– Если уж Инга решила, то ее трудно отговорить…
Но он пойдет даже к тем, кого и не очень жалует, к нашей маме, Анне Михайловне и бабушке Евдокии Федотовне, лишь бы вырвать шанс на восстановление отношений с Ингой. Глядя на него, такого убитого горем, сникшего, невольно подумаешь, может, действительно, какие-то сказанные им резкости случились в запальчивости, бог с ним, человек осознал и никогда в дальнейшем не повторит их.
Но быстро все менялось в нем.
Что же такое происходило – мгновенное ли ощущение себя беспомощным без Инги, приучившей его жить беспечной жизнью за чужой спиной, естественное ли человеческое покаяние после своих неудобных поступков, или любовь? Почему же после возвращения их отношений в прежнее русло все его гадости вновь лились мощным потоком? Может быть, ему приятно было потешаться над Ингой и это было для него своего рода "гурманство"?
Инга, когда обидится после ссоры с Ворониным, вся осунется, замкнется, молчит. С лица слетает прежняя веселость, появляются озабоченность и задумчивая печаль. В такие минуты я думал, как изменилась она, какой была фантазеркой – в детстве, юности, девичестве. Например, первые годы появления ее в большом спорте она сбивала с толку журналистов, сообщая о себе много фантазий, которые переполняли ее всю с самого детства и в которые она сама же потом верила. То она окончила хореографическое училище при Большом театре и в дальнейшем думает совершенствоваться в искусстве танца, то – архитектурный институт, то, на худой конец, – физкультурный… Хотелось достойной жизни, но она могла быть только в мечтах.
Кстати, о ее фантазиях вспоминают многие. Вот тренер ее по академической гребле Я. К. Наумова: "Инга отличалась фантазерством. Она могла себе что-то вообразить, а потом сама в это верить. Причем на эту ее черту я обратила внимание еще в ее ранний период… Так… еще в детстве она говорила, что учится в школе Большого театра и сама потом в это верила… У нее был острый и находчивый ум… Инга была экспансивным человеком. У нее часто и быстро могло меняться настроение" (т. 4, л. 60, об.). Добавляет она к этому и такие свои наблюдения: "Держалась она всегда просто. У нее никогда не было рвачества, зазнайства".
Но фантазии у Инги не были беспочвенны. Ее отличала высокая артистичность, и я уверен, займись она актерским искусством, была бы примой первой величины!
Я рассказывал, что она и великолепно рисовала. Такая была у нее сноровистая, ловкая рука, из-под которой выходили великолепные пейзажи, портреты, выполненные в карандаше! Думаю, что Инга могла бы стать замечательным художником.
А чемпионство ее в большом спорте, мировые рекорды, выигрыш ею четырежды мировых первенств (она впервые в мире добилась такого в женском конькобежном спорте) и пять раз всесоюзных – разве обошлись без ее фантазий, артистичности, когда она, еще не будучи чемпионкой, воображала себя ею и, не будучи артисткой, представляла себя в этой роли, выступая не на сцене, а на ледяной дорожке? Вызывая восторги зрителей своим упорством, жаждой быть самой лучшей, не превзойденной никем, доставляя всем безграничную радость красотой своего бега! Истоки ее побед зарождались именно в ее фантазиях, помноженных на эмоциональность и сильную впечатлительность.
Многие знакомые воспринимали фантазии Инги в отрыве от ее выступлений в большом спорте и потому как бы вырывали их из контекста. И это, конечно, неверно. Мне даже кажется, что зрители, болельщики понимали ее в большей мере, чем некоторые тренеры, отдельные спортсмены, те, кто, казалось бы, должен знать ее лучше.
Для снятия напряжения и чтобы вновь вдохновиться восхищениями окружающих, Инга любила блеснуть красноречием, что-то рассказать интересное. И ее приятно было слушать. Чувствуешь порой, что она фантазирует, но все равно не оторвешься от ее рассказа. Это отмечали многие подруги по сборной, вообще знакомые. Вот такое соединение артистичности с фантазированиями во многом помогло ей войти в число самых выдающихся спортсменов мира. Я бы так сказал: она была спортсменкой с артистическим уклоном и редким складом психики, помогавшим ей воображать себя то в роли необыкновенной чемпионки (и таковой она в конце концов и становилась), то блистательной артисткой, покоряющей сердца зрителей, но на беговой дорожке (и это ей также удавалось).
Она всех притягивала к себе как магнит. За нее болел весь стадион. Она словно делилась с людьми тем своим состоянием жажды добиться чего-то большого, важного в жизни, которое понятно любому, и, если ему не удается это осуществить в жизни, он в душе все равно остается мечтателем, романтиком, ребенком. И она напоминала каждому об этом хорошем, добром состоянии души. Потому-то и была любима всеми.
