Прошло два года. Однажды в ее квартире раздался звонок. Инга открыла дверь… и от неожиданности даже испугалась. Перед ней стоял тот бывший уголовник, ехавший с ней когда-то в поезде. Он что-то достал из кармана плаща. Это были деньги.
– Инга, я вам принес долг, – сказал он. – Спасибо. Вы были правы тогда.
Его глаза выдавали волнение человека, сделавшего открытие, но пока еще не сообщенное другим, потому что следовало еще что-то выверить.
Инга в людях видела всегда хорошее, помогала им, ей это доставляло радость.
Среди спортсменок она слыла исключительно доброжелательным человеком, брала вечно под опеку молодых конькобежек – в свое время Таню Растопшину, говоря про нее, что Таня когда-нибудь станет абсолютной чемпионкой мира: правда, Таня не стала ею, но Инга верила в нее, передавала ей свой богатый опыт испытанного бойца-конькобежца.
Она и сама была рада вниманию к ней окружающих. И я, спеша на стадион, где Инга тренировалась или выступала на соревнованиях, знал, что она будет беспокоиться, пока не дождется и взглядом не отыщет меня на снежном бруствере стадиона. А увидит, сразу просияет, помашет рукой, подъедет ко мне, потом, когда я замерзну, возьмет с собой в теплушку, и каждый раз, проезжая мимо по ледяному овалу, хоть глазами да поприветствует…
Возвращаясь с соревнований из Ленинграда, она не преминет отправить мне телеграмму в Калинин, где я в начале шестидесятых годов проходил службу в армии. И я бежал навстречу поезду, в котором ехала Инга и другие конькобежцы, чтобы побыть с ней минут пять, пока была остановка… И сразу же после денежной реформы она не забыла, помню, прислать мне, солдату первого года службы, новую, необычную пятерочку. Я все не верил, пока не получил перевод и не осознал курса новых денег, в десять раз меньших в количественном отношении, что это не розыгрыш. Я знал, что она хотела специально обрадовать меня и немного заинтриговать.
Сегодня мы с ней отправлялись по магазинам искать маме подарок ко дню ее рождения.
Ингу прохожие узнавали на улице, улыбались, глядели на нее приветливо, останавливались и долго провожали ее взглядом.
В нашей семье всегда было весело, когда мы собирались все вместе. Нередко в день рождения мамы или бабушки Инга приходила неожиданно, хотя (как это порой бывало) мама переносила, скажем, свой день рождения на выходной, объявляя об этом заранее. Но Инга опять же, чтобы доставить удовольствие маме своим вниманием к ней, как-то особо подчеркнуть его, не признавала таких переносов и приходила тогда, когда был истинный день рождения. Мама, бывало, спохватится:
– Инга, мы ведь хотели посидеть в воскресенье.
На что Инга отвечала шутя:
– Ничего не знаю: у тебя день рождения сегодня, вот я сегодня и пришла.
Мы садились за стол, и начинался пир горой. Инга говорила:
– Не было бы бабушки – не было бы мамы, не было бы мамы – не было бы и меня.
В такие дни всем нам было особенно весело, и главным инициатором этого веселья конечно же была Инга. Лились песни, исполняемые и хором, и каждым в отдельности. Бабушка, раскрасневшаяся и заметно повеселевшая, под натиском наших с Ингой просьб спеть что-нибудь, затягивала печальную старинную песню, потому что, хотя и была веселым человеком, больше любила именно такие песни – задумчивые, жизненно правдивые.
Вы не вейтесь, черные кудри,
Над моею больной головой…
Бывало, что она не вытягивала верхние ноты – голос был не такой силы, как в молодости, – или вдруг осекалась, потому что дыхание уже не слушалось, она по ходу поэтому вынуждена была брать на тон ниже, а нам с Ингой становилось от этого смешно, но мы смеялись незаметно, чтобы не спугнуть бабушкину мелодию. А она тем временем продолжала петь, страстно ударяя рукой по воздуху в такт мелодии.
