Окончив "Гамильтон Академию", неподалеку от Глазго, Джон Кэрнкросс поступил в Кембридж на факультет современных языков. С самого начала он почувствовал, что "низкое" происхождение не даст ему продвинуться в своей карьере. Джон с трудом переносил презрительные насмешки и враждебные выходки окружавших его студентов. Несмотря на это, он учился так успешно, что его кандидатуру выдвинули на получение стипендии для продолжения учебы в Сорбоннском университете, где он смог бы заниматься французской литературой. В то время такая возможность предоставлялась редко. Молодому Кэрнкроссу пришлось побороться со своими привилегированными соперниками из Оксфорда и Кембриджа, у которых были прекрасные связи и которые беззастенчиво ими пользовались. Позднее он с возмущением говорил мне об этом. И мне кажется, что именно социальная несправедливость подтолкнула его к решению стать коммунистом.
Направление в Сорбонну получил все же он, вопреки позиции университетской администрации, которая открыто возражала против его кандидатуры. 1933–1934 учебный год Кэрнкросс провел в Сорбонне. Ему нравилось жить в Париже, где он завел друзей среди студентов-коммунистов. В то время борьба между правыми и левыми велась в открытую и день ото дня принимала все более ожесточенный характер. 6 февраля 1934 года демонстрация, организованная фашистами на площади Согласия, привела к жестокой схватке с полицией, в результате чего погибло шестнадцать человек. 9 февраля коммунисты устроили ответную демонстрацию, которая также закончилась кровопролитием: погибло семь человек. Кэрнкросс внимательно следил за этими событиями. В Германии были запрещены профсоюзы, а декретом от 1 января 1934 года введены в силу дискриминационные законы, в том числе о насильственной стерилизации. Гитлер начал активно заниматься вооружением страны, неуклонно приближая развязывание войны в Европе.
Джон Кэрнкросс рассуждал как настоящий социалист. Друзья не тянули Джона в компартию и не мешали ему тем самым с блеском учиться в университете. Он делал блестящие успехи и получил диплом первой степени. Тогда же Кэрнкросс увлекся Мольером и позднее стал выдающимся исследователем творчества этого великого драматурга. Осенью 1934 года Джон вернулся в Тринити-колледж Кембриджского университета. Спустя два года он получил диплом. Судя по записям в его деле, к тому времени Джон был уже коммунистом.
Кэрн кросса завербовал не Теодор Мали, наш нелегал в Англии, да и никто другой из наших кембриджских агентов. Бёрджесс и его друзья, хотя, возможно, и знали Кэрнкросса в лицо, но совсем не интересовались им. Он не принадлежал к их социальному классу и поэтому не мог вписаться в аристократические круги студентов Кембриджа.
В 1936 году наш резидент в Лондоне попросил четверых завербованных кембриджцев высказать свое мнение о Джоне Кэрнкроссе. Они добросовестно ознакомились с университетским справочником, и каждый дал Кэрнкроссу, какую мог, характеристику. Но никто из них не был причастен к его вербовке. Им, конечно, было известно, что мы интересуемся Джоном и, вероятно, рассчитываем на то, что они найдут к нему подходы, но не более. Во всяком случае их ответы показали, что они имеют о Кэрнкроссе довольно смутное представление. В донесении, полученном в Центре, говорилось, что этот человек "не знает, как вести себя в обществе, как общаться с людьми". Тем не менее Бёрджесс, Филби, Блант и Маклин признавали, что Кэрнкросс образован, умен, но никогда не будет близок им. И в конце концов решающий подход к Джону сделал никто иной, как Джеймс Клугман, студент Кембриджа, богач, бывший школьный товарищ Маклина.
Клугман состоял в компартии Великобритании, был убежденным марксистом. Основатель коммунистической ячейки в Кембридже, он поддерживал близкие отношения с нашей разведкой, хотя непосредственно никогда с нами не работал. Когда его время от времени просили выполнить какое-нибудь задание, он обычно говорил:
- Я буду действовать только по прямому указанию моей партии.
Это условие затрудняло наши отношения с Клугманом. Чтобы его задействовать, надо было найти подход к Гарри Поллиту, генеральному секретарю компартии Великобритании. Если Поллит приказывал, Клугман подчинялся.
На этот раз Гарри Поллит дал твердое задание Клугману завербовать Кэрнкросса. И тот его завербовал.
В Клугмане нелегко было, разобраться. Хоть он и не скрывал ни от кого в университете своих марксистских убеждений, в 1939 году ему удалось стать военным разведчиком. Позднее Джеймса направили оперативным агентом в Бари - итальянский город, где находился радиоцентр, координировавший партизанские действия против немцев и итальянцев на Балканах. Он получил задание установить контакте Иосипом Броз Тито, который руководил югославским движением сопротивления.
