Прошло более тридцати лет после ее гибели. Нашей маме рассказывали, что на Ваганьковское кладбище к могиле Инги приезжал один иностранец, высокий, интересный, и горько, горько плакал, совершенно не стесняясь своих слез и того, что на него обращали внимание. Мама мне рассказывала об этом, и мы оба подумали, кто это мог быть.
Расскажу о наших родственных с сестрой отношениях.
Инга была старше меня на пять лет, и мне, более младшему по возрасту, не пристало ей давать советов. У нас это выработалось само собой, по интуиции. К тому же я понимал, насколько напряженными были у нее тренировки, не говоря уже о соревнованиях, и не беспокоил ее даже обычными расспросами. Иногда я просто молчал в ее присутствии, чтобы дать возможность ее нервам отдохнуть, восстановиться. И все принимаемые ею решения на "личном фронте" по этой же причине я не комментировал. Я знал, что Инга очень надеется в этом на поддержку близких, и не хотел огорчить ее каким-то своим сомнением, ибо любое давление сильно расстраивало ее. Все мы вышли из нашей нелегкой жизни, приучившей нас надеяться на самих себя и самим решать свои проблемы, в том числе искать свой путь для самоутверждения. Инга его нашла, причем самым достойным образом, – и я это понимал и считал это самым главным из всех ее поступков. Поэтому сопутствующие ей в этом какие-то ошибки мне представлялись мелочью, которую не стоит даже принимать в расчет. Что я и делал. По этой же причине я не отговаривал ее от принимаемых решений, за исключением, правда, одного – когда ей стало совсем невозможно жить с Ворониным, который все чаще стал злоупотреблять спиртным, скандалить, распускать руки. Тогда, зная ее прощенческий характер, я попытался настойчиво ее поддержать в сформировавшемся было у нее решении развестись с ним. Но, к сожалению, она быстро забывала обиды, которые ей наносились, и вообще не умела держать на кого-то зла. Прощала она очень много раз и Воронина, его порой неприличное поведение. Много раз она хотела развестись, но какое-то время спустя отношения с мужем нормализовывались, потом снова портились – и так это продолжалось на протяжении всех лет супружеской жизни. И мои усилия по перемене этой ненормальности с обилием в ее жизни стрессов и трепки нервов оказывались бесполезными. И мы все, мама, бабушка, я, в том числе и сама Инга, не умевшая принять твердого, окончательного решения в этом вопросе, устали, запутались и не видели выхода из заколдованного, казалось бы, круга. Наверное, только силовой метод смог бы разорвать эти отношения. Попросту говоря, не спрашивая ее, надо было взять ее за руку, перевести на спокойное место в жизни, расторгнуть брак, приставить к ней надежного человека, который к тому же предостерегал бы ее от излишней жалости к тем, кто делает ей в конечном итоге плохо, от всепрощенчества. Но как можно вторгнуться в брачные отношения, в которых главными действующими лицами являются супруги и которым дано главенствующее право решать, быть или не быть вместе. Эта ее детскость – в таком, казалось бы, гиганте, сгустке воли, мужественности, терпеливости – была парадоксом натуры Инги. Она доверилась Воронину и с первых же встреч с ним искренне рассказала ему о своей жизни и тем самым как бы попала в железные тиски этого прагматичного, расчетливого, к тому же очень ревнивого, мнительного и мстительного человека. По всей видимости, он возомнил себя властелином, который теперь имел право диктовать ей свои условия жизни и поведения. Инга приняла эти правила и тем самым подписала себе приговор, ибо любой теперь ее мало-мальски самостоятельный шаг мог расцениваться им как отступление от клятвы. Вступив в брачные отношения с Ворониным, она оказалась в роли заведомо провинившейся, для обвинения которой неуравновешенному человеку достаточно было всего лишь слуха, сплетни, чтобы вновь считать ее в чем-то виноватой. На мой взгляд, они были не пара во многих отношениях. Ей нужен был очень покладистый, спокойный и разумный человек. Но судьба-злодейка часто соединяет нас совсем не с теми людьми, как бы желая позабавиться, поставить опыты, посмеяться над нами.
Одна только наша мама, Анна Михайловна, сразу увидела его суть. Без всяких дипломатий, с самого начала она воспротивилась браку Инги с Ворониным. Инга расписалась ведь с ним втайне от нас, словно и предполагала, что мама не одобрит ее выбора. А маму действительно с самого начала что-то насторожило в этом человеке с недобро смотрящими маленькими черными глазками. Она наверняка стала бы отговаривать Ингу от такого союза.