Инга тоже любила песни задумчивые, лиричные, с большим смыслом. Я подпевал.
Поздно ночью мы вдвоем грезим и поем,
Только каждый, только каждый о своем,
Отчего так быстро ночь улетает прочь
И не хочет мне помочь, а я не спал всю ночь…
Эту песню сменяла другая, Инга ее особенно любила.
Ты спеши, ты спеши ко мне,
Если я вдали, если трудно мне…
Она могла, правда, принимаясь за песню, слегка в особо трудном месте споткнуться, недотянуть, но у нее это получалось очень мило, как у ребенка, у которого еще голос не совсем установился, но даже если он и не установится, ребенок этот все равно будет петь, потому что его сердце очень полюбило многоголосую, богатую своими оттенками гамму звуков.
В эти дни было всегда так много песен, столько смеха, что соседям казалось, будто у нас много гостей. На следующий день соседи то и дело спрашивали нашу маму:
– У вас вчера, наверное, были гости?
И их крайне удивляло, когда она отвечала:
– Да никого не было, кроме нас самих.
Нередко устраивались веселые розыгрыши. Инициатором их была чаще всего Инга.
Как-то бабушка была на вечере сотрудников диспансера, в котором работала, и потом очень красочно все это описывала, подробно охарактеризовывая при этом каждого его участника: и кто он такой, да хороший ли, душевный или нет, кто пользуется наибольшим уважением среди больных и почему… Обо всем этом она рассказывала вполне откровенно, тем более что никого, кроме внуков, в комнате не было. Однако не догадывалась совсем бабушка, что "штучка", которую на минуточку дала ей подержать в руке Инга, было не что иное, как микрофон, соединенный с магнитофоном, записывавшим ее немудреный рассказ о своих сослуживцах.
Вскоре наступила кульминация: Инга объявила бабушке, что все ею рассказанное записано на пленку и будет передано по радио. Евдокия Федотовна всплеснула руками: "Если бы я знала…" Тут вошла мама, а Инга – быстро к ней, чтобы предупредить о розыгрыше. Мама к нам присоединилась. Инга же, чтобы создать у бабушки полную иллюзию, что ее речь сию же минуту начнут передавать по радио, подключила магнитофон к приемнику, из которого вскоре полилась плавная речь Евдокии Федотовны, богатая интонациями, с неожиданными остановками и перепадами в голосе, расцвеченная многообразием красок и оттенков богатого русского разговорного языка. Но сквозь всеобщий смех кто-то из нас тут же спешил успокоить бабушку. Ее, как и нас, веселила эта шутка. Только немножко она смущалась, что ее, такую старую, разыграли как маленького ребенка.
День рождения на этот раз был таким же веселым, как и всегда, – с шумом, гамом, розыгрышами. Пели песни, разговаривали. Мама сказала:
– Пора бы тебе, Инга, мне уже и внучат принести.
– Когда выиграю Олимпиаду, – ответила она, – закончу выступать, вот тогда нарожаю тебе много внучат, их назову так – Тимошка, Дмитрий, Федор… – А потом, сделавшись на минуту серьезной, сказала мечтательно-грустно: – Если бы возможно было, мам, бегать на коньках лет до пятидесяти, не ради призов, а чтобы только соревноваться, я бы бегала… Я коньки безумно люблю.
Стали уходить – я пошел провожать сестру до метро. Мама вспомнила, что Инге пришло письмо от кого-то из болельщиков. Привычное дело, немудрено и забыть.
Инга взяла его, тут же стала читать. Текст письма был таков:
"Здравствуйте, Инга! (Я можно буду называть тебя на "ты"?) Пишет тебе свердловская пионерка Тамара Шиманова. Я учусь в 5-м классе "Б" школы № 36. Если ты получила мое письмо в Вологде, то ты уже кое-что знаешь, ну а если нет, то так лучше. И вообще-то письмо было плохое, мне за него стыдно.
