Чувствовать счастье на вкус – это дар свыше. Когда твоя жизнь, как будоражащий коктейль, наполнена мельчайшими оттенками переживания, отчаяния, восторга, нежности, болью и любовью. И даже тогда, когда судьба вдруг пошлет испытание на прочность и разлучит тебя с любимым на день, на месяцы, а может, на годы или навсегда, ты будешь счастлива и благодарна Богу за то, что он подарил тебе эти счастливые минуты – любить и быть любимой.
Я замолчала, перед глазами пронеслись воспоминания счастливого времени, проведенного с Яном. У каждого из нас своя жизнь, просто в ней было место для того счастья, которое мы оба заслужили...
Жизнь продолжается...
Жизнь постепенно вернулась в свое русло. Я продолжала работать на обувной фабрике. Монотонный, изнурительный труд на конвейере, мизерная зарплата. Фабричный конвейер бесперебойно превращал людей в автоматы, но и здесь были свои ударники. Передовики честно оставляли на производстве здоровье и часть своей жизни, получая при этом ничтожные копейки. Кого-то объявляли стахановцами, заведомо приписывая им несуществующие результаты работы. Фотографии передовиков производства годами висели на досках почета в шумных цехах, покрываясь толстым слоем пыли. Я прошла путь на фабрике от рабочего до бригадира потока, а потом и до мастера. Хорошо помню, как мы постоянно получали установку о выполнении и перевыполнении годового плана и пятилетки, спущенную из Министерства легкой промышленности. На предприятии работало более трех тысяч человек. Это огромный коллектив со своими традициями и устоями. Часто нас заставляли выходить на работу в выходные дни, для того чтобы выполнить и перевыполнить план. Наш коллектив был в основном женский, но никого не волновали наши семьи, дети – нужен был план, план, план. Многие из тех, кто трудился со мной на фабрике, не дожили даже до пятидесяти лет. Они оставили свое здоровье в цехах, где воздух был отравлен вредными парами клея и растворителя.
Вскоре меня избрали секретарем комитета комсомола нашего цеха, где было около пятисот комсомольцев. Первым секретарем комитета комсомола на фабрике был Леонид Балакин, ныне – один из крупнейших предпринимателей Нижнего Новгорода. Потом секретарем стала Надежда Перменова, которая очень помогла мне в дальнейшем. Молодежь на фабрике стремилась жить насыщенно. Мы организовывали комсомольские собрания с просмотром фильмов, диспуты, конкурсы, художественную самодеятельность, вечера отдыха, балы. Все мероприятия проводились в актовом зале фабрики или в столовой. В зале на столах устанавливали роскошные букеты из полевых цветов, которые мы вместе с Натальей Ермаковой собирали в 50 километрах от города. Часто нашими гостями были ребята со строительных предприятий, калибровочного завода и даже студенты Индустриально-технологического техникума из Зимбабве. Они исполняли под аккомпанемент барабанов свои национальные песни. Вместе с Натальей мы организовывали акцию "Подарим тепло детям из детдома". Собирали книги, одежду и благодаря нашему директору Габдрахманову Н. Ф. формировали партию детской обуви для детских домов. Когда привозили подарки обездоленным детям, я с трудом смотрела им в глаза, потому что узнавала знакомое ожидание. Ожидание, что вот придет та самая женщина, имя которой мама, и жизнь изменится.
Комсомольская деятельность помогла мне сделать жизнь наполненной. Вскоре я поступила в Омский заочный институт легкой промышленности, но не закончила. По простой причине – отсутствие денег.
Какое-то время я работала журналистом в редакции газеты "За качество" при обувной фабрике. Я научилась делать макеты газеты, фоторепортажи, писать статьи. Главным редактором этой газеты была Демидова Е. В., от нее я получила первые уроки создания печатных материалов и выпуска номеров.
В пошивочном цехе № 4 меня выбрали председателем профсоюзного комитета. Это было время, когда в нашей стране буквально все было дефицитом: мебель, машины, одежда, продукты, даже сигареты давали по талонам. И я, как профсоюзный работник, обязана была распределять эти товары. Помню, как люди стояли в очередях и ждали, когда будут раздавать консервы, мясо, конфеты. Это была жуткая и унизительная процедура. Сахар, сливочное масло, мясо, табачные изделия, трикотаж и многие другие товары люди должны были получать по талонам, и только ту норму, которую кто-то распределил свыше. Огромные очереди, нервное напряжение, уставшие лица рабочих – так продолжалось изо дня в день. Работа была связана с деньгами, и каждый раз, когда я отчитывалась, у меня оказывалась недостача: некоторые рабочие тихонько подворовывали товар. Получая зарплату, я вынуждена была покрывать нехватку денег.