Вспоминаю я и свое первое впечатление от встречи с Ворониным. Это было в 1959 году. Я пришел в квартиру Инги в доме на 3-й Фрунзенской, где его и увидел. (Общество "Динамо", в котором они оба состояли, дало им по комнате в двухкомнатной квартире.) Передо мной стоял среднего роста, но ниже Инги, мужчина со сбитой фигурой, уже заметно лысеющий, с цепким, оценивающим взглядом сумрачных черных глаз. Я знал, что он тоже конькобежец, правда, не такой знаменитый, как Инга, и что в основном он бегает спринтерские дистанции. По его цепкому взгляду я мог судить, что он парень не промах и своего не упустит.
Еще его отличал какой-то будоражащий стиль разговора, провоцирующий на конфликтность. Он словно специально создавал взрывоопасную обстановку в отношениях с людьми, и, казалось, ему это даже нравилось и он искал этих острых ощущений. Я потом встречал таких людей. Это был для них допинг. Одновременно его конфликтность, как мне казалось, употреблялась им как средство для усиления своей значимости и вместе с тем выдавала в нем человека, не склонного к кропотливой, изнуряющей, требующей терпения и усидчивости работе.
Мне было тогда восемнадцать лет. Я работал на заводе токарем и ожидал через год призыва в армию (тогда призывали с девятнадцати лет).
Сестра Инга, к тому времени уже двукратная чемпионка мира по конькобежному спорту, была для меня, младшего по возрасту, авторитетом, я ее уважал и гордился ею. Горжусь ею и поныне, когда ее давно уже нет. В наших отношениях с ней, как я уже упоминал, сам собой установился такой порядок: все, что делает сестра, мне, как младшему, должно нравиться, и я не смею выражать недовольство ее решениями, поступками, предпочтениями и симпатиями. Может, такой порядок образовался потому, что Инга, когда я родился, стала мне второй мамой, а, как известно, родителям дети не должны перечить. Словом, Инга в своих решениях была независимой, хотя, конечно, и советовалась в чем-то, делилась какими-то своими невзгодами. Я Ингу уважал и любил и, следовательно, принимал все ее решения и поступки такими, какими они были в действительности. Интуитивно я понимал это так: раз я уважаю ее чемпионство, горжусь им, почему же я должен не уважать какое-то иное ее решение в жизни?
Инга отличалась яркой самобытностью. Некоторые хотели бы изменить, исправить Ингу, оставить за ней только выигрыши ею первенств, а все остальное подавить, снивелировать, сделать ее похожей на заурядности, от которых мы не ждем и не требуем необыкновенных каких-то дел, очень нас радующих и восхищающих.
В той первой встрече с Ворониным я конечно же имел свое впечатление о нем, но не высказал его Инге. Тем более я почувствовал, что он уже состоит с ней в доверительных отношениях. Мое впечатление, что этот парень не промах и своего не упустит, оказалось верным. Вскоре же после приезда в эту квартиру он расположил Ингу к себе, отшив человека, с которым она в это время встречалась и за которого собиралась выйти замуж. Инга и Воронин в том же, 1959 году, в сентябре, расписались.
Еще такой штрих к первому впечатлению от Воронина.
На его лице тогда я заметил выражение победителя. В нем угадывалось самодовольство, что, дескать, перед ним нет тех преград, которые бы ему помешали осуществить задуманное, в том числе и по отношению к Инге. Меня это невольно задело и оскорбило.
Но пришлось подавить свои чувства: раз Инга решила связать с ним свою судьбу – что же поделаешь? Поэтому первое, не очень приятное впечатление о нем отодвигалось на второй план. Нередко ведь приходилось сидеть за одним столом, вести разговоры, чем-то делиться. Воронин стал мужем Инги, а следовательно, всем нам – родственником.
Но даже мне, лояльно относившемуся к решениям Инги, с первой же встречи с Геннадием бросились в глаза его несдержанность и вспыльчивость, вносившие часто в его отношения с другими людьми раздор, накаленность. Если я еще как-то мог стерпеть его, то Инга, будучи по натуре реактивной, нередко взрывалась тоже. И получался конфликт. Сначала казалось, что это притирка характеров, что потом все войдет в свою колею. Но с годами отношения их только ухудшались. Конечно, бывали и периоды смягчения отношений. Но какая-то мелочь вновь нарушала благодать и наступала тьма.
Как-то в моем присутствии они сильно повздорили. Я у них был тогда в гостях. Воронин, разбушевавшись, выпалил такие слова:
– А все твои венки потом пойдут тебе на могилу…
Когда он совершил убийство, я вспомнил их, но Воронин отрицал сказанное им когда-то, как и многое другое, невыгодное ему.