Я звеньевая звена № 1. Все четыре класса училась только на "отлично", но теперь учусь хуже. Я обещаю исправиться. Теперь я как только начну писать небрежно, говорю себе: "А что бы сказала Инга, увидев такую писанину?" И везде так останавливаю себя. На первенстве мира я очень болела за тебя. Я сама занимаюсь в секции фигурного катания, имею 3-й разряд. Я хочу быть еще и конькобежкой, но не знаю, где записаться в секцию. Все взрослые и ребята зовут меня "мальчишкой в юбке". Я очень люблю играть в подвижные игры, и я капитан классной волейбольной команды девочек. Ты, наверное, меня видела в раздевалке, я все время грелась там и преподносила цветы на открытии – только не тебе, а польским спортсменкам. Посылаю тебе свою крошечную фотку – это я в 4-м кл. После пришлю фото – куда большее, – только оно еще не готово.
Поздравляю с Международным женским днем 8 Марта. Желаю в следующем году обязательно стать чемпионкой мира. Ты для меня, Инга, во всем пример. У нас есть пионерская песня, в ней поется: "Кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет". Не знаю почему, но что-то просто притягивает душой к тебе. Я на стадионе стеснялась подойти к тебе, Инга, и пишу не знаю куда".
На конверте было выведено: "Москва, Всенародный союз конькобежцев (ИСУ), общество "Динамо". Конькобежке Инге Артамоновой". Адрес на конверте был неточен, но письмо уверенно, хотя и не быстро, нашло своего адресата.
Инга всегда аккуратно хранила эти письма и подчас перечитывала их. Они помогали ей, ободряли, радовали…
"Спортсмен, – говорила не раз Инга, – не имеет права быть плохим человеком".
Детьми Инга и вправду решила обзавестись после победы на Олимпиаде. А пока не было своих детей, она занималась чужими. Схватит, бывало, маленького ребенка каких-нибудь своих знакомых и возится с ним целыми днями, каждому встречному говоря, что это ее, Ингин, ребенок. Некоторые принимали это за действительность. Она и сестру свою младшую, Галку, беря с собой на тренировочный сбор, подговаривала, что если кто будет спрашивать ее, Галку, кем ей доводится Инга, чтобы говорила – мама. Детей она всегда так тискала от своей большой любви к ним, осыпая их поцелуями, подбрасывая вверх или наряжая в какие-то немыслимые одеяния (если тот или иной из них оказывался у нее в гостях), что не каждому это было по вкусу. Но если ребенок был таким же безудержным, как и она, то он сразу повисал на ней и в другой раз ждал только случая, чтобы еще раз побыть в той обстановке, которую умеет создавать этот необычный взрослый человек – веселый, смешной, такой же подвижный, как и он, не строгий, но которого уважаешь и бедокурить при нем не станешь. Который щедро накормит всякими сладостями и обязательно подарит какую-нибудь необычную, как сам, вещичку, отчего дух захватит, потому что ни у кого из приятелей такой не увидишь, и они будут только завидовать.
Уезжая из Москвы, Инга не забывала присылать нам письма. Их она писала обычно в веселом тоне. Вот одно из ее писем, присланных из Иркутска:
"Здравствуйте, мои рыбачки! Почему до сих пор молчите? Я жду от вас письмо, а вы зубок на зубок и молчок.
…Здесь у нас все хорошо. Я тренируюсь и занимаюсь английским языком. Прочла уже полкниги, могу даже написать письмо на английском языке. Тренируюсь, как всегда, много. Чувствую себя хорошо. Как вы там? Как моя бабушка себя чувствует? Пусть хоть нарисует что-нибудь, я буду рада. Я по ней соскучилась, некому на меня поворчать. Привет ей от меня. Скажите, что мне, так же как и ей, каждый день делают укол "автомины", то бишь витамина В1.