Часто у меня возникали конфликты с начальником цеха Евдокией Афанасьевной Дзема. Я оспаривала ее решения, когда она отказывала в отпуске многодетной матери, когда издавались приказы с лишением премии рабочих, которые в свой выходной день не захотели выходить на субботник. Евдокия Афанасьевна была признана самым лучшим руководителем, поднимала отсталые производственные цеха на фабрике. Она отдала фабрике более сорока пяти лет. Это была красивая женщина с железным характером, но, несмотря на ее самодисциплину, она тихо спивалась. Периодически она уходила в длительные запои, затем опять возвращалась, проходил месяц-другой, и все повторялось. Самой большой трагедией в ее жизни была смерть 27-летней дочери, попавшей в автомобильную катастрофу. После этого она очень сильно осунулась, постарела и, закрывшись в своем кабинете, часами плакала, заглушая свою боль алкоголем.
Надо сказать, что в немалой степени именно она приложила руку к тому, чтобы моя фамилия первая появилась в списке уволенных по сокращению штатов. Когда началось сокращение, я зашла в ее кабинет, села напротив и просила только об одном: оставить меня на работе в любой должности. Евдокия Афанасьевна встала, подошла к двери, закрыла изнутри кабинет, села рядом со мной, взяла меня за руки и произнесла слова, которые потом сыграли в моей жизни большую роль. Она сказала:
– Светочка, доченька, я понимаю, как тебе сейчас больно и страшно, но я точно знаю и верю, что ты – одна из всех, кого сегодня сокращают (в списке было 90 человек), – найдешь в себе силы выжить. Я прошу тебя как мать, будь сильной!
Через несколько лет я узнала, что она умерла во сне во время очередного запоя.
Прощай, фабрика! Я ухожу...
В начале 90-х годов по стране прокатилась первая волна сокращений. Стали закрываться фабрики и заводы. Рушился социализм. Вместе с ним разрушались судьбы и жизни, но никому не было до этого дела. Включился механизм – жесткий, бесчеловечный, – и никто не имел никаких социальных гарантий и защиты от государства. Тысячи людей остались без работы и без средств существования. Эта волна докатилась и до нашей обувной фабрики. Целый месяц мытарств, после того как я получила сообщение, что меня увольняют, были безрезультатными. Я записывалась на прием в партком, к директору, к начальнику цеха с одной-единственной просьбой – оставить меня на фабрике, потому что я одна воспитывала ребенка. Помню, как я заходила в кабинет к своим подругам, просила у них помощи – и все, как один, будто сговорившись, вздыхали, опускали глаза, разводили руками, но помочь ничем не могли. Вспоминаю, как, подписывая обходной лист перед увольнением, зашла в партком, где мне объяснили, что я буду стоять у них на учете до тех пор, пока не найду работу.
Зампредседателя парткома, сытая, довольная, цинично напомнила:
– Светлана, не забудь ежемесячно, пока ты не работаешь, платить партийный взнос – 20 копеек.
Развернувшись, я сказала ей:
– Вы лучше бы поинтересовались, на что я буду сейчас кормить своего ребенка, на какие деньги буду жить – или партии неинтересны судьбы людей, которых сегодня выкидывают на улицу?
Меня стали стыдить и объяснять, что это не по-партийному, что я должна правильно понимать ситуацию. Не секрет, что в то время партийные, профсоюзные и комсомольские руководители жили на широкую ногу. В момент заварухи, которая происходила в те годы в нашей стране, они перекачивали деньги членских взносов с общественных счетов и позже создали свои корпорации, финансовые компании, банки и многое другое. Мы ничего не могли изменить, не могли защитить себя и своих близких от унизительного существования. Позже, когда я уже не работала на фабрике и жила в нищете и безденежье, мне позвонила помощник секретаря парткома и попросила срочно прийти. Я, конечно, пришла, в надежде, что мне хотят предложить работу, но, зайдя в кабинет, я выслушала море нареканий по поводу неуплаты членских взносов и непосещения собраний. То бездушие, с которым со мной разговаривали все, кто сидел в парткоме, стало последней каплей, переполнившей мое терпение. Достав партийный билет, я бросила его на стол перед секретарем парткома со словами:
– Я столько лет верила в идеи партии, столько лет была честна и ответственна за все то, что мне поручали. Жаль, что все это было моей большой иллюзией! В нашей партии, кроме лозунгов и призывов, черствости и лжи, нет ничего! Не хочу иметь ничего общего с вами лично и с вашей организацией! Бог вам всем судья! – Развернулась и вышла из кабинета.
Заместитель секретаря парткома кричала мне вслед:
– Кайдаш, немедленно вернись, ты за все ответишь на парткоме!
Через год партийные и комсомольские комитеты были ликвидированы.
Третье декабря 1990 года, последний день на обувной фабрике, я до сих пор помню до самых мелочей. На улице мороз минус двадцать пять, захожу в отдел кадров получить свои документы и окончательный расчет. В то время у меня была небольшая задолженность в популярной тогда кассе взаимопомощи – висели долги за поездку с сыном в Минск на обследование. Я просила бухгалтерию выплатить мне полностью заработанные за месяц деньги – меньше ста рублей. Для меня это была большая сумма. Я просила не удерживать с меня долг и обещала, что в самое ближайшее время эти деньги верну. Сейчас эти несчастные сто рублей мне нужны были как воздух, ведь поддержки ни от кого ждать не приходилось.
Оформив все документы, я получила на руки трудовую книжку, исписанную на последней странице благодарностями и информацией о том, сколько почетных грамот, подарков мне было вручено, а также мизерных премий. Подойдя к кассе, с ужасом увидела в ведомости напротив своей фамилии полный расчет за семнадцать лет работы на обувной фабрике – мне выдали на руки всего три рубля!
На улице была сильная вьюга, мороз. Положив эти три рубля в вязаную рукавичку, я шла по улице в сторону остановки трамвая. Пронзительный ветер продувал насквозь. Снег лепил лицо, слезы замерзали на щеках, на улице кружил колючий снежный буран, людей было очень мало. Сжавшись от страха перед неопределенным будущим, я ощущала, что иду на эшафот. С сегодняшнего дня у меня нет ни работы, ни денег. У меня нет ни-че-го! Вновь со мной только моя душевная боль. Жизнь опять теряла смысл. В одно мгновение ты можешь стать никому не нужной, и никому нет дела до твоего образования, стажа и опыта – ты просто ноль. Я еще не была готова к принятию всего, что происходило в моей судьбе.
Идя по этой дороге, прикрываясь от леденящего сильного ветра, я шептала замершими губами:
– Господи, почему Ты опять от меня отвернулся, как мне жить, как мне поднимать моего мальчика?
Понимая, что денег хватит только на несколько дней, я решила поехать к отцу и поделиться с ним своей бедой. Папа и мачеха по тем временам были очень обеспеченные люди: у них была большая квартира в центре города, приличная мебель и хороший достаток. Они вели подсобное хозяйство на своем дачном участке.
Папа выслушал меня, повздыхал, открыл кошелек, достал три рубля и сказал:
– Через месяц вернешь!
Конечно, это была политика не папы, а его жены. Отец не позволял себе жалости по отношению ко мне, тогда это очень обижало. Через несколько лет я оценила, что именно его жесткое отношение не позволяло расслабиться, учило мужественно бороться за свое существование. Но в то время меня охватила обида на отца, на бывшего мужа, на обувную фабрику, на подруг. Единственный человек, кто хоть как-то старался мне помочь, поддержать словом и делом, была моя свекровь – Зоя Викторовна. Только она находила слова, которые вселяли в меня веру. Только она делилась со мной продуктами, хотя сама получала скромную зарплату медработника. Только она отдавала мне свои вещи, подгоняя их под мою фигуру, и немного поддерживала деньгами.
Мобилизовав все силы, я стала в прямом смысле слова бороться за свое существование на этой земле. Очень часто в то время я вспоминала слова моей бабушки Моти:
– Господь тебя любит, Он тебе поможет!
Безработная... Новый перекресток судьбы
Итак, я пополнила ряды безработных. Простаивала многочасовые очереди в бюро по трудоустройству. Единственное предложение – стать санитаркой в тубдиспансере с копеечной зарплатой. С большим трудом я уговорила домоуправа нашего района взять меня на работу уборщицей подъезда. Необходимо было каждый день с шести утра подметать подъезд, мыть стены и полы. Я вставала рано утром, брала ведро, тряпки, порошок и, начиная с девятого, верхнего, этажа, выгребала всю подъездную грязь вместе с окурками, плевками и мусором. Кто-то жалел меня, кто-то сочувствовал, а кто-то просто радовался, что я хожу каждый день с метлой и ведром. Это был тяжелый физический труд – и мой единственный шанс зарабатывать деньги, чтобы как-нибудь продержаться в то трудное время. Впрочем, денег едва хватало только на еду – получала я за этот труд всего двадцать пять рублей. В бюро по трудоустройству каждую неделю, когда я приходила к инспектору, мне говорили одно и то же: ждите, пока ничего подходящего нет. Таких, как вы, много, ждите!
