
- А то, чем кормят нас, разве лучше, чем у свиней? - послышались голоса из толпы.
Шаров вспомнил, что скоро будет звонок на работу и начал быстро раздавать суп. Новость мгновенно распространилась, и к Шарову обращались с вопросами:
- Скоро будет дополнительное питание?
- Обождите немного, я переговорю с начальником, - отвечал Шаров.
На следующий день он вызвал переводчика и долго беседовал с ним.
- Мецала, - несомненно, - хороший человек, но слишком гордый и вряд ли согласится ходить по помойкам и собирать отбросы для вчерашних врагов, - ответил Пуранковский.
Но гордый финн - Мецала согласился. Разгневанный директор завода не хотел слушать его, боялся, что свиньи, которым шли отходы, могут подохнуть, и выразил свое недовольство. Тогда начальник стал наряжать по пять человек, под охраной одного солдата, на немецкие свалки собирать отбросы. Вышестоящее же начальство запретило и указало ему, на то, что он дискредитирует финскую армию в глазах союзников. Мецала вторично переговорил с хозяином столовой и добился результата. Около столовой поставили ящик - помойку, куда сбрасывали отходы. Большинство рабочих, особенно шахтеров, приносили куски хлеба и бережно клали в ящик.
- Оставшиеся в живых, - говорили военнопленные, - результат заботы повара Михаила Шарова.
- А за то, что думали о тебе плохо и выбирали удобный случай задушить - прости нас!
17. Последние дни в Нискокосках.
В бараке время тянется медленно, на работе мучительно тяжело. Новостей не слыхать. Шутки и анекдоты среди военнопленных слышатся реже. Газету "Северное слово", предназначенную для военнопленных, не привозят больше трех месяцев. Рабочие финны сами ничего не знают или не хотят сообщать о положении на фронте. Настроение у них упадочное. Не слышно былых восторгов о скорой победе. Больше нет веселых и беззаботных людей, какими были многие раньше. И реже реплики: "Русса капут!"
На пленных смотрят с озлоблением. Промелькнул слух: Красная Армия перешла в наступление и немцы бегут. Пленные делают догадки, что произошли очень важные события, которые не дошли до них: их скрыли от пленных финны.
Как-то утром в барак зашли два финских солдата-фронтовика. Один с перевязанной рукой, второй с перебинтованной головой и на костылях. Угостили русских сигаретами и поинтересовались жизнью. Им приходилось видеть своих врагов на фронте, но издали, а здесь стояли рядом, напротив, не испытывая злобы.
Кто-то от кого-то слышал или просто от нечего делать придумал, что немцы взяли Мурманск, и сообщение с Америкой прервано. "Мурманск остался единственной связью с внешним миром для России", - твердило непрерывно финское радио, и писали все газеты.
Финны-фронтовики с интересом разглядывали лепешки Рогова из гнилой картошки, когда в барак вошел Громов и, увидев забинтованных солдат, неосторожно произнес: - Довоевались, союзнички!
- А ты доболтаешь языком, - ответил на русском языке финн с перевязанной рукой.
Чтобы сгладить неприятное впечатление от своих слов и выйти из неловкого положения (он не знал, что солдат знает русский язык), Громов задал вопрос: - Действительно немцы взяли Мурманск?
Солдат улыбнулся и ответил: - Они взяли Мурманск так, как в 1941 году Москву.
На просьбы рассказать подробно, что произошло именно под Москвой, ничего не ответил, и ни на какие уговоры не пошел: понял, что проговорился. Он предполагал, что пленные знакомы с действиями на фронте. После ухода солдат разговоры были одни: пока военнопленные "отсиживались" в лагерях, на Родине произошли чрезвычайно важные события.
Многие уверяли, события под Москвой сыграли решающую роль в дальнейшем ходе войны, но какую именно, осталось предположением и догадкой.
"Северное слово" все мелкие успехи немцев на фронте раздувало сенсационными сообщениями о победе немецкого и финского оружия.
Пленные читали, когда страницы всей газеты были заполнены сообщениями о "штурме Москвы", а последний номер сообщил, что падение Москвы - вопрос сегодняшнего дня. 1942 год, март месяц, но газета упорно молчит и не сообщает "причины" отхода немцев от Москвы.
От радости Рогов принялся выбивать чечетку босыми ногами вокруг печки и раздарил все лепешки. Громов не знал, как выразить чувство восторга, на конце нар сделал стойку на руках, но руки были слабые, и он свалился на голову подвернувшемуся Рогову. Драчливый Рогов в другое время не спустил бы ему, и обязательно была бы драка, но в ту минуту их охватила общая радость, и они пустились в пляс, откуда взялась у них сила?
В бараке стало тихо только вечером, за несколько часов до работы. Только потом, на Родине из газет и политбесед, проведенных с пленными, они узнали истинную картину разгрома немцев под Москвой, и какую роль это оказало на ход дальнейших событий.