Как Галочка учится? Пусть напишет мне письмо, но только самостоятельно.
Профессор Артамонов (я учился в институте. – В. А.) хотя бы написал мне какую-нибудь сказку…
…Отцу Александру (отец Галки. – В. А.) большой персональный привет. С прошедшим его праздником артиллерии…"
В ее письмах всегда присутствовало слово "хорошо" и никогда не присутствовало – "плохо", хотя было немало оснований встать ему в строку вместо какого-нибудь более приятного слова. Инга этого не делала, потому что помнила: даже маленькие ее жалобы осядут тяжелым грузом на сердце мамы и бабушки.
Я неспроста рассказал о бабушке. Бабушкины сердечность, отзывчивость, а иногда и вспыльчивость клубочком отмотались к Инге. Доброта Инги на первый взгляд могла показаться странной. К чужим людям, даже незнакомым, она могла проявить больше чуткости, чем к своим родным, будто те могли обидеться, а ты нет. Она забудет порой предложить тебе поесть, когда находишься у нее в гостях, и в то же время у нее можно было хоть полквартиры вывезти, и она не обратит на это внимания: приходи и бери, что тебе нужно, не спрашивай, ты же свой человек и должен все понимать.
Она была остроумной и рассказывать умела забавно, да чуточку, как и заведено у истинных рассказчиков, что-то прибавит от себя.
Она не стеснялась быть оригинальной и интересной для людей ("Для чего ж мы живем?"). На соревнованиях на приз Совета министров Казахской ССР как победительнице этих соревнований ей предоставили возможность разрезать большого гуся и раздать его по своему усмотрению присутствующим. Инга проделала эту операцию очень остроумно, с хорошим, добрым юмором. Так, кому-то досталась голова, потому что его "амплуа" – забота о других и, следовательно, приходилось больше думать, чем другим; кому-то были необходимы быстрые ноги – на его тарелке поэтому оказались гусиные лапки; кому-то нужно было не просто бегать, а еще и летать – ему предназначались крылышки.
Сопротивлялась Инга тому, что шло вразрез с ее убеждениями, достоинством, было ей не по сердцу.
Однажды сестре поручили выступить, произнести речь по случаю какого-то события. И дали шпаргалку, по которой она должна была на следующий день говорить с трибуны. Инга прочитала ее и неожиданно для "поручителя" этого дела сказала:
– Как здесь написано, я так говорить не буду. Если вас устраивает, я сама напишу – то, что считаю нужным.
На следующий день Инга принесла текст своей речи. Дала посмотреть ответственному лицу… Тот прочитал бумажку, написанную ею, и потом все восхищался:
– Какая молодец, ну просто молодчина… Так написать!
Она оставляла за собой право – и берегла его – поступать во всех жизненных обстоятельствах так, как считает правильным.
Я не помню, чтобы к Инге в ее присутствии кто-нибудь неуважительно отнесся: она не давала для этого и малейшего повода. С нею всегда считались. Кое-кто ее даже побаивался: как бы она не увидела истинного лица, она, этот светлый человек, который верил в дружбу и настоящую любовь. Если она обнаруживала обман, то сильно переживала. С ней нельзя было фальшивить, играть. Если заметит – навсегда отвернется от этого человека. Принципиальность, непримиримость к плохому украшали Ингу. Закономерна поэтому теплота писем, адресованных ей. В них видны и забота о ней, и любовь, какую испытывают обычно к самым близким, дорогим людям. Вот, например:
"Меня зовут Рина. Я учусь в восьмом классе. С 28 февраля по 1 марта я была на стадионе, как, впрочем, и многие свердловчане. Как ни странно, но я болела больше за Вас, а не за свою землячку В. Стенину. Я очень была рада, когда в забеге на 1500 метров Вы получили золотую медаль, и страшно огорчилась, когда Вам не повезло в забеге на 3000 метров. Но если Вы будете принимать участие в Олимпийских играх, то обязательно займете первое место, да? А сейчас Вы не огорчайтесь. У Вас еще много времени впереди, и Вы еще не раз будете занимать первое место. Конечно, обидно, но еще терпимо, а вот я сейчас ни на что вообще не надеюсь. Я раньше увлекалась коньками и легкой атлетикой, а в 1957 году заболела и получила осложнение на сердце. Сейчас, кроме утренней гимнастики, никаким видом спорта нельзя заниматься. А что такое утренняя гимнастика по сравнению с прежним!
