Корнилов за ночь осунулся, на лбу легла глубокая складка, придавшая лицу суровое, страдальческое выражение. Надо открывать военный совет, а в голове стучит печальная мысль: "Боже мой, командир Корниловского полка Митрофан Неженцев, и тебя уже нет! Любимый мой Митрофан!"
Лавр Георгиевич окинул взглядом членов военного совета. Суровые, озабоченные лица: генералы Алексеев, Деникин, Романовский, Марков, Богаевский, кубанский атаман Филимонов. Что он им скажет?
Глухим голосом, но резко и отчетливо генерал Корнилов произнес:
- Положение действительно тяжелое, но не вижу другого выхода, кроме как взятие Екатеринодара. Поэтому я решил завтра на рассвете атаковать по всему фронту. Как ваше мнение, господа?
Все присутствующие, за исключением генерала Алексеева, высказались против продолжения штурма. Алексеев же предложил дать войскам передышку. Корнилов, видимо, чувствуя себя не совсем уверенно, сразу же согласился на это. Расходились участники совещания в подавленном настроении. Генерал Марков, вернувшись в штаб, сказал:
- Наденьте чистое белье, у кого есть. Будем штурмовать Екатеринодар. Екатеринодара не возьмем, а если возьмем, то погибнем…
Пессимистическую оценку положения разделяли и другие генералы. Алексеев позднее говорил:
"Если бы Екатеринодар был взят, удержать его с 300 пехотинцами и 1000 истомленной конницы не удалось бы. Правда, благодаря успеху к нам подходили казаки, но это не было войско, это было бы ополчение ниже критики".
Генерал Деникин, оставшись вдвоем с Корниловым, спросил:
- Лавр Георгиевич, почему вы так непреклонны?
- Нет другого выхода, Антон Иванович. Если не возьмем Екатеринодар, то мне остается пустить пулю в лоб.
- Кто же выведет армию?
- Вы выведете…
Антон Иванович встал и взволнованно проговорил:
- Ваше превосходительство! Если генерал Корнилов покончит с собой, то никто не выведет армии - она вся погибнет…
Кто-то вошел, и они уже никогда не докончили этого разговора…
Но назначение преемника состоялось. Радости Деникин не испытывал. Он еще не знал, что не пройдет и суток, как ему придется спасать армию, закрыв глаза своему соратнику генералу Корнилову…
Положение казалось безнадежным. Не случайно генерала Корнилова уже посещала мысль о самоубийстве, не случайно он заговорил о преемнике, о том, кто выведет армию, если погибнет ее командующий. Чувствовал смерть свою Лавр Георгиевич…
В дни штурма штаб армии располагался в здании молочной фермы Екатеринодарского экономического общества в трех верстах от города. Это был одноэтажный деревянный дом, состоявший из шести небольших комнат. В трех из них помешался лазарет, в двух - собственно штаб. Угловая комната с окнами на северо-восток служила кабинетом и одновременно квартирой Корнилова. В 7 часов 20 минут утра 31 марта (13 апреля) 1918 года снаряд, выпущенный с позиций красных, влетел в окно комнаты генерала Корнилова, прошил насквозь стену и разорвался снаружи, не причинив никому вреда. Единственной жертвой был сам командующий. Взрывной волной Лавр Георгиевич был смертельно контужен и через 10 минут умер, не приходя в сознание.
Удивительное стечение обстоятельств гибели Корнилова навело Деникина на философские раздумья о непостижимости путей, по которым движется история:
"Неприятельская граната попала в дом только одна, только в комнату Корнилова, когда он был в ней, и убила его одного. Мистический покров предвечной тайны покрыл пути свершения неведомого".
В последние дни штурма Екатеринодара Добровольческая армия держалась только благодаря Корнилову, гибель которого грозила подорвать боевой дух белых волонтеров и привести армию к краху. Первоначально добровольческое командование попыталось скрыть происшедшее, но слух быстро распространился, вызвав настоящую панику. Настроение тех часов может проиллюстрировать выдержка из дневника офицера-корниловца:
"Разнеслась ужасная весть, что Корнилов убит. Сначала никто не хотел этому верить. Но потом, когда пришло подтверждение, все впали в отчаяние. Если нет с нами Корнилова, то это значит конец, конец всем нам, конец всех наших надежд".