Сестра, невзирая ни на какие препятствия в личной жизни, ухудшавшие конечно же ее тренировочное и моральное самочувствие, продолжала свое спортивное самосовершенствование, поддерживала свой психологический тонус, и с точки зрения достижения поставленной перед собой цели была по характеру сильнее Воронина. Он же как спортсмен постепенно сникал, меньше уделял внимания тренировкам, часто стал заглядывать в рюмку. Тому, кто знаком с подобной проблемой в своей семье, ясна суть трений с пьющим человеком. Инга все больше из себя делала великую спортсменку, совершенствовалась как личность, а он все больше деградировал и как спортсмен, и как личность. Он уже в какой-то степени не понимал Ингу, которая шла все вперед и вперед, а она его теперь не могла воспринимать такого, каким он уже сделался. Был большой разрыв их жизненных позиций. Он мог бы как спортсмен быть еще в строю, но не захотел трудиться и сломался. И в этой ситуации Инга все еще старалась его вытянуть, ходила к руководству "Динамо", защищала его перед начальством, просила Олега Гончаренко, тогда одного из руководителей конькобежного спорта "Динамо", чтобы Воронина назначили ее тренером. И ей пошли навстречу – он стал ее тренировать. Его ради нее брали на сборы, соревнования. Но эти его "воскрешения" оказались лишь эпизодами. Он отучился трудиться, а отказаться от своих пристрастий уже был не в силах. Не желая терять Ингу, он не понимал, что ей теперь уже с ним не по пути. Он старался своими буйными выходками привлечь к себе ее внимание. К сожалению, она сама во многом виновата в том, что довела дело до крайности, не провела вовремя черты, за которую он не посмел бы заступить. И вновь она попала в такое положение, когда не знала, что делать. И какие-то ее отвлечения от Воронина, совершенно чистого свойства, но предпринятые ею в неподходящий момент (я о них расскажу), когда Воронин уже вступил в период "агонии", ощущения, что теряет Ингу, оказались роковыми для нее.
Она искала выход из создавшегося положения, возможно опять-таки неумело, а это его потом подтолкнуло к преступлению и дало козырь, который он на следствии и на суде выставлял как основополагающий в своем преступном действе.
Если же заглянуть в самую глубину, то нетрудно будет увидеть, что его изъела слава Инги и она не давала теперь ему спокойно жить. Добиваться самому чего-то стоящего в жизни ему было лень, а постоянно слышать, как восхищаются другим человеком, продолжающим упорно трудиться, стало выше его сил.
Одному из своих товарищей-конькобежцев Воронин в прежние годы сказал, что если он будет разводиться с Ингой, то об этом узнает весь мир. Что он имел в виду? Вероятно, то, что и произошло.
Следовательно, любое расставание с ней при самых даже безобидных для него обстоятельствах не могло произойти мирно, по-человечески. Это своего рода садизм, в котором, возможно, и сам Воронин не признавался себе. Этот садизм, как жало, проник в его подсознание и до поры до времени не проявлял себя в столь откровенной форме. Возможно, Воронин сам боялся в себе этого, а потому многие неопровержимые факты отрицал, а кое-какие детали своего преступления вовсе утаил. Например, он отрицал умышленность убийства. На самом деле он все продумал до мелочей и нож заранее спрятал в рукав пиджака (этот эпизод мы подробнее рассмотрим), когда пришел к нам в квартиру, где договорился встретиться с Ингой, а не вынул нож из бокового кармана (в ответ на ее якобы грубые слова), как он утверждал, и на что мы обратили бы свое внимание…
Потому-то мы все прозевали этот удар ножом – как раз из-за его тщательной подготовленности, продуманности. И отнюдь не какая-то еще причина могла подтолкнуть его к такому преступлению, а месть за отказ с ним жить – опустившимся, деградировавшим.
Но ему, тяжко преступившему закон, чтобы спасти себя, выгодно было теперь ее оболгать, представить ее изменницей (не только мужу, но и Родине, имея в виду ее прежние отношения со шведом!), чтобы все ее возненавидели, а ему посочувствовали как оскорбленному. Расчет был на это. К тому же и кое-кто из свидетелей своими показаниями, которые потом прочитал Воронин (такое право имеется у подследственного), помог ему еще больше укрепить свою позицию "обманутого мужа", и, собравшись с мыслями, он все более и более затем упирал на ее "прошлую жизнь", ничего и никого не стесняясь… Однако он просчитался – было много свидетелей, которые имели совсем иное мнение о ней и о нем.
Давайте послушаем их.
Людмила Силина, в прошлом конькобежка, выступавшая вместе с Ингой за общество "Динамо":
"…Геннадий Воронин по характеру несколько резкий, вспыльчивый до грубости и к тому же драчлив, он конфликтовал со многими спортсменами. Были случаи, когда он оскорблял и бил Ингу. Это было всем известно. В моем присутствии такой случай был только один раз, когда Инга сидела в нашем номере. Это было на сборах в Эстонии. Геннадий требовал у нее денег на выпивку. Она ему отказала, и он ударил ее по лицу. Нам пришлось его выгнать. И все это Инга прощала, причем очень быстро, буквально на следующий день.