Я знаете, почему Вам пишу? Потому что Вы очень похожи на мою маму. Она у меня умерла, когда мне было 12 лет".
В подобных письмах по-детски все очень просто, бесхитростно, искренне… Письма лишь слегка желтеют, но чувства в них остаются.
В Инге ценно было еще вот что… Каждый ли из нас выдержит тяжесть груза, сопутствующего популярности, при этом сохраняя или приобретая лучшие человеческие качества, на которые смотрит весь мир, без боязни, что затраченное время на их приобретение может отрицательно повлиять на дело, которое принесло всеобщее признание? Думаю, что нет. Вот если бы проследить за двумя состояниями человека – в период, когда он известен небольшому кругу людей и когда к нему пришла всемирная слава. Как ни печально, но кое-кто из нас не нашел бы в себе многого из того, что прежде было любимо окружающими. Представьте себе, что вы как раз и есть тот самый прогремевший, пусть только на "всю округу", человек. Вам почет, прохожие останавливаются на улице и восхищенно глядят вам вслед, вы являетесь желанным гостем в любом доме, с вами хотят познакомиться, вам пишут письма, к вашему мнению прислушиваются и передают его из уст в уста… И вот при всеобщем признании нужно остаться простым и скромным человеком. Ох, как трудно это бывает сделать! Так и хочется о себе подумать необыкновенное. Попробуй хоть немножко переменить тон со своими давнишними знакомыми, как сразу прилепится марка "зазнался". Играть здесь невозможно, показывая и доказывая каждому встречному, что ты такой же простой, как и был, а в душе лелеять высокомерие…
Инга оставалась всегда скромной и простой.
Она была на редкость способным человеком. Это проявлялось в ее умении все схватывать на лету, мгновенно перерабатывать полученную (увиденную) информацию.
И еще благодаря постоянному труду Инга стала такой, какой ее все запомнили – интересной, с большой культурой. Она постоянно была в действии, в заботах о большом разнообразии больших и малых дел, помимо спортивных. Это учеба на курсах иностранных языков, как я уже говорил, частые выступления перед рабочими, студентами, участие в работе общественных организаций… Этому она посвящала почти все свое свободное время, которого было совсем мало. Сюда еще прибавить занятия рукоделием – вязанием свитеров, шапочек, шитьем платьев себе и подругам (раз-два – раскроила, иди только прострочи)… Еще нужно переставить в квартире мебель, приготовить необычное блюдо, которому удивятся видавшие виды хозяйки, например наша мама.
Поначалу мы думали, что ей очень трудно будет вести домашнее хозяйство, когда ей дали комнату и она стала жить самостоятельно. Ведь этим прежде занимались мама и бабушка. А как Инга, справится ли? Каково же было их удивление, когда они в скором времени сняли первые пробы с блюд, приготовленных Ингой. Они были поражены ее искусством. Никто ее не учил. А рецепт, как печь пирог под каким-то хитрым названием, пришлось уже маме брать у Инги. Мы приятно удивились также ее успехам в вязании и шитье. У нее получались очень красивые кофты и платья.
Умение всегда трудиться стало ее привычкой. Даже дома вечно она что-то делает: то носится с разными выкройками, перебрав груду журналов, то готовит печенье по только что услышанному рецепту, то делает себе новую прическу… Правда, если она уставала, то все бросала, просто отдыхала – спала и ничего не делала (в такой период приходила бабушка и помогала).