Может показаться странным, что в военную разведку Англии мог без особого труда поступить на службу явный коммунист. А ведь Клугман вовсе не был исключением. Многим коммунистам удавалось тогда просочиться в правительственные учреждения и военную разведку, просто потому, что секретная служба не смогла достаточно тщательно проверить их прошлое. Многие студенты в 30-х годах глубоко сочувствовали коммунизму. Когда началась война и особые отделы старались навести порядок в кадрах, бывшие студенты-коммунисты стали называть свои политические убеждения всего лишь временным увлечением молодости. Во время бомбардировок нацистами Лондона в тюрьме Уормвуд Скрабе, откуда в 1966 году бежал наш агент Джордж Блейк, возник пожар. К большому огорчению английской разведки и контрразведки все архивы этих служб, хранившиеся на территории тюрьмы, сгорели. НКВД посчастливилось узнать о происшедшем, что позволило нам спокойно работать, ибо все списки активных коммунистов и сочувствующих сгорели вместе с делами, в которых были собраны о них подробные данные. Англичане так и не смогли полностью восстановить свои архивы. Теперь фактов, могущих бросить тень на прошлое Клугмана и некоторых других коммунистов, уже не существовало, все компрометирующие их бумаги погибли в огне. В 1939 году, когда Клугмана подвергли тщательной проверке, в его биографии не осталось даже упоминания о том, что он руководил ячейкой компартии в Кембридже.
Во время пребывания Клугмана в Бари Центру было хорошо известно, что он получил доступ к ценной секретной информации. Но Клугман и не подумал поделиться ею с нами.
Когда он завербовал Джона Кэрнкросса, шотландец уже стал убежденным коммунистом, но не был еще готов выступать в активной роли разведчика. К этому надо прибавить, что он не особенно стремился оформить свою приверженность к партии. В результате ему оказалось совсем нетрудно выполнить указание Клугмана - открыто порвать с марксизмом.
Кэрнкросс полностью посвятил себя изучению западных языков и в 1935 году получил диплом первой степени. Его научным руководителем по французской литературе стал Энтони Блант. Чисто по-человечески они имели между собой мало общего. Отношения с Гаем Бёрджессом у Кэрнкросса были лучше, но в основном он продолжал оставаться для них чужим. Джон вообще не умел сходиться с людьми, и этот недостаток преследовал его всю жизнь.
После триумфального завершения учебы в Кембридже Кэрнкросс подал заявление о поступлении на службу в министерство иностранных дел и, вопреки существующему в Англии порядку, был сразу же принят без обязательных экзаменов. В течение первого года он работал в различных отделах, особенно в американском, не сумев завязать дружбы ни с кем из сослуживцев. Коллеги сочли, что он неотесан, плохо одет, заносчив и с презрением относится к дипломатическим и светским правилам хорошего тона. Он "не наш", говорили они, и давали ему понять это недвусмысленно.
Откровенно говоря, я считаю, что сотрудничество с НКВД было подсказано Джону той безграничной ненавистью, которую вызвали в нем насмешки сослуживцев. Как говорили англичане, у Кэрнкросса хватало причин, чтобы быть готовым к драке.
Я всегда удивлялся, почему Джона вообще приняли в министерство иностранных дел. В то время таким, как он, непременно отказывали в приеме. Джон был очень умен, но это далеко не единственное качество, которое служило критерием для подбора сотрудников. Социальное происхождение, хорошие манеры и солидные связи считались более важными достоинствами претендента. Отец же Кэрнкросса был безвестным шотландским клерком, а сам Джон, неловкий и ершистый, никак не вписывался в общество. Дональд Маклин, часто сталкивавшийся с ним в то время, писал нам, что "Кэрнкросс не очень-то приятный тип; ни с кем не разговаривает в министерстве".
И тем не менее, в течение нескольких месяцев Кэрнкросс дал НКВД много информации, касающейся Германии. Контактировал он с Теодором Мали и Арнольдом Дойчем. Практически Кэрнкросс сообщал нам все, что попадало в поле его зрения. Его информация отличалась краткостью и деловитостью.
Поскольку Кэрнкросс органически не был способен расположить к себе коллег, его переводили из отдела в отдел. Он чувствовал себя загнанным в угол и вздохнул с облегчением, когда в конце 1938 года его перевели в Казначейство. НКВД в то время утратил с ним контакт, иначе наверняка убедил бы его остаться в министерстве иностранных дел, которое представляло для нас куда больший интерес, чем Казначейство.
Не знаю, какую информацию он тогда присылал и присылал ли вообще. Не следует забывать, что в НКВД бушевала чистка. На Лубянке осталось мало работников, а тем, что уцелели, стало не до Кэрнкросса. Где уж им было заботиться о новичках-агентах на Западе. Их главной задачей стало спасти собственную шкуру. На протяжении всего этого периода у нас вообще отсутствовал резидент в Лондоне и послать туда было некого.
В хронологической подшивке информации, присланной Кэрнкроссом за 1938–1940 годы, я обнаружил пробел. Но после того, как вспыхнула война, его положение коренным образом изменилось, и Джон сразу сделался для нашей разведки жизненно важным источником. Тем более, что его назначили личным секретарем лорда Хэнки.
Лорд Хэнки - одна из наиболее интересных фигур в политической жизни Англии XX века. Он начал свою карьеру офицером разведки морского флота и стал со временем одним из основателей секретной службы Великобритании. В начале 30-х годов он сделал подробнейший доклад о бешеной гонке вооружения в Германии и подал первый сигнал тревоги, сообщив, что нацисты проводят эксперименты с биологическим оружием. В 1938 году, сразу же после аншлюса, ему было дано важное задание - основываясь на плане организации гражданской обороны в чрезвычайной обстановке, создать специальные подразделения внутри страны.
Когда Кэрнкросс стал секретарем Хэнки, Черчилль уже пришел к власти. Хэнки, бывший министр без портфеля в правительстве Чемберлена, несколько утратил свое влияние, но продолжал оставаться главной фигурой в секретной службе. В свое время он составил для Чемберлена очень важный отчет о состоянии британских служб контрразведки, разведки и расшифровки кодов. В этом докладе Хэнки предложил провести ряд реформ и создать совершенно новую службу - диверсионно-подрывную группу СОЕ 9 (Исполком специальных операций).
Параллельно с работой в секретной службе Хэнки председательствовал, по крайней мере, в десятке комиссий по делам обороны, безопасности, научных исследований и даже почты. Одно время он занимал пост министра почт и телеграфа. Стоило возникнуть какой-либо проблеме, как английский кабинет создавал комиссию или подкомиссию во главе с неутомимым Хэнки. Это был безотказный труженик, всегда готовый свернуть горы работы, от одной мысли о которой шарахались другие министры.
Такое экстраординарное положение обеспечивало ему и всяческие привилегии. Он не был министром в полном смысле слова, но тем не менее имел доступ ко всем самым важным правительственным документам. Иногда он даже читал телеграммы министерства иностранных дел. Сообщения чрезвычайной важности, касающиеся внешней политики, обороны, промышленности и координации научных исследований, постоянно ложились к нему на стол. И Джон Кэрнкросс - его личный секретарь - сразу стал представлять для нас большую ценность. Всякий раз, когда имя его босса не попадало в список адресатов для получения сверхсекретных документов, он писал жалобу лично министру иностранных дел. Результат не заставлял себя долго ждать: появлялся курьер и вручал документы прямо в руки нашего агента.
Примерно в это время Кэрнкросс был на связи у Горского. Джон, к нашему счастью, и не предполагал, что весьма важная и содержательная информация, которую он посылал в Москву, не использовалась должным образом. В то время нам дозарезу нужны были сведения о положении на западных фронтах, а начиная с июня 1941 года - об отношениях между союзниками. У нас оказались более насущные потребности, чем анализ докладов о научных исследованиях.
Но вот однажды все изменилось. Личный секретарь лорда Хэнки первым из наших агентов известил НКВД, что американцы и англичане начали с конца 1940 года совместные работы по созданию атомной бомбы.
Согласно сообщению Кэрнкросса, союзники вполне могли создать атомное оружие на основе урана 235. Нам отменно повезло, когда лорда Хэнки назначили председателем Научно-консультативного комитета Великобритании. Это означало, что Кэрнкросс может теперь читать, снимать копии и "брать взаймы" тысячи различных документов, представляющих для Советского Союза особый интерес. Как ни странно, он никогда не пользовался фотоаппаратом. Позднее я сам пытался научить его основам фототехники, но безрезультатно. От него не было никакого толка.
Перечитывая личное дело Кэрнкросса, я особенно заинтересовался списками и резюме документов, переданных им Центру. Общее их количество оказалось весьма внушительным. Там содержались, например, прогнозы о дальнейшем ходе войны, сделанные лордом Хэнки в конце 1940 г. В этом исключительно важном документе Хэнки, как бывший офицер морской разведки, предсказывал неудачу любой попытки немцев осуществить вторжение на территорию Англии, а также предрекал расширение подводной войны в Атлантике. Он оказался прав в обоих случаях.
Черчилль не исключал возможности нападения немцев на южное побережье Англии. Он приказал его укрепить: заминировать, вырыть окопы и противотанковые рвы - весьма дорогостоящее предприятие, против которого возражал Хэнки, уверенный в том, что немцы никогда не предпримут попытки к нападению на Англию. После войны я предпринял поездку на юг страны, чтобы посмотреть на эти фортификации. Весьма, надо сказать, впечатляющее зрелище.
Очень полезными для нас оказались сообщения Кэрнкросса об английской стратегии, а также оценки Хэнки, касающиеся разногласий между различными политическими деятелями Англии по стратегическим вопросам.
Когда в июне 1941 года немцы напали на СССР, "Карел" стал присылать подробные сведения о действиях британской стороны в англо-советской комиссии, созданной для координации военных поставок в СССР. Он сообщал о нежелании и даже прямом отказе английской стороны посылать вооружение, в котором Красная Армия особенно нуждалась. А в это время немцы, ставшие нашим общим врагом, развивали свое наступление по всему фронту от севера до юга СССР. Кэрнкросс без труда собирал эту информацию, потому что главой вышеуказанной комиссии был никто иной, как вездесущий лорд Хэнки. Мы узнали, что под внешней любезностью и готовностью к сотрудничеству этого респектабельного политического деятеля Англии скрывается ярый противник какой бы то ни было помощи Советскому Союзу. Он никогда не упускал случая упрекнуть Черчилля за проявление терпимости по отношению к Советам.
В марте 1942 года "Генри" попросил Кэрнкросса попытаться выйти и к другому доступу информации, то есть проникнуть в Правительственную шифровальную школу в Блечли Парке. Нас беспокоило то, что англичане перехватывают множество радиопередач. Доходили слухи, что они расшифровывают как немецкие, так и советские телеграммы. Правда, я так не думаю. Может быть, и удалось расшифровать одну-две телеграммы, не более. Но раз имелось такое предположение, следовало его проверить.
И Джона Кэрнкросса приняли в шифровальную школу, поручив проводить анализ перехваченных сообщений люфтваффе. Этот новый пост Кэрнкросса оказался особенно важным, если учесть, что с 1940 года англичане умели расшифровывать закодированные сообщения нацистского генерального штаба и ответы на них с фронта.
Немцы пользовались очень хорошей, легкой и быстродействующей шифровальной машиной "Энигма", изобретенной сразу же после первой мировой войны одним умнейшим голландцем. По его замыслу она должна была служить мирным целям. Через какое-то время патент на изобретение купили немцы и приспособили машину для использования во время войны. Затем, в начале 30-х годов немецкий агент Ганс-Тило Шмидт, в течение десяти лет снабжавший англичан и французов важными сведениями о перевооружении Германии и намерениях Гитлера, сумел передать французам инструкцию по работе с "Энигмой" и несколько ключей для расшифровок. Но французы не смогли разобраться в документации и призвали на помощь англичан. Те быстро уяснили себе важность дела и приобщили к работе поляков, пользовавшихся в то время репутацией больших мастеров по части расшифровок. Общими усилиями три страны достигли некоторого успеха, но когда им удавалось сделать шаг вперед, немцы добавляли какой-нибудь новый элемент, совершенствуя процесс шифровки. Тогда Стюарт Мензис, начальник английской разведки (МИ-6), привлек к изучению "Энигмы" талантливого математика Алана Туринга. Сотрудничество между Англией, Францией и Польшей продолжалось до начала войны в Европе в сентябре 1939 года и вступления советских войск на территорию Польши. В ходе войны полякам удалось захватить в качестве трофеев несколько сильно поврежденных "Энигм". Но немцы продолжали совершенствовать свою систему. Летом 1940 года Туринг и его коллеги в Блечли Парке, используя один из самых первых компьютеров ("Колоссус"), в конце концов разгадали код "Энигмы". Важность этого успеха переоценить невозможно, потому что он давал союзникам доступ ко всем передачам, которые шли по радио между германским правительством и верховным командованием гитлеровской армии. Все подразделения немецких войск были оснащены "Энигмой".
Во время Сталинградской битвы советские войска захватили не менее двадцати шести "Энигм", но все они оказались поврежденными, ибо немецким операторам был дан строгий приказ уничтожать их в случае опасности. После того как немецкие военнопленные выдали шифр, применяемый на этих машинах, советские специалисты смогли расшифровать несколько отрывков из немецких телеграмм, но так и не нашли главного ключа к системе "Энигмы", который к тому времени уже получили эксперты Блечли Парка. Между собой английские специалисты называли перехват закодированных текстов "ультра разведкой".
Британская секретная служба, которой также были известны коды военно-морских сил и военно-воздушного флота Германии, разрешала заниматься "ультра" только немногим операторам, пользовавшимся абсолютным доверием. Расшифрованные телеграммы рассылались по строго ограниченным адресам: начальникам разведки, премьер-министру и некоторым членам правительства.