…Связана была с ее фантазией и такая в ней черта: умышленно на себя что-то наговорить – чтобы вроде бы проверить людей, примут ли они эту ее абракадабру, поймаются ли на столь нехитрую наживку, догадаются ли, что все это ею придумано, чтобы убедиться в том, насколько люди могут быть самостоятельными в своих суждениях и оценках? Словно этим она хотела сказать: "Люди, имейте всегда свое мнение, не сбивайтесь на чужое, пойте только своим голосом". (Помните, как в истории с Моцартом? Начинающий композитор спрашивает: "Маэстро, а с чего нужно начинать писать музыку – с оперы или с сонаты?" – "С сонаты", – отвечает Моцарт. "Да, но вы-то начинали с оперы!" – "Да, но я-то ни у кого не спрашивал".)
Ее жажда что-то интересно рассказать была для нее средством, чтобы снять тренировочное напряжение, нейтрализовать последствия тренировочной монотонности. Совершенно интуитивно она выбрала это средство себе, как и научилась, в том числе и для расслабления психики, вязать, шить, кроить…
И еще она нередко говорила, что век у нее будет короткий. Это, знаете ли, такое романтическое кокетство. Вряд ли это нужно было ей делать. Очевидно, Воронин тоже это не раз слышал. Услышанное для кого-то становится навязчивой идеей. Может быть, оно засело в его подсознании! Короткий век? Ну что ж, так тому и быть!
Воронин попрекал свою жену прошлым, что она раньше встречалась с кем-то. Попрекал молодостью! Но сам же признался в своих показаниях, что не имел ни одного конкретного факта супружеской неверности Инги. Даже суд – нейтральная сторона – исключил этот вопрос из рассмотрения как некорректный. Это искусственно преподнесено Ворониным и его сторонниками – чтобы раздуть из мухи слона, ведь ничего другого-то в его оправдание придумать было невозможно.
…Что же касается самого Воронина, то, повторяю, глубинная причина его падения – его деградация как личности, потеря себя, зависть к жене из-за внимания к ней людей как к великой спортсменке и очень обаятельному и хорошему человеку.
О гибели Инги и предыстории этого трагического события
В показаниях Бориса Стенина есть слова о том, что в Перми он увидел сидящую в углу Ингу, которая была чем-то подавлена. Напомню их: "Инга была чем-то подавлена. Пока мы устраивались в гостинице, она сидела в углу и даже не встала со стула. Это было не похоже на нее".
В Перми Воронин вновь ударил Ингу. Об этом мне рассказал помимо других тренер мужской сборной команды СССР тех лет Б. А. Цыбин. Соревнования в Перми проходили 23–26 декабря 1965 года, а 4 января 1966-го Инги не стало.
Б. А. Цыбин: "В раздевалке Воронин ударил Ингу по лицу. Это возмутило всех. Конькобежцы Матусевич, Хабибулин, Антсон, Каплан, Зайцев подкараулили Воронина вечером на улице и хотели его проучить, поколотить. Было очень темно, Воронин вырвался от них, – он скользкий такой, между ног выполз, – перемахнул через забор и убежал… Знаю, что потом просил прощения у Инги, а она ни в какую, решила с ним разводиться окончательно".
Кстати, тот же Борис Александрович Цыбин в разговоре как-то с Ингой поинтересовался:
– А может, Инга, вам ребенка завести?
– Да что ты, Борис, ты же видишь, какой это человек! – ответила Инга, хотя и любила очень детей и мечтала о них.
Неприличное отношение Воронина к Инге, всевозможные придирки без всякого повода, пьянство стали для него нормой, привычными атрибутами жизни. Ведь перед Пермью, в Кирове, он также позволил себе непристойные выходки. Свидетельница И. Ф. Байгозина (она судья по конькобежному спорту) рассказала: "Последний раз они были у меня в Кирове 19 декабря (1965 года. – В. А.), Геннадий опять напился, и опять посыпались упреки и оскорбления на голову Инги. Инга не пошла ночевать с мужем в гостиницу, и из ее разговора я поняла, что она уже боится оставаться один на один с Геннадием, когда он пьян" (т. 2, л. 201, об.).
Тысячу раз она собиралась разводиться с ним. Кажется, все-все до единого знали о таких их взаимоотношениях, и примерно все могли рассказать об этом то же, что и спорт сменка Софья Кондакова в своих показаниях: "О ссорах в семье Ворониных все спортсмены знали, и поэтому постоянно шли разговоры обо всех их ссорах… Когда у них было хорошо все, она говорила, что он неплохой парень… но когда они бывали в ссоре, то она говорила, что он ее духовно не устраивает. Мы все так привыкли к тому, что Воронины то ссорятся, то у них опять все хорошо, что даже уже особенно и не обращали на это внимания. Что касается высказываний Инги о том, что она разводится с Геннадием, то это было без конца, при каждой ссоре, а потом у них опять налаживались отношения" (т. 1, л. 169, об.).