Чуть позже одна из моих подруг сообщила мне, что страховая фирма "Визит" набирает агентов по страхованию. Конечно, я первая помчалась на встречу с руководителями этой фирмы. Встреча проходила в полуподвале жилищного кооператива. Жаждущих найти себе работу было человек двадцать. Два молодых человека, более-менее стильно одетых, но с явно выраженным похмельным синдромом на лице, рассказали нам о работе страхового агента. Она заключалась в следующем: нужно посещать государственные, а также частные предприятия (это была первая волна кооперативов) и предлагать им страховаться на случай ликвидации и форс-мажорных обстоятельств. Зарплата начислялась только в том случае, если был заключен страховой договор, с которого нам обещали начислить причитающийся мизерный процент. Я схватилась за эту возможность, как утопающий за соломинку, получив на руки все соответствующие документы договора страхования. С утра до позднего вечера я ходила по морозу, разыскивала кооперативы, которые находились в то время на окраине города. Уговаривала руководителей застраховаться. Промерзшая, уставшая и изнеможенная, я возвращалась домой – желающих застраховаться практически не было. Утром и вечером мыла подъезды, а весь следующий день снова искала кооперативы. Проработав на этом поприще два месяца, я не получила ни одного рубля.
Один из руководителей этой страховой фирмы, Владимир Прохоров, периодически встречался со мной, общался по телефону и всячески поддерживал. Я прекрасно понимала, что его интерес ко мне был не только как к страховому агенту. Но тогда я мечтала лишь об одном – выжить, выжить любыми путями, заработать хоть какие-то деньги, это было главным. Нужно прокормить сына. Очень редко я получала заказы на проведение свадеб, и радовалась этому как ребенок.
На одном из свадебных торжеств одна из гостей, разговорившись со мной и узнав, что я безработная и свадьбы и мытье подъездов – мой единственный доход, пригласила меня работать в свой банк. Фортуна мне улыбнулась – я поступила работать в банк, в кассу по пересчету денег! Рабочий день в банке был ненормированный, но зарплата была стабильная. Неделя – работа в банке, а по выходным – проведение свадеб.
День за днем я познавала секреты банковской службы. Работала кассиром-контролером в кассе пересчета. Это место, куда инкассаторы привозят выручку из всех магазинов и почтовых отделений. Кассиры иногда до поздней ночи пересчитывали огромные суммы денег. Это были времена павловской денежной реформы, во все банки рекой сливались сбережения, которые люди хранили десятилетиями в матрацах, кладовках, чулках. Нередко пачки денег были покрыты плесенью, многие купюры разъедены временем, пахли нафталином. Деньги обесценивались. Народ терял свои сбережения, это было настоящее людское горе. Банк работал без выходных, но мое материальное положение улучшалось с каждым днем.
По всей стране все больше и больше набирали обороты частные фирмы, кооперативы. Россия выходила из шокового состояния. Новое общество, о котором день и ночь кричали по радио, та дорога, по которой нам всем предстояло идти, перестраиваясь на ходу, переосмысливая происходящее, – все было неопределенным.
Однажды в гостях у своей подруги детства Раи Газизовой я поделилась своей идеей. А что, если попробовать поработать в выходные дни на центральном стадионе, открыть свой буфет, организовать продажу бутербродов, горячего чая и кофе? В 1991 году буфеты были закрыты, и люди, приходящие на матчи, не знали, чем заняться во время перерыва. Мы договорились с директором Центрального стадиона металлургов. И вот в один из выходных дней втроем осуществили в буфете свою первую продажу. Нарезали хлеб, заранее заготовили фарш, запекли с сыром в духовке. Тяжелый противень с горячими бутербродами поднимали по лестнице на третий этаж. Наши бутерброды, чай и кофе мгновенно, в считаные минуты, распродавались в перерыве между матчами. Отработав два дня, мы получили свою первую приличную прибыль! Я уже стала строить планы, как открою свой собственный кооператив и буду в буфете или в киоске на одной из центральных улиц продавать горячее питание. Впервые я ощутила реальную возможность работать на себя, но на открытие своего дела у меня не было денег.
В один из вечеров раздался звонок. Звонил Владимир, тот самый руководитель страховой компании, где так безуспешно я начинала работать. Я поделилась с ним своими достижениями. На следующий день он приехал ко мне и, еще раз внимательно выслушав, как я организовала продажи на стадионе, предложил работу в фирме в качестве его заместителя. Зарплата, которую мне пообещал Владимир, была вдвое больше по сравнению с той, которую я получала. Фирма называлась "Владис".