Примерно то же сообщает и Антон Иванович в "Очерках русской смуты":
"Конец всему! В этой фразе, которая срывалась с уст не только малодушных, но и многих твердых людей, соединились все разнородные чувства и побуждения их: беспредельная горечь потери, сожаление о погибшем, казалось, деле и у иных - животный страх за свою собственную жизнь.
Корабль как будто шел ко дну, и в моральных низах армии уже зловещим шепотом говорили о том, как ее покинуть.
Было или казалось только, но многие верили, что враг знал уже о роковом событии; чудилось им за боевой линией какое-то небывалое оживление, а в атаках и передвижениях большевиков видели подтверждение своих догадок. Словно таинственные флюиды перенесли дыхание нашей скорби в окопы врагов, вызвав в них злорадство и смелость…"
…Когда от берега Кубани понесли носилки с прахом командующего, его начальник штаба обратился к Деникину:
- Вы примете командование?
- Да.
"Не было ни минуты колебания, - вспоминал Антон Иванович. - Официально по должности помощника командующего армией мне надлежало заменить убитого".
Он черканул небольшую записку генералу Алексееву:
"Генералу Алексееву.
Доношу, что попавшим в 7 ч. 20 м. в помещение штаба снарядом был смертельно ранен генерал Корнилов, скончавшийся через 10 минут. Я вступил во временное командование войсками Добровольческой армии. 31 марта. 7 ч. 40 м. № 75/т. Генерал-лейтенант Деникин".
В осиротевший штаб армии приехал Алексеев и обратился к Деникину:
- Антон Иванович, принимайте тяжелое наследство. Помоги вам Бог!
Помощь Бога действительно была бы Деникину нелишней…
Генералы обменялись крепким рукопожатием. Судили, рядили, как, от чьего имени отдавать приказ. Генерал Романовский предложил, чтобы приказ издал генерал Алексеев как старший по званию - генерал от инфантерии. Михаил Васильевич немедленно написал его:
"§ 1.
Неприятельским снарядом, попавшим в штаб армии, в 7 ч. 30 мин. 31 сего марта убит генерал Корнилов.
Пал смертью храбрый человек, любивший Россию больше себя и не могший перенести ее позора.
Все дела покойного свидетельствуют, с какой непоколебимой настойчивостью, энергией и верой в успех дела отдался он на служение Родине.
Бегство из неприятельского плена, августовское выступление, Быхов и выход из него, вступление в ряды Добровольческой армии и славное командование ею - известны всем нам.
Велика потеря наша, но пусть не смутятся тревогой наши сердца и пусть не ослабеет воля к дальнейшей борьбе. Каждому продолжать исполнение своего долга, памятуя, что все мы несем свою лепту на алтарь Отечества.
§ 2.
В командование армией вступить генералу Деникину.
Генерал от инфантерии Алексеев".
Так Антон Иванович оказался во главе Добровольческой армии, вскоре став военно-политическим лидером в лагере белых.
Пути истории неисповедимы. Но если вспомнить вехи его биографии только с марта 1917 года, последовательность служения одной идее, то выдвижение на опасный, перспективный, требовавший твердой воли и преданности идее пост было вполне закономерным. Антон Иванович Деникин знал чего хотел и не знал колебаний.
Он принял командование армией в неблагоприятных условиях.
Во-первых, в армии сложилось тяжелое положение с силами и средствами. Офицерский и Корниловский полки были почти уничтожены. В них осталось по 90-100 человек. Остаток Корниловского полка свели в роту под командованием А. П. Кутепова. Правда, потери красных под Екатеринодаром составили до 2500 человек, но на их стороне - морально-психологическое превосходство победителей. Добровольцы же были деморализованы.
Во-вторых, Деникин стал преемником Корнилова, обладавшего, по словам журналиста Б. Суворина, "огромной популярностью в войсках". В то время, как Антона Ивановича плохо знали рядовые добровольцы, среди которых пользовался популярностью командир полка генерал С. Л. Марков. Его молва пророчила в преемники погибшего командарма.
Но Деникин не имел тогда морального права уклониться от командования, ибо армии грозила гибель. Когда Кубанский атаман А. П. Филимонов спросил у нового командарма об обстановке, тот ответил откровенно и прямо:
- Если доберемся до станицы Дядьковской, то дня три еще проживем.
Незамедлительно после вступления в командование Добровольческой армией генерал Деникин собрал военный совет. Присутствовавшие на нем Алексеев, Романовский и кубанский атаман Филимонов единодушно высказались за отступление.
Около полуночи, не зажигая огней, армия покинула позиции и двинулась на север. Вновь повторились события полуторамесячной давности, но на этот раз отряд потерял даже внешние признаки дисциплины. Добровольцы шли не колонной, а дезорганизованной массой, бросая по пути отстающих. Если это была еще не толпа беглецов, то уже и не армия.
Отряд был в пути почти сутки и только к вечеру следующего дня остановился на отдых в немецкой колонии Гначбау. Все время перехода добровольцы везли тела Корнилова и Неженцева. В Гначбау они были похоронены поспешно и тайно. Даже Деникин узнал об этом, когда все уже было кончено. Рассказывали, что могилу рыли пленные красноармейцы, немедленно после этого расстрелянные. Место захоронения сровняли с землей и тщательно замаскировали. Делалось это для того, чтобы не допустить надругательства над телами убитых, но избежать этого не удалось.
Видимо, кто-то из жителей села все же видел похороны. Во всяком случае, когда через два дня в Гначбау пришли красные, они сразу начали искать "зарытые кассы и драгоценности". Оба трупа были выкопаны и в одном из них по генеральским погонам опознали Корнилова. Останки Неженцева были брошены обратно в могилу, а тело генерала отвезли на телеге в Екатеринодар. Там оно было выставлено на всеобщее обозрение возле гостиницы Губкина на Соборной площади, где жило все большевистское руководство. Мгновенно собралась толпа, настроенная весьма агрессивно.
Официальная справка, составленная позднее на основе показаний очевидцев, так продолжает этот страшный рассказ:
"С трупа была сорвана последняя рубашка, которая рвалась на части и обрывки разбрасывались кругом. "Тащи на балкон, покажи с балкона", - кричали в толпе, но тут же слышались возгласы: "Не надо балкона, зачем пачкать балкон. Повесьте на дереве". Несколько человек оказались уже на дереве и стали поднимать труп. Но веревка оборвалась, и тело упало на мостовую".
Все это продолжалось около двух часов. Наконец было приказано вывезти труп за город и сжечь.
"Труп был уже неузнаваем: он представлял из себя бесформенную массу, обезображенную ударами шашек, бросанием на землю и прочим. Но этого все еще было мало: дорогой глумление продолжалось - к трупу подбегали отдельные лица из толпы, вскакивали на повозку, наносили удары шашкой, бросали камнями, землей, плевали в лицо".
На городской бойне тело боевого русского генерала было сожжено, а прах зарыт в землю.
Когда полгода спустя Добровольческая армия вернулась на Кубань, на месте могилы генерала Корнилова в Гначбау нашли лишь пустую яму и небольшой кусок соснового гроба. Тогда же на берегу Кубани около здания фермы, где был убит этот боевой русский генерал, был поставлен памятник - высокий деревянный крест.
Семья Лавра Георгиевича, находившаяся с ним на Дону, накануне похода была переправлена во Владикавказ. Его жена Таисия Владимировна умерла в Новочеркасске от воспаления легких 20 сентября (2 октября) 1918 года и там же была похоронена. Старшая дочь Наталья, ранее бывшая замужем за морским офицером Маркиным, после развода в эмиграции вышла замуж за бывшего адъютанта Алексеева генерала А. Г. Шапрона де Ларе. Их сын, названный в честь деда, в последние годы жил в Бельгии (умер в 2000 г.). Сын генерала Корнилова Георгий, которому ко времени смерти отца было двенадцать лет, позднее стал инженером-механиком и большую часть жизни прожил в США. Младший брат первого командующего Добровольческой армией полковник П. Г. Корнилов был расстрелян в июле 1918 года в Ташкенте после неудачной попытки антибольшевистского восстания.