Инга и сама понимала, что прощению должен быть положен конец. Но она была втянута настолько в спорт, что у нее не оставалось времени настойчиво и до конца разрешить свой личный вопрос. Она уже себе как бы и не принадлежала. Кроме того, тяжелые тренировочные нагрузки сильно напрягали нервную систему, которой необходим был продолжительный отдых, а вместо этого – семейная нервотрепка, подрывавшая ее здоровье и ухудшавшая спортивную подготовленность. Психика у Инги стала более хрупкой, легкоранимой, и настолько, что Инга в последние годы могла обидеться даже на отпущенную кем-то неудачную реплику в ее адрес. Когда-то она не очень прислушивалась к мнению о себе со стороны, теперь же все было иначе. Она стала объектом внимания окружающих. Где бы ни появлялась, ее всюду узнавали, хотели видеть всегда обаятельной, красивой, веселой, то есть видеть тот образ, который сложился в представлении многих. Она – воплощение успеха, знаменитость, обаятельный и простой в отношениях с людьми человек. Для многих было истинным счастьем увидеть ее вблизи, рядом. И Инга не могла обмануть их впечатления. Ей необходимо было сохранять приобретенный имидж. Поэтому она стала строже к себе относиться, в отношениях с людьми проявляла теперь еще большие внимание и такт. Но в то же время она чувствовала в себе раздвоенность из-за неурядиц в супружестве. Из-за этого она потеряла ориентировку в оценках оскорбительных поступков мужа. В ней поселились теперь два противоположных человека – феноменальная спортсменка и неуверенный в себе человек, привыкший сносить обиды из-за ложного стыда, что о ее неблагополучии в личной жизни узнает весь мир и это ляжет на ее блестящий образ черным пятном. Она надеялась как-то незаметно для всех решить эту нелегкую свою проблему и поэтому продолжала терпеть, полагаясь на свои силы, как привыкла это делать в спорте. Свидетели подтверждают это, например И. Ф. Байгозина: "Все это нервировало Ингу и не раз срывало ее выступления, мешало жить и работать. Неоднократно я говорила Инге, что это не жизнь, и ей необходимо оставить Геннадия, что их супружество не приведет к хорошему. Если вначале Инга не решалась на этот шаг, ее смущали разговоры и пересуды о разводе, то в последнее время, я имею в виду 1965 год, Инга пыталась разойтись с Геннадием" (т. 2, л. 201, об.).
Инга много мучилась, не зная, как ей поступить. Найти человека по душе – это не сразу возможно, да и времени нет для этого. Только изредка поделится с кем-нибудь из своих подруг, с той же И. Ф. Байгозиной, которая потом отмечала в своих показаниях: "Когда я ей говорила о разводе, Инга заявила, что у нее нет человека, на которого она могла бы опереться в своей жизни, она даже не может ни с кем встретиться, так как если об этом узнает Геннадий, то он убьет ее" (т. 2, л. 201, об.).
Ей ничего, по существу, не позволено было. Останься она тогда, еще в 1958 году, в Швеции с человеком, которого полюбила, ее устранили бы наши власти, попытайся разойтись теперь с Ворониным, ей также не поздоровилось бы… Но и так жить нельзя. Требовался какой-то выход из этого положения. Что же можно было сделать?
Приближался новый, 1966 год. С него Инга решила начать новую жизнь. Но как о разводе договориться с Ворониным, захочет ли он тоже начать новую жизнь с 1966 года? Инга знала, что каждый раз, при самых своих гнусных поступках, он вырывал у нее в конце концов прощение и она его прощала. А если не прощала? То он угрожал либо ставил условия, о которых рассказал тренер К. К. Кудрявцев: "Примерно полгода назад Геннадий мне в разговоре сказал, что они решили с Ингой разводиться, что пусть она отдаст ему квартиру и машину и идет куда хочет" (т. 2, л. 157).
Но тем не менее новый, 1966 год приближался, и ей надо было принимать решение. Об этом периоде рассказывает Софья Кондакова:
"В декабре 1965 года, перед отъездом на соревнования на приз им. Мельникова, Инга сказала, что ей бы хотелось встречать Новый год с нами, но определенно она ничего не сказала. О том, как она думала уйти на Новый год от Геннадия, я ее не спрашивала, считая, что она сама взрослый человек и сама знает, как ей поступить. 28 или 29/XII – 65 года мне Инга позвонила опять, сказала ориентировочно, что, возможно, Новый год будет встречать с нами. Я опять не спрашивала Ингу, как же она уйдет от Геннадия" (т. 1, л. 169, об.).
И все же 30 декабря Инга, набравшись решительности, сказала Воронину, что хотела бы справить на этот раз Новый год без него. Пойти во Дворец съездов, там устраивался бал. Сказать всей правды, что она решила окончательно с ним порвать, не хватило духу. Именно на это обстоятельство он потом и упирал: что он ее отпустил и у них все было хорошо, что они выпили шампанского и он ее проводил до такси. А все предыдущие события – его пьяные выходки, оскорбления, рукоприкладства, которые окончательно склонили Ингу к принятию решения о разводе, – он старался обходить стороной, показать себя обманутым.
Потом, по его утверждениям, он ее до самого утра ждал на улице, все глаза просмотрел, звонил во Дворец съездов – там никакого бала не было, почувствовал себя оскорбленным, обманутым, стал названивать, искать ее всюду, приезжал к матери Инги, спрашивал, где она, устраивал там сцены, ездил к тренеру Горкунову.
Впрочем, чтобы не быть голословным, приведу два показания – нашей мамы и тренера. В них как раз зафиксированы события последних дней жизни Инги.
А. М. Артамонова, мама: