Замечу к слову, что так вели себя купцы во многих странах, где нам приходилось вести закупки. Подобное было у Коллонтай с норвежской сельдью. Схожая ситуация сложилась и у меня в Китае в 30-е годы. Работая экономистом в представительстве Нефтесиндиката в Харбине (моя "крыша"), я оформляла сделку на продажу нескольких вагонов, наполненных великолепно раскрашенными банками с бензином. Бензин был нами направлен китайской фирме, и вскоре мы получили письмо, в котором фирмач писал, что его "больные трахомные глаза увидели в бензине мутный цвет, грязный осадок, песок. Я верю, что ваш бензин прозрачен, как утренняя роса с цветов лотоса, но что делать с моими глазами. Прошу вас, помогите моим глазам видеть в ваших нарядных банках такой же безукоризненно чистый бензин, как в тусклых банках "Стандарда" и "Шелла"…".
За время пребывания в Персии Рыбкину удалось приобрести несколько агентов. После этого он побывал в ряде стран - во Франции, Болгарии, Австрии. Несколько лет работал в аппарате в Москве, участвовал в разработке планов и осуществлении разведывательных операций. В 1936 году был направлен резидентом в Финляндию. Это государство в ту пору занимало не ключевое, но важное положение в стратегических планах гитлеровской Германии.
Я к этому времени уже шесть-семь месяцев была в Финляндии, успела познакомиться со страной и нашей резидентурой. Прежний резидент был отозван в Москву, и вместо него прибыл консул Ярцев, он же Рыбкин. Прибыл один, без семьи. Очень официальный, подтянутый, требовательный.
Поначалу у нас не сложилось взаимопонимание. Мы спорили по каждому поводу. Я решила, что не сработаемся, и просила Центр отозвать меня, в ответ мне было приказано помочь новому резиденту войти в курс дел, а потом вернуться к этому вопросу. Но… возвращаться не потребовалось. Через полгода мы запросили Центр разрешить нам пожениться. Я была заместителем резидента, и мы опасались, что Центр не допустит такой "семейственности". Москва дала "добро".
НЕБОЛЬШОЕ ДОПОЛНЕНИЕ
(Из воспоминаний Надежды Доминиковны Синицкой-Осиповой)
Япознакомилась с Зоей Ивановной, что ни есть в самый Новый, уже 1936 год.
В советскую колонию в Хельсинки, где я в то время жила с мужем, который работал в торговом представительстве и занимался продажей нефтепродуктов за границей, примерно полгода назад приехала высокая, молодая и красивая женщина. Об этом я знала из разговоров с другими женщинами, но сама ее не видела.
И вот когда все собрались вместе, чтобы отметить Новый, 1936 год, вновь вспыхнули разговоры о Зое Ивановне.
- Приехала холостячка, чтобы наших мужей сбить с толку.
- Перед такой женщиной ни один мужик не устоит.
- Не хватало нам забот, так черт бабу прислал.
Но тревожные ожидания наших женщин не оправдались, на новогоднем вечере Зоя Ивановна не появилась. Минут через тридцать- сорок после традиционного тоста я поинтересовалась у кого-то, а почему нет нашей новой сотрудницы, она что, брезгует нашим коллективом? Но мне сказали, что она неожиданно заболела и потому не смогла принять участие в новогоднем вечере. Зная, что Зоя Ивановна живет одна в этом же доме, я взяла бутылку вина, собрала какую-то закуску и поднялась к ней в комнату. Это была действительно молодая, высокая и очень миловидная женщина. У нее, оказывается, обострилась печень, и она решила не ходить на Новый год, чтобы ее поведение не восприняли за капризы, так как она вынуждена соблюдать определенную диету. Мы просидели с Зоей Ивановной почти всю ночь вдвоем, болтая о женских всячинах. Так мы с ней познакомились и сразу же подружились. Наша дружба кончилась только с ее кончиной в январе 1992 года.
Сначала мы дружили вдвоем. Потом к нам присоединился мой муж. Вскоре в Хельсинки приехал Борис Аркадьевич Рыбкин. Это уже была компания, и мы все свободное от работы время проводили вчетвером.
К тому времени Зоя Ивановна сдала свою комнату и жила в одной из комнат нашей квартиры. Поэтому, как правило, мы встречались у нас - к нам приходил Борис Аркадьевич. Очень скоро я стала замечать, что он неравнодушно относится к Зоеньке. И она, как я почувствовала, тоже была к нему небезразлична.
Мои подозрения в их симпатиях очень скоро оправдались. Однажды Борис сказал мне, что Зоя ему очень нравится, но она, по его мнению, на него не обращает никакого внимания. Я ответила ему, что он не прав, и просила поверить моему женскому чутью. Он сомневался. Тогда я предложила: "Знаешь что, Борис?! Вот пока Зои нет, давай забирай все вещи и вези к себе. А когда придет, я скажу ей, что она больше здесь не живет, и все объясню".
Так мы и сделали. Когда пришла Зоенька, то она сразу заметила опустевшую комнату, а я с серьезным видом сказала ей: "А ты здесь больше не живешь". От изумления и непонимания она просто не могла ничего сказать. Тогда я обняла ее и тем же серьезным тоном добавила строго: "Ну, хватит мучить мужика. Ты что, не видишь, он уже весь высох?". И, уже смеясь, все ей объяснила. Поскольку все ее вещи действительно были у Бориса, она под моим конвоем отправилась к нему домой. Так, как в сказке, они и стали жить вместе.
Впоследствии мы с Зоей Ивановной часто гуляли вместе по улицам Хельсинки. И только много позже я поняла, что зачастую эти прогулки использовались ею и для того, чтобы убедиться, нет ли за нами слежки. Поняв это, я стала уже сознательно помогать ей обнаружить за нами наблюдение и помочь ей с кем-нибудь тайно встретиться.
Люди, которые вели за нами наблюдение, устроили свой наблюдательный пункт прямо против нашего дома, и из окна им было хорошо видно, когда мы выходили на улицу. Поскольку мы с ней почти одного роста, то Зоенька нередко надевала мое пальто и шляпку и уходила из дома, особенно в вечернее время. Иногда мы обе переодевались, то есть менялись одеждой, и обе выходили на улицу, но с небольшими интервалами, я впереди, она сзади.
Часто мы делали так. Неспеша шли по улицам, вместе заходили в магазин, что-то рассматривали, иногда даже покупали какую-нибудь мелочь, а потом шли на выставку или на вернисаж, а там через некоторое время я уходила, а она оставалась, или наоборот, - я продолжала рассматривать картины, а она потихоньку исчезала. Я знала, что оставаясь, она либо с кем-то встречалась там же, на выставке, либо затем тоже уходила, используя другой выход.
Однажды, гуляя таким образом по магазинам, даже я заметила одного мужчину, который неотступно следовал за нами, и на очень небольшом расстоянии, так что мог слышать наши разговоры. Зоенька же обратила внимание на этого человека и тихонько шепнула мне: "Смотри, как я его сейчас прогоню. Продолжая осматривать витрины и прилавки магазина, она около мясного отдела, обращаясь ко мне, но в упор смотря на нашего преследователя, громко сказала: "Хочешь, Надюшка, я тебе шпик покажу?!" - и этот мужчина моментально исчез из магазина.
Помню, часто летом и даже осенью мы выезжали на машине на природу. Иногда это были действительно выезды за город на шашлыки, но в таком случае с нами был Борис Аркадьевич. А когда мы ездили втроем, то это была ее работа. Осипов сидел за рулем, а мы с Зоенькой сзади. Останавливались где-то в лесу, и пока мы с мужем готовили еду, Зоя Ивановна на это время куда-то исчезала. Теперь думаю, что она встречалась с Павлом Судоплатовым, который за два года до ее смерти некоторое время жил у нас на даче в Переделкине.
Глава 11
Мадам Терва Пяа
В Финляндии мадам Вуолийоки была весьма популярна. В деловых кругах ее называли мадам Терва Пяа (здравомыслящая голова). Талантливый, обаятельный прогрессивный деятель с мировой известностью, она была великим экспериментатором. Разносторонняя предприимчивость в сложных жизненных обстоятельствах, широкая эрудиция характеризовали ее.
Эстонка по национальности, она вышла замуж за финна, и Финляндия стала ее второй родиной. Получив отличное образование в Петербургском университете и в Берлине, она была удостоена звания магистра философии.
На наследство, доставшееся от умершего мужа, Вуолийоки приобрела лесопильный завод и основательно изучила лесопромышленный мировой рынок.
Кризис, разразившийся в 1929 году, разорил ее. На последние деньги она завела на севере сыроваренный завод. Но и он обанкротился. Тогда ее деловой дар перебросился на сельское хозяйство. Купила небольшое имение, наняла рабочих, завела животноводческую ферму, углубилась в сельскохозяйственную науку, и поместье ее приносило немалый доход.
Затем бразды правления она передала в руки компетентного управляющего, а сама засела за письменный стол и принялась писать пьесы, которые быстро обрели известность, шли во многих странах мира. На наших сценах ставились ее драматические произведения "Женщины Нискавуори", "Каменное гнездо", "Юстина".
Вуолийоки была большим другом Советского Союза, не скрывала своих симпатий к нам. Она и ее единомышленники оказали влияние на мирное разрешение непопулярной "зимней войны", советско-финского конфликта 1939–1940 годов. Активно выступала она против финнско-германского альянса в 1941 году и возглавила финляндскую "шестерку" горячих сторонников мира.
В бытность в Финляндии мы с мужем подружились с мадам Вуолийоки. Узнав, что мы в Швеции, она в 1942 году приехала в Стокгольм. Ей понадобилось лечить больную печень, и она устроилась в местную больницу Красного Креста. Отсюда позвонила мне домой и просила ее навестить.
Я приехала в больницу с цветами и фруктами, прихватив в сумочке два тоненьких блокнота, на которых можно было писать заостренными палочками. Блокноты были с "секретом". К верхнему краю гладкой деревянной дощечки была прикреплена прозрачная пленка, и на ней четко проступали оттиснутые черные буквы. Но стоило приподнять прозрачный листок, как все написанное исчезало.
Один блокнот я передала мадам Вуолийоки и написала на нем палочкой: "Нас здесь могут подслушивать. Будем переписываться". Меры предосторожности были необходимы. За нашим другом, приехавшей из воюющей Финляндии, шла слежка, и мой визит к ней не мог остаться незамеченным.
Хэлла Эрнестовна хорошо владела русским языком, но говорила с очень милым акцентом, сопровождавшим смешные обороты речи (например: "безрабочие волноваются", или "я сегодня повесилась - сто тридцать килограммов, майи гот, как много", или "я не могу обходиться без шинка" (ветчины)).
Экспериментировала она и над собой, глотала динамит, чтобы похудеть, потеряла тридцать килограммов, но разрушила организм и целый год пролежала в больнице.
Несмотря на свой вес, она была весьма энергичной, подвижной. Приобрела автомашину, которой пользовался царь Николай II во время посещения Финляндии. Ей пришлось купить эту царскую машину не случайно, в любую другую она втискивалась с трудом. Но и тут случился казус. На царскую машину наехал грузовик, произошла авария. У Хэллы Эрнестовны были поломаны ноги, руки, ребра, как осталась жива - непонятно. Вновь длительное время пробыла в больнице и все же, как птица Феникс из пепла, возвратилась к жизни.
С самой ранней молодости Вуолийоки пользовалась известностью в разных слоях общества. А уж общительность ее рождала легенды. Словно магнитом, она притягивала к себе людей.
Еще в 1917 году к ней в имение по рекомендации друзей явился Джон Рид, молодой американский журналист, который пробирался через европейские воюющие страны в Россию, только что свергнувшую царя.
Вуолийоки помогла Джону материально и зарядила его своим восторгом перед начавшимся великим обновлением России. На обратном пути уже после Октября он снова остановился у Хэллы Эрнестовны и там набрасывал план своей знаменитой книги "10 дней, которые потрясли мир".
Дарование Вуолийоки проявлялось во всем, с чем она сталкивалась. Владея пятью или шестью языками, она переписывалась со многими крупными политическими деятелями, писателями, художниками, деловыми людьми.
…В больнице я пробыла у нее часа три. Нас, безусловно, прослушивали. Заходила то одна сестра, то другая, спрашивали: "Не угодно ли чего?" Кто-то открывал дверь и заглядывал: уже который час мы общались молча.
В своем блокноте Хэлла Эрнестовна подробно описала (все той же волшебной палочкой) положение в Финляндии, взрыв антисоветской кампании, охватившей страну. Силы оппозиции, которые стоят за выход Финляндии из войны, поясняла она, не имеют пока значительного числа сочувствующих, но в их рядах есть весьма авторитетные трезвые головы, понимающие, что поражение фашистской Германии неизбежно и что Финляндия должна как можно раньше выйти из этой бойни.
"Кто же возглавит оппозицию? Кто стоит за нею?", - спрашиваю я кончиком палочки в своем блокноте.
Хэлла Эрнестовна чертит:
"Паасикиви. Левые социал-демократы, депутат сейма Кай Сундстрем, журналистки Мирьям Рюдберг и Сюльви Кюлики Кильпи. Поэтесса Синерво. Врач Маури Рюэмя. Это влиятельные люди. Ну, и без меня дело, конечно, не обходится, хотя я почти безвыездно живу у себя в имении. Круглый год. В городе бываю редко, я боюсь бомбежек, а на мое имение русские сбрасывать бомбы, надеюсь, не будут".
Палочка быстро бежала по прозрачному листку, и я успевала прочитать написанное, пока легким щелчком не отрывала пленку и все исчезало. Высказанное ею было для нас необычайно важно.
В то свидание я передала мадам Вуолийоки книгу шведского классика Стриндберга "Виттенбергский соловей" ("Nakterojalen i Wittenberg") и написала, что по этой книге мы будем переписываться тайнописью.
"Ключ к ней вы найдете на странице 6 этой книги. Запомнить легко, цифра "6" - месяц и год вашего рождения".
Хэлла Эрнестовна все понимала с полуслова.
- Хорошо, используем конспирацию… Ах, какой вкусный виноград! - воскликнула она, увидев вошедшую медсестру, и угостила ее ягодами.
Я распрощалась и ушла домой.
Через пару месяцев мы получили от Хэллы сообщение: "В связи с тяжелым положением на советском фронте гитлеровское командование требует все больших поставок солдат на фронт". Послание завершала фраза: "Я верю в победу!" Письмо было закамуфлировано ключом, взятым с 6-й страницы романа Стриндберга.
Прошло еще несколько тяжелых месяцев. Однажды мне принесли домой корзину с цветами, и в ней вместо визитной карточки в конверте была записка на английском языке: "Я здесь проездом, навещу вас завтра утром. Мэри".
Мы с Кином поняли, что это та самая Мэри, кузина Хэллы Эрнестовны, которая и раньше жила в Финляндии, вышла замуж за англичанина и сейчас возвращается домой в Лондон. В свое время мы с Кином встречались с Мэри в Хельсинки.
Утром Борис Аркадьевич ушел на работу, а я осталась ждать Мэри. Она привезла горестную весть. Хэлла Эрнестовна арестована, находится в тюрьме. Дело в том, что Вуолийоки приняла у себя в имении советскую парашютистку-разведчицу. Среди рабочих в имении был агент финской охранки. Он донес своему начальству о появлении у Вуолийоки подозрительной женщины, которая так же внезапно исчезла. Весной в лесу, когда растаял снег, был найден парашют. Советская разведчица была обнаружена в Хельсинки во время работы на рации и арестована. Газеты сообщали, что она в тюрьме и психически больна.
Хэлле Эрнестовне грозит пожизненное заключение, а учитывая чрезвычайное военное положение, не исключена и смертная казнь.
Мэри спешит сейчас в Лондон, чтобы организовать кампанию в защиту Вуолийоки.
- Прогрессивные люди мира откликнутся, защитят Хэллу от расправы, - уверенно заключила Мэри.
Вскоре писатели и ученые подняли голос в защиту мадам Вуолийоки, несгибаемой Терва Пяа, и суд вынужден был под давлением общественности заменить ей смертную казнь пожизненным заключением.
Хэлла Эрнестовна осталась верна себе. В тюрьме она написала две части автобиографической трилогии, свято веря в победу СССР над фашизмом и в силы демократической Финляндии.
После подписания перемирия с Финляндией в сентябре 1944 года Хэлла Вуолийоки новым демократическим правительством была назначена председателем радиокомитета страны, но вскоре оставила эту должность и уехала в свое имение, где написала третью часть биографии "Я не была заключенной".
Умерла бесстрашная Терва Пяа в 1954 году. Но ее книгам, пьесам суждена долгая жизнь, в народе сохраняется о ней благодарная память.
ИЗ АРХИВА 3. И. ВОСКРЕСЕНСКОЙ
В личном архиве Зои Ивановны об этом эпизоде есть запись под названием "Корзина с цветами", которая раскрывает любопытные подробности приезда Мэри в Швецию.
В 1942 году наш агент Поэт из Финляндии прислал к нам в Стокгольм в качестве связника для передачи информации свою родственницу, работницу Международного Красного Креста Мэри Д. Связь эта заранее условлена не была, Мэри приехала в Стокгольм, зашла в цветочный магазин и послала мне на квартиру корзину с цветами. В карточке, которая была приложена к цветам, стояла подпись - Мэри. Я с ней была знакома по Финляндии и догадалась, что это именно она.
В назначенный день утром муж ушел на работу, а я сказалась больной и осталась дома. Приходит Мэри. Я провела ее в самую дальнюю комнату, в спальню. Там она сняла шубу и, не мешкая, стала шепотом излагать информацию, которую ей поручил передать Поэт.
Я делала краткие заметки в блокноте. Вдруг раздался звонок в дверь. Я решила не открывать. Звонили все настойчивее. Мы притаились. Затем кто-то стал возиться с дверным замком. Я накинула поверх платья халат и вышла в переднюю.
Дверь открылась, и в переднюю вошли трое: швейцар дома и с нею двое неизвестных мужчин в штатском. Я возмущенно спросила, что все это значит, как смеют врываться в квартиру дипломата (муж был советником посольства, я - пресс-атташе), да еще открывать дверь своим ключом.
Один из мужнин оглядел вешалку, видимо, хотел проверить - висит ли очень приметная шуба Мэри. Но шуба была в спальне. Тогда второй сказал, что они из санинспекции и пришли проверить - не завелись ли в доме клопы и тараканы. В договоре на наем квартиры действительно был пункт, в котором говорилось, что квартиросъемщик обязан беспрепятственно предоставлять санинспекции квартиру для проверки - не завелись ли клопы и тараканы. Но это означало тщательный обыск всей квартиры, когда отодвигалась мебель, переворачивались постели, снимались картины.
Я потребовала немедленно оставить мою квартиру и сказала, что позвоню мадам Коллонтай и в министерство иностранных дел с жалобой на нарушение экстерриториальности квартиры дипломата. Спросила, откуда у них ключ от квартиры. Мне объяснили, что у швейцара от всех квартир имеются ключи и что такой порядок заведен во всем городе.
- Но это не дает вам права без разрешения входить в квартиру дипломата! - Я выставила их и заперла дверь.
Цепочки на дверях не полагалось, и по договору мы не имели права без ведома хозяина дома, с которым заключили договор на наем квартиры, делать какие бы то ни было доделки, не могли даже лишней вешалки повесить.
Как быть дальше? У Мэри был английский паспорт… Задержать ее полиция едва ли могла бы. Шведы с большим уважением относились тогда к англичанам. Но все же такая возможность не была исключена. Мы вытряхнули сумку Мэри, проверили все ее содержимое, вырвали из ее блокнота условные записи. Но как она должна объяснить посещение этого дома? Решили, что в случае задержания она скажет, что искала представителя шведского Красного Креста и что ей дети неправильный адрес. Она обошла, мол, несколько квартир в этом доме, и везде ей отвечали, что такого человека здесь нет. Что никакой корзины с цветами она не посылала. В общем - все отрицать.