Постепенно Деникин восстанавливал потерянное управление войсками. Новый командарм белых решил возвращаться на север, применяя гибкую тактику. Суть ее - внезапные удары, уклонение от боев с превосходящими силами противника. При этом была применена тактическая новинка - движение вопреки природе военного дела не вдоль, а поперек железных дорог, находящихся в руках большевиков.
Генерал достиг высокой мобильности войск за счет сокращения обозов и оставления 200 раненых на местах. Три санитара вызвались добровольно ухаживать за ними. Один из немногих пленных, взятых в заложники, комиссар Лиманский, купил себе свободу, дав слово чести охранять и защищать остающихся раненых.
Эту "бесчеловечную" акцию будут потом долго вменять в вину Деникину, который так объясняет ее:
"Речь шла о том, чтобы пожертвовать двумястами бойцами в надежде спасти несколько тысяч - или же мы будем двигаться медленно, и наше будущее окажется сомнительным. У меня возникло искушение вести всех, но, посоветовавшись с моими генералами, выслушав мнение Алексеева, Маркова, Романовского, я счел, что мой долг главнокомандующего поступить так, как я поступил".
Однако он признавался потом, что если бы сам оказался на месте одного из этих двухсот нетранспортабельных раненых, то пустил бы себе пулю в лоб.
Правда, осталось лишь 119 человек: восемьдесят одного из двухсот спрятали друзья на ломовых дрогах различных частей. Через несколько недель во время нового похода на Екатеринодар добровольцы проходили той же дорогой. Они узнали, что лишь двое были убиты красными, 16 умерли от ран и 101 выжил.
В те времена еще случалось, что даже некоторые красные комиссары держали свое слово чести…
Так Деникин стал практиковать институт заложников, получивший широкое распространение в Гражданской войне и у белых, и у красных. И это явно идет вразрез с его либерально-демократическими взглядами и подтверждает еще раз: в условиях Гражданской войны никто не может действовать в рамках общечеловеческих ценностей. Какие бы ни провозглашались благородные цели, пролитая братская кровь, гибель ни в чем не повинных людей не может не отразиться негативно на истории страны.
Но самое главное, что достиг в той критической ситуации новый командующий Добровольческой армией, - выработал и претворил в жизнь гибкую линию в отношении местного населения. Пресекая имевшие место эксцессы, Антон Иванович обеспечил в основном дружественное отношение кубанцев. Вследствие этого армия пополнилась более чем 2000 казаками. Генерал прекратил массовые расстрелы пленных рядовых красноармейцев. Ими пополнялся обоз, но иногда и строй. Деникин считал это симптомом определенного выздоровления добровольцев.
Вообще-то переходы из белых в красные, из красных в белые, в зеленые имели место всю Гражданскую войну. О чем это говорит? Войска были неустойчивы в политическом отношении. А с точки зрения психологии войска с обеих сторон комплектовались из одного человеческого материала. Подобное характерно именно для Гражданской войны. Но Деникин такую ситуацию в условиях 1-го Кубанского ("Ледяного") похода использовал довольно эффективно.
В итоге армия восстановила боеспособность. Доказательство тому - успешное совершение марша на север со встречными боями на глубину 220 км. Все это способствовало всемерному подъему авторитета Антона Ивановича. Среди волонтеров утверждалась мысль: "Новый командующий - достойный преемник Корнилова".
Между тем, не умаляя военно-организаторских талантов нового командарма белых волонтеров, скажу, что противостоящая группировка красных, имевшая задачу уничтожить Добровольческую армию, не отличалась высоким уровнем организованности и боевого мастерства.