Не благоприятствовала нормальному развитию советско-австралийских отношений и общая направленность международного курса СССР, отличавшегося отсутствием дипломатической гибкости и намерением любой ценой переиграть своих противников на полях сражений биполярного мира. Это обостряло возникавшие противоречия и конфликты. Имело место стремление подверстать партнеров под собственные понятия о том, "что такое хорошо, а что такое плохо". Утрачивались связи в экономике, в культурной жизни, в политике, свертывались межчеловеческие контакты.
Между тем, у каждого государства, как и у каждой личности, имеются свои историко-культурные и политические особенности, традиции, опыт международного общения, и причесать всех под одну гребенку немыслимо. Когда из этого ничего не выходило (даже на контролируемом пространстве социалистического лагеря), возникало желание наказать провинившихся, вплоть до крайних мер в виде разрыва отношений. Это влекло за собой потерю наработанных десятилетиями или даже столетиями связей в экономике, в культурной жизни, в политике, личные драмы и трагедии.
Ценность международного общения во многом заключается в возможности почерпнуть друг у друга что-то новое, полезное. Лишать себя такой возможности, по меньшей мере, неразумно. К тому же поссориться и "разбежаться по своим углам" легко, а вот возвращаться к нормальному положению вещей приходится годами. Советско-австралийские отношения после бегства Петрова были ликвидированы за десять дней, а на их восстановление ушло целых пять лет.
Разрыв отношений – последний довод королей, делающий ненужной дипломатию как таковую. Понятно, когда это происходит в условиях начавшейся войны или вооруженного конфликта. Однако вряд ли следует рассматривать разрыв отношений как эффективный метод внешней политики. Государство лишает себя возможности получать необходимую ему информацию (представители, выполнявшие эту функцию, отозваны), действенно защищать свои интересы, права своих граждан. А что взамен? Сомнительное удовлетворение оттого, что ударили кулаком по столу? Надежды на то, что страна, с которой произошел разрыв, усвоит преподнесенный ей урок, исправится и будет смиренно предлагать пойти на мировую, иллюзорны. Обычно ничего подобного не происходит и спустя какое-то время, не достигнув поставленных целей, государство, инициировавшее разрыв, вынуждено идти на попятный.
За примерами далеко ходить не надо. Советский Союз разрывал отношения с польским правительством в 1943 году, с Югославией – в 1948-м, с Израилем – в 1953-м и 1967-м и всякий раз добивался эффекта, обратного желаемому. Стремление проучить "проштрафившегося" партнера оборачивалось подрывом собственного реноме и последующим осознанием необходимости вернуться к нормальному дипломатическому общению. Столь же контрпродуктивным был выход СССР из Совета безопасности ООН в январе 1950 года, этим он нанес ущерб только собственным интересам.
Конечно, если в стране пребывания создаются условия, исключающие нормальную работу дипломатической миссии, прекращение отношений обоснованно. В 1929 году, когда китайские власти пошли на военный захват КВЖД и организовали нападения на советские миссии и граждан, такой шаг был оправдан. Едва ли у Советского Союза была возможность сохранить в начале 1950-х годов дипломатические контакты с Венесуэлой и Кубой, власти которых сами взяли курс на разрыв отношений (следуя американским рекомендациям), что и произошло в 1952 году. Советских дипломатов обстреливали, незаконно задерживали и избивали.
В 1954 году применительно к ситуации в Австралии советское правительство также объясняло свое решение отсутствием нормальных условий для работы дипломатического персонала, но в данном случае этот тезис не столь убедителен. Несмотря на большие неприятности, с которыми столкнулись официальные представители СССР в этой стране, говорить о том, что там были поставлены под угрозу безопасность и жизнь дипломатов, можно было лишь с большой натяжкой.
Но вернемся к тому времени, когда грозные признаки грядущего разлада только обозначились.
Тучи над советским посольством в Канберре сгущались с конца 1940-х годов. Правительство Мензиса всемерно поощряло "австралийский маккартизм". В 1951 году оно потерпело неудачу с запретом КПА , но продолжало вести свою линию. Борьба против всех левых, включая лейбористов (которые, на самом деле, не были такими уж левыми), рассматривалась как фундамент внутриполитического курса. Готовясь к всеобщим выборам в мае 1954 года, правящий кабинет решил в очередной раз разыграть антисоветскую и антикоммунистическую карту. С этой целью была санкционирована операция спецслужб, которая должна была доказать участие посольства СССР в шпионской деятельности против австралийского государства и дискредитировать "советских подручных" – коммунистов и, главное, лейбористов, основных соперников Мензиса. Выполнение этой задачи было возложено на АСИО, которая вплотную занялась отслеживанием русских, нащупывая у них "слабое звено". Потребовалось несколько лет, чтобы это звено было найдено.
Володя Пролетарский и Дуся Карцева
Владимир и Евдокия Петровы были детьми своего времени. Они называли себя "вторым поколением детей Советской революции". К первому поколению, очевидно, принадлежали те, кто революцию делал. Ко второму – кто воспользовался ее плодами. "Мы оба родились в бедности, в примитивных условиях, характерных для русской деревни. Революция предоставила нам возможности, о которых мы и мечтать не могли. На советской службе мы поднялись до положения, обеспечившего нам комфорт, благосостояние и привилегии" .
15 февраля 1907 года в деревне Лариха в семье крестьянина Михаила Шорохова родился мальчик, которого окрестили Афанасием. Владимиром Петровым он стал гораздо позже.
Лариха находилась в сибирской глуши, вдали от крупных дорог и железнодорожных путей. Ближайший торговый и культурный центр Ишим – в 19 верстах. В семье было пять человек – отец, мать и три брата.
Богачами Шороховы не были, но и не бедствовали. На 12 акрах земли выращивали пшеницу, рожь, овощи, в урожайные годы ели досыта. Владели тремя коровами, телятами, овцами, разводили птицу.
Владимира, единственного из всех детей, отдали в школу. Учился зимой, в остальное время приходилось работать в поле. Мальчик проучился две зимы, на этом школа закончилась. Вскоре после начала Первой мировой войны трагически погиб отец, не на полях сражений, а дома: в грозу в него ударила молния. Семья осталась без кормильца, каждая пара рук была на счету. Какая тут школа. Но чтение и письмо Афанасий успел освоить.
Четыре года Шороховым, худо ли бедно, удавалось вести хозяйство, но в 1919 году начался страшный голод. Они потеряли весь скот. Собирали кору деревьев, картофельную ботву, листья подсолнечника, все это варили, тушили и ели. Голодали несколько лет. В 1921 году жители Ларихи умирали десятками, их хоронили в наспех вырытых могилах. Тогда мать отдала Афанасия в ученики деревенскому кузнецу, который обучал парня своему ремеслу и кормил его. Афанасий был невысокого роста, но физически развитым и с тяжелой работой справлялся.
Кровавые события революции и Гражданской войны Ларихи почти не коснулись. Сюда долетали лишь отголоски жестоких боев. Правда, однажды в деревню явились вербовщики из колчаковской армии и забрали с собой старшего брата Ивана. Он дрался вместе с белыми, потом его часть окружили под Омском. Попал в плен, ему предложили вступить в Красную армию и он согласился. Снова воевал, потом демобилизовался, работал почтальоном.
Крестьянские восстания обошли Лариху стороной. Местные мужики прогнали коммунистических агитаторов, но до смертоубийства дело не дошло. Карательные отряды здесь не свирепствовали.
Пришло время делать свой жизненный выбор младшему Шорохову. Кузнец придерживался "прогрессивных" убеждений, выписывал газеты "Беднота" и "Крестьянская газета", и Афанасий внимательно их прочитывал. Но и без этого он понимал – хочешь чего-то добиться, получить образование, сделать карьеру, нужно идти в ногу с властью. В 1924 году Шорохов вступил в комсомол и стал местным активистом. Скоро его выбрали в комитет комсомола Ларихи, а в 1926 году поощрили направлением на рабфак в Пермь.
Однако в Перми ждало разочарование. Он завалил экзамены по арифметике и русскому языку. В диктанте допустил 36 ошибок. Пришлось возвращаться не солоно хлебавши вместе с двумя такими же неудачниками.
Однако вернуться оказалось не просто. 15 рублей, выданные ларихинскими комсомольцами, были истрачены, денег на железнодорожный билет не оставалось. Путешествовали зайцами на поезде – в угольном тендере, пустовавших пассажирских вагонах, на подножке почтового вагона. Зайцев арестовали охранники, потом, разобравшись, отпустили. В Свердловске помогли в городском комитете партии, накормили, дали денег. В конце концов Афанасий добрался до Ларихи.
Он не отчаялся и год упорно занимался. Это позволило ему поступить на педагогические курсы и получить диплом учителя начальной школы. Но эта профессия юного Шорохова не манила. В 1927 году последовал важный карьерный шаг. Молодого человека приняли кандидатом в члены ВКП (б). Еще год – и он полноправный член партии. Первым поручением стала культурно-просветительная работа в деревне Викулово: ликвидация безграмотности, заведование библиотекой.
Затем – более сложное задание. Афанасия направили в одну из уездных продовольственных комиссий, чтобы "брать в оборот" крестьян, уклонявшихся от уплаты грабительских налогов. Он относился к этой работе как к "суровой, но необходимой" . Приходилось обирать крестьян, лишать их последнего, угрожая арестом и высылкой. На городских уполномоченных нападали, даже убивали. Стреляли и в Шорохова.
В 1929 году он учится в партийной школе в Нижнем Тагиле. У него уже репутация активного общественника, партработника со стажем. Афанасию доверяют пост комсорга на механическом заводе в Надеждинске (с 1939 года – город Серов).
В сведениях о первом этапе сознательной жизни Владимира Петрова есть неувязка. То, что рассказал он в своих воспоминаниях – гладко и складно. Однако из этого повествования выпадает эпизод, о котором упоминает З. И. Рыбкина (Воскресенская), советская разведчица, работавшая в 1943 году вместе с Петровым в резидентуре посольства СССР в Стокгольме. По ее словам, в юности Афанасий беспризорничал, попал в воровскую шайку, освоил ремесло "форточника" и угодил в колонию для несовершеннолетних.
Рыбкина терпеть не могла Петрова, презирала его (подробно об этом – впереди) и могла сгущать краски. В ее отношении к этому человеку много личного, субъективного, но с какой стати ей было выдумывать для него криминальное прошлое? Только лишь потому, что в 1920-е годы она успела поработать в колонии политруком (политическим руководителем) и повидала десятки малолетних "петровых"? Рыбкина ссылалась на факты, которые в разговоре с ней упоминал сам Петров. Нельзя исключать, что она имела доступ к его личному делу.
В какое время он мог заниматься воровским промыслом? Вероятнее всего, в самые голодные и трудные годы для его семьи, когда ему было 12–14 лет. Если попал в колонию, то пробыл там недолго, чтобы успеть "реабилитироваться" к моменту вступления в комсомол в 1924 году.
Вызывает недоверие утверждение Рыбкиной, будто в органы госбезопасности Петрова взяли прямо из колонии, "за сообразительность" (доносил на товарищей). В систему ОГПУ-НКВД его рекрутировали уже в 1930-е годы, как сознательного, хорошо зарекомендовавшего себя коммуниста, который к тому времени прошел школу общественной работы и военную службу.
Осенью 1930 года Шорохова призвали в вооруженные силы и отправили на Балтийский флот. За год до этого он изменил имя и фамилию, превратившись во Владимира Пролетарского. Броско и идеологически выдержанно. Краснофлотец Пролетарский – звучало звонко, не правда ли?
Его послали на учебу в Кронштадт, в Электро-минную школу им. А. С. Попова, где обучали работе шифровальщика. После двухлетнего курса он служил на эсминце "Володарский".
Во время одной из увольнительных на берег Владимиру приглянулась молоденькая девушка – Лидия, и он, недолго думая, женился на ней. Этот брак стал одной из причин того, что Пролетарский ушел с флота. Жизнь военного моряка – постоянные походы, а значит и разлуки. В мае 1933 года он принял предложение перейти на работу в ОГПУ.
Снова учеба – в школе шифровальщиков этого ведомства, четыре года напряженных занятий. Из 30 человек, поступивших на курс вместе с Владимиром, отсеялась половина. В 1937 году его зачислили в Спецотдел ОГПУ.
Власть привечала таких, как Пролетарский: образование скромное, без интеллектуальных претензий. К самостоятельному мышлению не приучен, значит, устоям режима угрожать не станет. По-русски пишет не шибко грамотно, иностранные языки даются трудом (английский он все-таки освоил). Зато лоялен, готов любые указания исполнять, сколь бы аморальными они ни были. А шифровальное дело освоил в совершенстве. Этого у него не отнять.
Спецотдел занимался обеспечением секретной связи с региональными управлениями госбезопасности, с пограничными частями и воинскими формированиями, с администрациями тюрем и лагерей, с нелегальной заграничной агентурой и с "легальными" резидентурами за рубежом. Последнее направление входило в круг обязанностей секции, в которую определили Владимира Пролетарского.
Операции по шифрованию и дешифрованию оперативных сообщений тогда выполнялись вручную, они были весьма трудоёмкими и Владимиру часто приходилось задерживаться на работе до полуночи, чтобы успеть обработать всю массу телеграмм. Позднее, продвинувшись по карьерной лестнице, он сам уже не занимался технической работой, а читал, корректировал и подписывал тексты, отработанные его подчиненными .
В сентябре 1937 года Пролетарский отбыл в свою первую загранкомандировку – в Китай, в Синьцзян, начальником шифровальной секции при штабе дислоцированной там военной группировки, в значительной степени состоявшей из частей НКВД. Путешествие было непростым. Пять дней поездом до столицы Киргизской ССР Фрунзе, потом – с армейским караваном из 40 грузовиков через перевалы Тянь-Шаня до военной базы Туругарт на китайской территории, и в завершение – самолетом до Яркенда. В этом городе-крепости находились штаб и шифровальное подразделение. В подчинении у Владимира было восемь сотрудников. Впервые ему доверили такой пост и такое важное задание.
В 1930-е годы СССР полностью контролировал экономику и политику Синьцзяна и поддерживал местные власти, ориентированные на северного соседа. Эта поддержка имела и вооруженный характер. Без советской помощи марионеточная администрация не выстояла бы в борьбе с восстаниями мусульманских народов, уйгур и дунган. Чекисты, переодетые в форму китайских солдат, расправлялись с восставшими, не щадили и собственных агентов, если возникали сомнения в их преданности.
Владимир стал свидетелем массового террора, по своей интенсивности и жестокости мало чем отличавшегося от того, который чекисты практиковали в те годы в Испании или в самом Советском Союзе. Шли повальные аресты по обвинению в шпионаже в пользу Великобритании, США или центрального китайского правительства. Достаточным основанием для задержания служило паломничество в Мекку как доказательство связи с "реакционными религиозными деятелями". По ночам арестованных вывозили в грузовиках за город, где убивали выстрелами в затылок и сбрасывали в общие могилы. Глубоко копать ленились и сильные ветры сметали верхний слой земли, которой были присыпаны разлагавшиеся тела . Страшная вонь доносилась до города, и советское командование вынуждено было отправлять команды землекопов – глубже зарывать трупы.
Владимир присутствовал при ликвидации китайского генерала, который сотрудничал с НКВД, но попал под подозрение. Пришла краткая шифровка из Москвы: "Обезвредить как английского шпиона". Генерала пригласили в штаб, схватили, связали, допросили. Из воспоминаний Петрова:
"…Трем радистам поручили вырыть во дворе большую могилу. С заткнутым ртом и связанными за спиной руками агент был вынесен и положен лицом вниз около могилы. Тут заработал мотор грузовика во дворе, он оглушительно ревел. Один из сотрудников трижды выстрелил агенту в затылок. Я услышал нечто, похожее на вздох или сдавленный стон, это не так просто забыть. Его… тело свалили в могилу, облили бензином и подожгли, чтобы сделать опознание невозможным. Затем присыпали землей, утрамбовали и сверху застелили это место бамбуковыми матами" .
В начале 1938 года Пролетарский вернулся в Союз. Его наградили орденом Красной Звезды и поручили связь центра с региональными управления НКВД. В конце года его назначили заместителем начальника соответствующей секции Спецотдела.
Страна корчилась в судорогах Большого террора и информацию о размахе репрессий Владимир получал самую достоверную. Через него шли исходящие телеграммы с инструкциями, требовавшими от "органов" на местах выдерживать плановые показатели по арестам и расстрелам. А с мест поступали депеши, в которых руководители-регионалы рапортовали о выполнении поручений. Петров по памяти приводил примеры:
"НКВД, Фрунзе. Вам надлежит уничтожить 10 тысяч врагов народа. О результатах доложить верхом. Ежов".
Отвечали следующим образом:
"В соответствии с поручением от такого-то числа расстреляны следующие враги народа…".
Далее шел список жертв. Поначалу указывались персональные данные: год рождения, место работы и т. д., но потом от этого отказались. Слишком велик был поток арестованных и умерщвленных, времени не хватало возиться с деталями. Так что в списках оставались одни фамилии . Счет уничтоженным и брошенным в ГУЛАГ шел на десятки и сотни тысяч. Никто не мог чувствовать себя в безопасности, включая сотрудников НКВД, в чьих рядах репрессии пробивали зияющие бреши. Не остался в стороне и Спецотдел. Арестовали и расстреляли несколько его начальников, включая легендарного революционера-большевика Г. Бокия.
Владимиру тоже было не по себе, хотя он не принадлежал к старой большевистской гвардии, которую ликвидировали первым делом, и никогда не состоял в рядах политической оппозиции. Выполнял сугубо техническую работу, послушно следовал указаниям начальства. Но личной безопасности это не гарантировало.
Арестовали Новикова – его старого друга, с которым они служили на Балтфлоте. Во время обыска обнаружили фотоснимок, запечатлевший обоих приятелей. У Новикова и его жены выпытывали – не участвовал ли вместе с ними Пролетарский в заговоре против Советской власти? Обошлось. Друзья показаний против него не дали.