От новости у пленных в душе осталась радость за Родину, и поднялось настроение. Но жизнь в плену шла своим чередом. Не проходило дня, который обошелся бы без происшествий, служивших темой споров и разговоров.
Пленный Бортманский не вышел на работу: не в силах был подняться на ноги. Угрозы Иванова не дали результата. Бортманский приподнял голову и безжизненным взором посмотрел на Иванова и подумал: "За что меня бьют? Что от меня нужно этому продажному человеку, - разве он не видит?"
Пленный неузнаваем. Лицо опухло, сделалось прозрачным, налилось бесцветной жидкостью и, казалось, должно лопнуть; ноги опухли и не лезли в сапоги. Привычный взгляд, видевший ранее худощавого Бортманского, отказывался верить, что это он. Одна ночь изменила его. Финны смеялись над ним, а он смотрел и слушал оскорбления: "О какой толстый и жирный, а работать не хочет… Дать ему плетей!"
Все знали, что причина этому - истощение организма и изнурительный, каторжный труд.
Были и те, которые обвиняли Бортманского в чрезмерном употреблении соли и воды.
Раньше его не замечали. Вел он себя тихо и после возвращения с работы забирался на свое место и не слазил с нар до утра. Большинство рассуждало просто: организм Бортманского оказался слабее других. И каждый понимал, что всех ожидает участь Бортманского.
С каждым днем опухших с голоду становилось больше. Пленные не делали больше догадок о причинах опухания, как в первый раз, а ждали своей участи. Рано или поздно очередь дойдет и до них. Странно было смотреть, как здоровенный детина идет по полу и, чтобы перешагнуть на другую сторону балки, выступавшей в полу, становился на четвереньки, как ребенок, начинающий ходить, и переползает ее.
Начальник лагеря осмотрел всех и удивленно покачал головой. Все ожидали, что положение должно измениться. Он запретил охране воровать пайки у военнопленных. Ожидания оказались напрасными. Положение не улучшилось: охрана продолжала обкрадывать русских, а начальник запретил брать картофель на свалке. Лечить нечем и некому. В Янискосках был санитар Илья-рябой, а здесь, в Нискокосках, единственный лекарь - Иванов с резиновой плетью.
Доведенные до отчаяния, пленные на ходу хватали отбросы из немецких мусорных ящиков и в местах, где выливались помои. Попадается все: и обглоданные кости, и куски хлеба, смешанные с золою и мусором, и картофельные очистки с помоями, но больше всего остатков от немецкого кофе. Рогов принес замороженный кусок всякой дряни и не может определить качество ее. Он ходит по бараку и предлагает всем попробовать кофе. Очередь дошла до Громова. Отплевываясь, он заругался: - Принес какую-то дрянь и сует всем: отравиться можно.
- Завидуешь, - торжественно произнес Рогов, - у самого, небось, слюнки текут.
- Да, да Андрей! Он говорит, чтобы ты выбросил, а сам ночью подберет, - засмеялся Леонид, отказавшись испробовать "непонятный продукт".
- Правильно моряк! Я знаю Мишку Громова, - и Рогов показал кукиш, - не подуришь!
Многие предлагали Рогову завтрашний сахар за не большой кусок: есть хотелось сегодня. Рогов был неумолим и торжественно заявил: - Еще не определил стоимости. Многие жалели, что прокурили свой сахар переводчику Иванову. Разостлав бумагу, Рогов бережно положил свою смесь около печи, а чтобы не украли, сел рядом и вскоре заснул. Утром барак наполнился зловонием человеческого кала. Над Роговым смеялись, но и здесь он вышел из положения, так как успел продать половину за завтрашний сахар.
"- Бачили очи, что покупали, так лопайте!" Уговор дороже денег. Рогову отдали сахар и убирали вместе.
Зима 1942 года была на редкость холодная. С наступлением весенних месяцев морозы не спали. Бетонные работы подходили к концу, но все сильнее обмерзала плотина. Насосы не успевают откачивать воду: шлюзы еще не работают. У истоков реки, возможно с вершин гор, поступает все больше воды. Плотина преграждает путь, и вода лезет вверх, замораживая ее. Положение пленных ухудшилось. Лед приходится скалывать вручную, так как мотопомпы одна за другой в строгой очередности выходили из строя. Всегда требовалось вмешательство Маевского. Авторитет его среди финнов возрос. Он свыкся со своим положением и после первой нервной вспышки стал по-прежнему спокойным.
Перемена в поведении Маевского, планомерный выход из строя откачивающих воду машин и то, что кроме Леонида ни один финский рабочий был не в состоянии отремонтировать, дало повод переводчику подозревать русского. Он следил за каждым шагом Маевского, что конечно, не ускользнуло от внимания товарищей.
Иванов был прав: планомерный выход на время откачивающих машин было дело рук Леонида. Он не знал только то, что в трудный период, когда насосы выходили из строя, за плотиной, в будке на льду, Маевский непрерывно беседовал с товарищами, и там зарождалась боевая группа.