…Последний раз я видела Ингу в декабре 1965 года, когда ее принимали в партию. В этот день мы долго с ней разговаривали. Я спросила, как она живет с мужем. Инга ответила, что плохо и что после этого сезона она хочет решить вопрос окончательно… Я думаю, что после супружества, по крайней мере первые годы, когда я еще сама бегала на коньках, Инга была верной женой. Да и изменить Геннадию было трудно, он не отпускал ее ни на шаг. Несмотря на такие отношения, все-таки убийство Инги было неожиданностью" (т. 4, л. 69–70).
Ирина Егорова, призер Олимпийских игр по конькобежному спорту, выступавшая вместе с Ингой за сборную СССР:
"Между ними происходили ссоры, скандалы, ругань, и Геннадий ее бил. В июне – июле 1963 г. … на сборах… тоже происходили ссоры, скандалы" (т. 4, л. 28).
Тамара Рылова, чемпионка мира по конькобежному спорту, выступавшая много лет вместе с Ингой за сборную СССР:
"В сборной СССР я состояла с 1953 года до 1965-го, являюсь заслуженным мастером спорта СССР. Ингу Воронину знаю с момента прихода ее в сборную в 1955 году. Хотя в отдельные годы мы были конкурентами по спорту, у меня остались об Инге самые хорошие воспоминания как о человеке добром, хорошей души… О Воронине могу сказать меньше, так как больше знаю Ингу. Однако о нем у меня сложилось мнение, что он хамоват, надменен… На мой взгляд, заводной, возбужденный, усугубляющий обстановку. Об Инге, как и о большинстве ведущих и, так сказать, знаменитых спортсменах, болтают много, сплетничают. В то же время, лично зная покойную, могу сказать, что она была хорошим человеком….[Был период взлета], когда у нее, как и у многих, от славы могла закружиться голова, что было связано с ее окружением в то время, в частности с тренерским. Для меня, как и других членов сборной, была неожиданной женитьба Инги и Геннадия. Каких-либо взаимных отношений перед этим, особых встреч никто не замечал. В то же время внешне это были разные люди. Инга была внешне виднее Геннадия да и выше его ростом. О любви их до замужества я лично не слышала. И первым, что было объединяющим для Ворониных, о чем я лично узнала, так это получение комнат в одной квартире от "Динамо". Инга всегда защищала Воронина… В зарубежных поездках много имевшихся денег тратила на покупку вещей мужу. В ноябре – декабре я была на тренировочных сборах вместе с Ворониными. И надо сказать, что внешне, для окружающих, отношения между ними были хорошими. Инга заботилась о Геннадии, связала ему свитер… В последние годы Инга стала собраннее. Это было заметно и на собрании… и в отношениях ее со спортсменами сборной… И раньше она, на мой взгляд, была неплохим товарищем… Ни для кого не было секретом, что уже вскоре после женитьбы Ворониных они стали плохо жить, и было известно, что Геннадий издевается над ней, бьет. Об этом, то есть о неладах в семейной жизни Инги, знали все и говорили тренеры. Я лично никогда не слышала и не знала, чтобы Инга давала Геннадию какие-либо поводы для ревности. По крайней мере, в период совместного нахождения на сборах никакой речи об этом не было. Они часто ссорились. Инга была не удовлетворена семейной жизнью, неоднократно, и в частности во время сборов в Тракае, собиралась уходить от Геннадия, о чем говорила ее тренер Степаненко. Да и мне в то время было видно, что она была удрученная. Зная Воронина и оценивая случившееся, считаю, что уход Инги от Геннадия был связан с тем, что просто переполнилась чаша терпения Инги от хамства Геннадия, совместная жизнь с которым, на мой взгляд, облагораживала, поднимала Геннадия, да и считались с ним в последнее время, конечно, из-за Инги. До 27 декабря 1965 г. я после отъезда Инги оставалась в Перми. Последние два дня Геннадий на мужских соревнованиях присутствовал, "прикидывался", "грелся у стойки". Надо сказать, что и во время нахождения в Ангарске Геннадий, видимо, часто выпивал, так как по лицу его было видно, что он после выпивки. Новый год я встречала в Москве. Вечером 2 января я встретила Ингу на тренировке на катке. Мы немного поговорили с ней, она сказала, что надела чужие коньки, нога дрожит, но ничего о Геннадии не говорили. 5-го мне позвонили и сказали о случившемся. Я ездила на квартиру к матери" (т. 4, л. 7–9).
Борис Стенин, чемпион мира, выступавший в те же годы, что и Инга, в большом спорте: