"Утром 31/XII – 65 года Инга пришла к нам… потанцевала у нас под радиолу, записала песни Магомаева… сказала, что… справлять Новый год пойдет куда-нибудь одна (т. 1, л. 83, об.)… Настроение у нее было нормальное. От нас Инга ушла 31 XII – 65 года около 14 или 15 часов дня. Новый год мы (я, бабушка, дочь Галя, мой муж Кондрашов Александр Федорович) справили и легли спать часа в три ночи. Сын Владимир ушел гулять в компанию. В 8 часов утра 1 января 1966 года я проснулась оттого, что беспрестанно звонил звонок, я оделась, вышла, никого не было, а кнопка звонка оказалась вдавленной, поэтому звонок так и звонил. Я села чай пить. Примерно в 9 часов утра пришла Инга. Она пришла и говорит мне: "Мама, мы скрывали от тебя, что мы с Геннадием разводимся, договорились мы с ним все по-хорошему. Он меня вчера провожал; когда я пошла, я плакала, мне было очень тяжело. Мы сказали, что кому-то надо начинать первому и именно в праздник нужно показать свое одиночество, и праздник даст знать, что никакого возврата не будет. Он посадил меня на такси, и я уехала…" …Затем Инга куда-то ушла и вернулась днем, около часа дня. Она пришла и говорит: "Я сейчас позвонила Геннадию, оказывается, он был у вас в 8 часов, включил звонок и ушел. Геннадий называл меня и тебя всякими словами. Я больше туда не пойду". И Инга мне оставила телефон домой Кондаковой и сказала, чтобы я звонила к ней туда. Она ушла. Вскоре пришел Геннадий, он спросил: "Где Инга?" Я говорю: "Чего меня спрашиваешь, когда ты знаешь… что вы с ней договорились!" Геннадий говорит: "Да, договорились, но я муж". Я сказала: "Где она, ты от меня не добивайся, я не скажу, где она!" Он начал меня в присутствии Кондрашова (это наш отчим. – В. А.) оскорблять, говорить пошлости… Он стал нецензурно оскорблять меня, называя и такой-то, и сякой-то, что я плохая, что Инга у меня такая же, что Галя будет такой же. Кондрашов сказал ему: "Какая Анна Михайловна, это мне судить. Я знаю ее 15 лет!" Потом Геннадий начал говорить, что взял такси, поехал к Белорусскому вокзалу, купил там водки и что до 6 часов утра он ездил по моргам и искал Ингу (сам потом признался, что это он просто так сказал. – В. А.). Мне надоело слушать его гнусности, и я ему сказала: "…Уходи, чтобы тебя здесь больше не было!" …Геннадий ушел. Больше 1/1 – 66 года Геннадий к нам не приходил. 2/1 – 66 года (т. 1, лл. 84, об. – 85) пришла Инга, часов в 12 дня. Я ей рассказала про то, что Геннадий был и что говорил. Инга говорит: "Чего же он меня искал по моргам?.." (Кстати, я забыла сказать, что Геннадий говорил, что первенства Инге не видать, что он ей устроит, и в институте она не сдаст.) Инга сказала, что ей нужно тренироваться и что ей нужны коньки и форма. Она сказала, что домой боится ехать. Я ей сказала, что мы поедем с ней к ней домой. Поехали туда Инга, Кондрашов и я, примерно около 15 часов. Приехали мы туда, Геннадия дома не было… мы стали искать форму и коньки. Форму мы нашли запрятанной в картошку, коньки мы не нашли. После этого мы уехали. Инга сказала, что, очевидно, Геннадий – у нас и поэтому она поедет к Кондаковой, а я ей из дома позвоню. Мы приехали к себе домой, Геннадия у нас не было. Примерно часов в шесть вечера Кондрашов позвонил Геннадию. Кондрашов сказал Геннадию, чтобы он коньки принес. Геннадий сказал про меня и Ингу нецензурно. 3/I – 66 года, примерно в 10 часов, Геннадий пришел к нам. Принес коньки и стал извиняться передо мной за оскорбления, говоря, что он был взбудораженный, он называл меня "мамой". Утром он не был пьяный. В этот же день, вечером, Геннадий пришел к нам домой выпивши, принес бутылку "Старки". Принес Гале игрушки, которые ей Инга приготовила. Тут был Володя дома… Перед этим я звонила Инге и говорила, что Геннадий коньки принес, Инга обещала за ними зайти. Вел себя хорошо, не хулиганил. Затем Геннадий вышел, сказав, что пойдет погуляет. Я видела с балкона, что Геннадий прогуливается перед нашим домом. Потом он пришел и принес еще бутылку "Старки". Володе нужно было идти на работу (я работал в типографии "Правды" в ночные смены, начинал с половины десятого вечера. – В. А.). Володя сказал, что он оставил Геннадия ночевать у нас, потому что он – пьяный… Я тогда, решив предупредить Ингу, с дочерью Галей вышла на улицу и стала Ингу ждать. Тут вскоре подъехала машина, но я не обратила особого внимания. Но тут мне показалось, что Инга вошла в подъезд. Я послала дочь Галю вдогонку. Действительно, это была Инга. Галя подвела ко мне Ингу и ее тренера Горкунова. Я сказала ей, что Геннадий дома и чтобы она туда не ходила, чтобы не было скандала, так как Геннадий пьяный. Инга сказала, что она оставит для Геннадия записку, что его 4/I – 66 года вызывают к 9 часам утра к Степаненко (председателю Московского спорткомитета. – В. А.) насчет квартиры, что ему будут давать однокомнатную отдельную квартиру. Инга сказала, что коньки она возьмет потом, что пока она потренируется на старых коньках. Горкунов и Инга сели в машину и уехали. Я пришла домой, Володя собирался уходить на (л. 85–85, об.) работу, он одевался. Я ему рассказала про приезд Инги… Володя ушел на работу. Примерно около 1 часа ночи Геннадий встал. Подошел ко мне. Я ему сказала, что была Инга и оставила ему записку насчет квартиры. Геннадий стал одеваться, не скандалил, только сказал: "Будем бороться! Кто – кого! Все венки будут на кладбище, на ее могиле!" Я не придала этому значения, и он ушел… Инга мне сказала, что утром 4/I – 66 года она ко мне придет" (л. 85, об.).
Л. Ф. Горкунов, тренер Инги:
"3 января 1966 года утром рано, часов в 8, мне позвонила Инга и предложила потренироваться. Мы договорились встретиться у метро "Ботанический сад" (теперь это, кажется, станция метро "Проспект Мира". – В. А.) в 17 часов. Я подъехал туда. Мы поехали на моей автомашине по просьбе Инги в Московский комитет спорта к Афанасьеву (заместителю председателя. – В. А.). По дороге Инга мне сказала следующее: "Я ушла от Геннадия! Вероятно, я больше туда не вернусь. Надо поехать (т. 1, л. 159, об. – 160) в комитет, чтобы поговорить о размене… жилплощади", так как она хочет разъехаться с Геннадием! Инга сказала, что до отъезда из Москвы на сборы 17/I – 66 года она должна решить вопрос о разделе жилплощади. Я спросил, что случилось? Инга сказала, что она решила от Геннадия уйти… Мы приехали с Ингой в комитет к Афанасьеву, Инга сказала ему, что она от Геннадия ушла… Инга просила Афанасьева помочь ей и походатайствовать о предоставлении ей дополнительной жилплощади для разъезда с Геннадием – она хотела получить еще однокомнатную квартиру, чтобы Геннадий уехал туда, а она бы осталась в этой квартире. После разговора с Афанась евым мы пошли к председателю Степаненко. Ему она то же самое сказала, заявив, что она разводится с Геннадием, что этот вопрос решенный. Степаненко звонил в Моссовет Пегову насчет предоставления Геннадию однокомнатной квартиры, Пегов предложил Степаненко переговорить с Геннадием, а потом уже зайти к нему для решения их жилищного вопроса. Степаненко написал на имя Геннадия записку с просьбой зайти к нему 4/I – 66 года и попросил Ингу передать ее Геннадию. После этого я, Инга и Афанасьев поехали в с/о "Динамо" к Дерюгину (председателю Московского городского совета "Динамо". – В. А.). Ему Инга сказала то же самое: что она ушла от Геннадия и что для разъезда с ним нужна однокомнатная квартира. Дерюгин сказал, что этот вопрос будет решен положительно. Он позвонил председателю Центрального совета Куприянову, и они договорились встретиться для решения этого вопроса. После [посещения] Дерюгина мы с Ингой поехали пообедать на Пушкинскую ул. в шашлычную. С нами поехал Афанасьев. Пообедали. После этого завезли Афанасьева в комитет на работу и поехали с Ингой на тренировку на стадион "Спартак", на Плющиху. Настроение у Инги было хорошее, она смеялась, шутила, как обычно. Никакой подавленности в ее настроении не чувствовалось. Она нормально тренировалась. После тренировки она мне сказала, чтобы я ее отвез к матери на Чеховскую улицу. Мы поехали туда. Время было около 9 часов вечера. Мать Инги встретила нас (л. 160, об. – 161) и сказала, что у них дома Геннадий – пьяный и, чтобы не было скандала, домой лучше не ходить. Мать сказала, что он ждет Ингу. Мы сказали Инге, что лучше поговорить с Геннадием, когда он протрезвеет, и Инга решила ехать к каким-то своим знакомым, у которых, как мне сказала Инга, был маленький сын. Инга купила подарок: коробочку конфет и [далее неразборчиво]…" (л. 161).
Теперь опишу трагедию, которой я был свидетель.
Пробудившись после ночной моей смены в типографии газеты "Правда" разговором мамы и Инги в другой комнате, я оделся и вышел к ним. Поздоровались. Я поздравил Ингу с Новым годом, она поздравила меня. Она была в темно-серой, расстегнутой на все пуговицы кофточке, под которой виднелась белая блузка. Сестра сидела на краешке раскладушки около бабушки. Бабушка была тяжелобольна, и к ее скорой смерти готова была и Инга. Это должно было случиться, по мнению врачей, примерно через месяц. Евдокия Федотовна, наша бабушка, как только к ней подсела Инга, оживилась, на щеках у нее выступил румянец. У Инги же лицо было бледное и сосредоточенное.
По ее словам, она звонила по телефону домой, Воронин хочет поговорить с ней, вот она поэтому и приехала, он, очевидно, тоже скоро будет.
Буквально вскоре же неожиданно резко зазвонил звонок в дверь. Это был он. Открывать или не открывать? Колебались. Инга настояла: открыть.
Вошел. Не раздеваясь, подошел к ней. Стал уговаривать ее пройти с ним в другую комнату поговорить (ему это не разрешено было нашей мамой, и он и Инга остались в той же комнате, что и мы). Пальто с него было снято. Все так походило на предыдущие примирения! Инга встала с дивана, они оказались обращенными лицом друг к другу… Я сидел так, что видел спину Воронина.
Инга сказала ему:
– Ну что тебе? Говори, – и улыбнулась беззлобно…
Вдруг я увидел, как туловище Воронина непонятно почему резко отклонилось в левую сторону и чуть назад, а правая рука сделала резкое движение в направлении груди Инги.
– Вот тебе, – как бы подытожил свое действие Воронин.
Инга вскрикнула:
– Ой, мама, сердце!
Не отдавая себе отчета в происшедшем, я сорвался с дивана и сзади обхватил Воронина, так чтобы задержать дальнейшие его действия, и оттащил от Инги. Он еще успел по инерции как-то судорожно дернуться… Держа его, я взглянул на Ингу. Она схватилась руками за левую сторону груди и тут же правой рукой выдернула клинок из груди. (Потом она его передала маме.) У ножа, которым Воронин нанес удар Инге, как стало уже потом мне известно, во время удара треснула деревянная ручка, и она осталась в руке Воронина. Он ее со злостью бросил на пол. Все это детально я рассказываю сейчас, выяснив точно картину происшедшего, тогда же это длилось буквально один миг и для меня происшедшее с трудом осознавалось.
Как я потом установил, и это подтверждается, в частности, показаниями нашей бабушки, лежавшей на раскладушке и видевшей Воронина с правой его стороны (к этому эпизоду мы еще вернемся), Воронин не опускал руку в карман. По моему мнению, нож он приготовил заранее и держал его в правом рукаве пиджака и незаметно для всех нас затем переместил в ладонь правой руки. То есть приготовил его до прихода в квартиру.
…Инга побежала к двери, мама – за ней следом. Он рванулся было за ними, но я держал его как мог (мне сравнительно недавно сделали операцию, и шов на животе все еще беспокоил). Мы повалились с Ворониным на диван, а потом на пол. Нельзя было допустить, чтобы он нагнал Ингу… Раз она побежала, значит, она жива и будет жить…
Прошло несколько минут. Он оказался зачем-то на балконе (из материалов дела я узнал, что он незаметно для меня с пола подобрал деревянную ручку от ножа, которая от сильного удара треснула, и, выйдя на балкон, бросил ее вниз, с восьмого этажа, в снег), затем оказался на улице… Я оделся и выбежал из подъезда, стал звонить в милицию… Потом хотел его задержать… Он увернулся от моего преследования… Скрылся.
Но где же Инга? Что с ней? Куда она делась вместе с мамой? Сознание лихорадочно работало: "Они в этом же подъезде. Но в чьей квартире? Мама уже, наверное, вызвала скорую помощь".
Я подходил к дому, возвращаясь по Красноармейской улице, где потерял из виду Воронина, а от дома ехала "скорая", уже не мигая своей вертушкой. По всему чувствовалось, что спешить ей теперь было некуда. Еще не зная финала, я леденел душой.
Как выяснилось позже, Инга вместе с мамой спустилась на два этажа вниз, в квартиру под нами, где жила врач. Она легла на тахту, мама побежала на улицу, к другим знакомым, вызвать по телефону "скорую"… У Инги заклокотало в груди, в горле послышался хрип, она потеряла сознание… Ни врач, жившая в этой квартире, ни приехавшие на "скорой" медики не смогли помочь сестре. Инга скончалась.
Я рванулся было в эту квартиру на шестом этаже, но меня не пустили. Сказали: "Ее нет". Было страшно подумать, что про нее, находившуюся здесь, говорили такие слова. Страшно! Ошибкой слова не казались, но было ощущение жуткой несправедливости. "Ее нет" – как это так?!
До сих пор перед глазами стоит эта трагедия и не дает покоя чувство вины: находился рядом и не успел предотвратить. Почему не встал около нее, рядом с ней?!
Проанализировав материалы дела всех пяти томов, я узнал многие детали, которых не знал прежде… И все оттягивал, оттягивал подготовку рукописи – так тяжело было мне все переживать вновь. Но я поставил перед собой цель – приучать, приучать себя к этому тяжелому материалу, чтобы как можно объективнее рассказать затем. Пришлось перебороть в себе эмоции, долго я примеривался к роли стороннего наблюдателя. Ведь я так был потрясен происшедшим!
Инга, мама, я оказались чересчур доверчивыми людьми. Именно эта черта сыграла свою роковую роль. Никто из нас даже не подозревал, при всем знании, казалось бы, Воронина, что он принесет тогда с собой смерть, еще перед входом в квартиру поместив острый тонкий нож в ладонь руки, скрытой в рукаве пиджака. Приготовился к злодеянию, которое заранее продумал и точно рассчитал, куда он нанесет удар – в сердце. И все мы оказались неподготовленными, оказались слишком простодушными и наивными. И я не перестаю ругать себя за это и не смогу никогда простить себе этого, даже несмотря на такое, казалось бы, "смягчающее" мою вину обстоятельство, как плохое мое послеоперационное самочувствие, когда беспокоил шов на животе и я был в неудовлетворительной физической форме.
Все мои утверждения об умышленности этого злодеяния подтверждаются моим личным засвидетельствованием происшедшего, ведь я был в квартире и все случившееся видел своими глазами. Все произошло в одну секунду, которую я, к сожалению, просмотрел. И эта секунда стоила Инге жизни.
Воронин изучал физиологию человека, несколько месяцев назад окончил Институт физкультуры, неоднократно прежде рассказывал мне, где располагается тот или иной внутренний орган у человека, и прекрасно знал, куда нужно приставить нож к груди, чтобы попасть точно в сердце.
Как я уже рассказал, Инга и мама сбежали с восьмого этажа на шестой и позвонили в квартиру, где потом Инга легла на тахту, а мама побежала вызывать "скорую". Но Инга с каждой секундой все больше теряла сознание, кровь выливалась из сердца в грудную полость. И, несмотря на довольно быстрый приезд "скорой", помочь медики Инге не смогли. Сделав при них два последних агональных вдоха, она скончалась. Я детально изучал их показания и могу сказать, что были применены дедовские способы медицинской помощи. Например, игла, которой делали прокол вены на шее для введения стимулирующей жидкости, была неимоверно большого диаметра, и ею даже не могли проколоть кожу (очень нежную у Инги!) и не попали в вену с первого раза, и пришлось делать прокол еще раз. На местах двух проколов образовались большие синяки, разлившиеся на большие площади (я не уверен, что и во второй раз они попали иглой в вену). К тому же здравый смысл подсказывал, что при ранении в сердце, когда из него выливается кровь (снаружи, конечно, этого не было видно), необходимо немедленно вскрывать грудную клетку и блокировать отверстие, откуда течет кровь. Естественно, в сочетании с рядом других действий – восстановлением функции дыхания, пополнением потерянной крови и т. п. Я окончательно убедился на этом трагическом случае, что никакой оперативной медицины у нас не существует, что квалификация у медиков "скорой" низкая, что почти полностью отсутствуют современные средства помощи. Я тогда с досады подумал: "Где же хваленые наши реанимобили, в которых можно производить необходимые срочные операции?" Все действовали не лучшим образом, начиная от меня и кончая медиками. Неоднократно я думал: в какой-либо, даже самой серьезной аварии человека изуродуют так, что живого места не остается, а все равно он выживает; здесь же всего один удар (правда, убийце инкриминировали и второй, но об этом позже) – и наступила смерть. Через каких-нибудь пятнадцать минут… И каждый раз я приходил к заключению: это обстоятельство является дополнительным основанием для моего утверждения об умышленности содеянного, продуманного и выполненного с предельной точностью.
…Только что я видел Ингу, разговаривал с ней. Она запечатлелась в моей памяти светлой личностью, доброжелательно настроенной к людям, даже к не очень хорошим. И запомнилась ее доверчивость, не изменившая ей до последнего мгновения. Она сказала стоявшему напротив нее Воронину, желавшему в очередной раз "поговорить":
– Ну говори, что ты хочешь сказать? – И улыбнулась дружески, не помня уже прежнего плохого.
– Ну говори. – И при этом она слегка дотронулась рукой до его плеча, шутливо напомнив: – А то я сейчас уйду.
И в этот миг последовал удар…
"На кого ты поднял руку?! – беспрестанно звучит в сознании с тех пор. – Как ты мог поднять вообще руку? Кто имеет право на чужую жизнь, кто этим правом располагает?" Уже потом не раз вспоминались слова прокурора на суде: когда украдут деньги, их жалко, но их можно заработать; жалко также дорогого имущества, если его отберут, но когда-нибудь и его можно купить; а жизнь отнимают – ее уже не вернешь никогда! Ты понимал это, Воронин, или нет? Ты это понял сейчас? Как свидетельствуют документы, вряд ли он это понял.