Солдатов был один из первых, кто связал свою судьбу с Маевским. Они вместе определили задачи своей организации: "Сегодня - сорвать строительство плотины. Дальнейшая задача - организация боевой группы для руководства военнопленными, подготовка побегов и вредительская работа на производстве".
И многие военнопленные, выбиваясь из сил, откачивая вручную воду, знали, что Маевский мог бы облегчить им труд, но они молчали и в душе соглашались, и никакая сила не могла их заставить выдать его: во-первых, это было их общее дело; во-вторых, не будь этой работы, их переведут на другую.
Только один Иванов, подсчитав, что за время работы Маевского мотопомпы больше ремонтировались, чем работали, хотел отправить его на общие работы, но умышленное распускание слухов Гаврилой Быковым о продажности Маевского удерживало его, а случайный разговор Солдатова с Леонидом рассеял сомнения у предателя.
Леониду потребовалось срочно изготовить деталь в кузнице, Солдатов отказался. Маевский должен был обратиться к переводчику за помощью.
- Иванов, - сказал Леонид, - помоги в одном деле.
Переводчик терпеть не мог, когда к нему обращались с просьбами и слова Маевского без обычного титула "господин" возмутили его. Показывая свои гнилые зубы, он пренебрежительно произнес: - Я не благодетель, тебе об этом известно!
- Конечно! Конечно! Мне известно, - ответил Леонид - кроме плохого ты ничего не сделал для нас, и просить помощи для себя не собираюсь. Твой отказ принесет вред не мне, а тебе и всему производству. Если через час соединительные кольца к шлангам не будут сделаны, последняя мотопомпа выйдет из строя, а я как-нибудь без твоей помощи сумею объясниться с мастером.
- Не пугай! - ответил Иванов. Но, вспомнив, как мастер внимательно следит за повышением уровня воды, подумал: - Не было бы действительно неприятности, чем черт не шутит", - затем мягче сказал: - Надо было бы сразу сказать, что у тебя производственный, а не личный вопрос.
- Ты же не выслушал меня.
- Всех слушать - время не хватит! Что у тебя? - говори быстрее.
- Пойдем в кузницу, там увидишь.
Николай сидел на полу, широко раскинув ноги, и грязной тряпкой вытирал пот с лица. Волосы на голове были разлохмачены, борода собрана в один комок, и он напоминал огородное чучело. Только глаза по-прежнему блестели злостью, как угольки в потухшем костре.
- Вот поговори с ним, - обратился Маевский к переводчику - Сидит как истукан и не хочет выполнить заказа.
- Почему? - спросил Иванов.
- Идите вы ко всем чертям от меня! - крикнул Солдатов и, схватившись за грудь, застонал - Сил моих больше нет!
- А ты, что на курорт приехал? - спокойно и насмешливо произнес Леонид - Раз попался в сети, не говори - трудно, тебя не приглашали сюда. Я не могу допустить, чтобы плотину затопило водой: мне хочется еще жить!
Леонид намекал, что он понимает Николая, но обстоятельства сложились не в его пользу, и он вынужден прибегнуть к помощи Иванова. Солдатов не хотел и слушать: он был упрям и настойчив.
- А мне не хочется жить! - закричал он.
- Это уж твое дело! - перебил Маевский
- Я принес работу вовремя, будь добр исполни или подставляй свою спину под плети.
Николай не ожидал такого ответа от друга, и ему стало обидно за слова, и за то, что он привел Иванова, и больше не в силах сдержать злобы, быстро поднялся, схватил полосовое железо, из которого должен выковать десяток колец, бросил его в угол.
- Выслужиться задумал! Не ожидал от тебя этого.
- Дурак! - закричал Леонид - делай немедленно!
Иванов все время молчал, наблюдая, как ссорятся два русских и когда услышал: "Не буду", - вмешался в разговор: - Нет, будешь …
- Я сказал, что сил у меня больше нет.
- Будешь! Будешь! - Иванов посмотрел по сторонам. Солдатов понял, что Иванов ищет какой-нибудь предмет, которым можно ударить его.
- Не доводите меня до греха. Голос Солдатова дрогнул, и он схватив молот, занес над головой Иванова. Леонид знал, что Николай страшен в своей решимости, и выбежал из кузницы.
Вечером Солдатова снова секли плетьми. Солдатов легче перенес плеть, чем-то противоречие в сознании, которое у него зародилось от поступка Маевского. Ни на минуту не сомневаясь в преданности Леонида Родине и не зная причины, побудившей Маевского подставить его под плети, он вечером спросил: - Это было необходимо?
- Да! - ответил Леонид.
Леонид жалел Николая, но другого выхода из положения не было. От отказа Солдатова изготовить нужное количества колец зависело дальнейшее пребывание его в лагере и успех их совместной работы, но сказать об этом он не мог, так как в то время возле него находился молотобоец Руднев, о котором все знали, что он обо всем сообщает охране.