По прибытии Петрова на виллу Ричардс, не мешкая, выдал ему обещанные деньги. Тогда же, вечером 3 апреля, сотрудники АСИО приступили к работе. Петрова допрашивали шесть часов, пока не позволили ему лечь спать. В последующие дни интенсивность допросов не ослабевала. Заставляли отвечать на широкий круг вопросов: о его жизни с юных лет, работе в "органах", как в Москве, так и в загранпредставительствах. Петров написал своего рода отчет – 20 страниц рукописного текста о своей деятельности в Спецотделе и внешней разведке, о характере разведывательной работы в Австралии.
Было подготовлено его обращение к властям. "…Я хочу попросить Австралийское правительство о разрешении стать австралийским гражданином как можно скорее. Прошу предоставить мне защиту и возможность комфортного проживания в этой стране. Я больше не верю в коммунизм советского руководства – не верю с тех пор, как познакомился с австралийским образом жизни".
Обращение датировали 3 апреля, но обнародовать его предполагалось позже, одновременно с официальным заявлением властей.
Сведения, которые выдавал перебежчик, были важны и интересны, но не представляли такой ценности, как, например, информация, переданная Гузенко в 1945 году. Петров не смог сообщить ничего конкретного о советских агентах-нелегалах, предположительно работавших в Австралии и других западных странах, о местных политических и общественных деятелях, а также деятелях культуры, якобы "шпионивших" на Советы. Между тем, именно такие данные жаждали узнать контрразведчики.
Во многом разочаровали доставленные Петровым секретные документы. Вместе с тем в умелых руках они все же могли послужить эффективным политическим инструментом, который позволил бы правящей коалиции сокрушить левых и победить на выборах.
Документы разделялись на пять групп.
В первую вошли письма из московского центра в резидентуру в Канберре, в основном, за 1952 год. При направлении материалов в Королевскую комиссию они были маркированы как "московские письма", или "документы A-F".
Во вторую – рабочие материалы резидентуры, фрагменты писем и телеграмм за разные годы. Их классифицировали как "документы G". Они изучались особенно тщательно, поскольку в них упоминались австралийцы, которые могли быть использованы как источники информации и потенциальные осведомители.
В третью группу вошел материал, подготовленный в 1951 году по просьбе Пахомова австралийским журналистом. Это была подробная характеристика парламентского журналистского корпуса в Канберре (политические взгляды, связи, финансовое положение, предрасположенность к злоупотреблению алкоголем, сексуальные и религиозные предпочтения и т. д.). Этот обзор стал "документом H".
Наконец, в четвертую группу вошел "документ J", являвшийся анализом американского и японского влияния на политическое и экономическое развитие Австралии.
Последние два документа с учетом их авторства имели особое значение для АСИО и правительства коалиции. Автором первого, как уже отмечалось, оказался Ферган О’Салливан, пресс-секретарь Г. В. Эватта. А "доку мент J" составил член КПА, популярный журналист Руперт Локвуд. Никто из них не работал на советскую разведку и они делились с тассовцами своими соображениями и оценками в плане профессионального и дружеского взаимодействия, не более того. Однако для общественности оказался важным тот факт, что Локвуд и Салливан придерживались левых убеждений, симпатизировали СССР, и самое существенное – передавали в советское посольство свои материалы. В данном случае срабатывал определенный стереотип мышления, характерный не только для периода "холодной войны": неважно, что именно ты передал стороне противника, главное, что состоялся сам акт передачи.
Таким образом, несмотря на то, что сведения Петрова не позволили раскрыть советскую шпионскую сеть в Австралии (потому что ее, по сути, не существовало) и идентифицировать фигуры, равнозначные, скажем, членам "кембриджской пятерки", в АСИО и в окружении премьер-министра в целом были удовлетворены. Можно было разворачивать массированное наступление на АЛП, КПА, профсоюзы и вообще на все силы, противостоявшие правящей коалиции.
Пока на вилле АСИО допрашивали Петрова и штудировали принесенные им документы, в советском посольстве пытались выяснить, что же произошло на самом деле. Там достаточно хорошо изучили Петрова, чтобы не принять на веру сообщение о самоубийстве. 7 апреля в МИД Австралии отправился Вислых для передачи официальной ноты с просьбой найти пропавшего третьего секретаря. Его принял сотрудник департамента протокола Ф. Стюарт. На следующий день он отзвонил Вислых, сказав, что передал ноту по инстанции и теперь "этим вопросом занимаются". Эта уловка не ввела в заблуждение посольство и в Москву ушла телеграмма, в которой говорилось, что Петров, скорее всего, сбежал.
Провели тщательный обыск дома Петрова, но не нашли ничего предосудительного. Антонов и Платкайс посетили клинику Бялогурского, но врач-поляк благоразумно отсутствовал. Тогда до него дозвонилась Евдокия, однако состоявшийся разговор ничего не прояснил. Бялогурский сказал, что ничего не знает.
10 апреля Вислых снова явился к протокольщику, вручил очередную ноту и поинтересовался – какие предпринимаются конкретные шаги. Стюарт отделался общими словами. Он либо не знал, что происходит, либо намеренно тянул время, имея на этот счет указание руководства.
Наконец, 13 апреля в парламенте выступил Мензис, объявивший, что Петров попросил в Австралии политического убежища, что эта просьба удовлетворена, и он находится под защитой австралийского правительства. "Несколько дней назад Владимир Михайлович Петров, который был секретарем советского посольства в Австралии, оставил свою дипломатическую должность и через австралийскую секретную разведывательную организацию обратился к австралийскому правительству с просьбой о предоставлении ему политического убежища… Эта просьба была удовлетворена". Мензис потребовал создания специальной Королевской комиссии для изучения представленных перебежчиком доказательств советского шпионажа.
Аналогичное содержание носила официальная нота МИД Австралии, переданная в советское посольство. Тогда же в прессу поступило обращение Петрова к австралийскому правительству.
Руководство страны решило придать максимальную огласку "делу Петрова" и действовать не конфиденциально, в дипломатическом ключе, а в русле публичной полемики. Конечно, издержкой такого курса могло стать резкое ухудшение австралийско-советских отношений, но Канберра сознательно шла на этот риск, провоцируя Москву на необдуманные действия. Дело Петрова стало козырной картой в пропагандистской конфронтации, и вопрос был лишь в том, кто от этого выиграет, хватит ли советской стороне спокойствия и выдержки, чтобы не ввязаться в бесперспективный обмен "любезностями".
Посольство без особой надежды на успех потребовало выдачи Петрова как "уголовного преступника", ссылаясь на то, что он будто бы "путем подлога присвоил себе крупную сумму денег" . Никаких подтверждений этому в переписке миссии с центром не приводилось и, скорее всего, это было вымышленное обвинение. Уже говорилось о том, что Петров вернул остаток подотчетных средств и передал "подъемные" направлявшемуся в Новую Зеландию Елистратову.
Резидентура располагала немалыми суммами, выдававшимися на оперативные нужды (оплата агентов, осведомителей и т. д.), и на тот момент в ее кассе находились две тысячи фунтов. Эти деньги оставались нетронутыми и были переданы Евдокией под расписку Коваленку.
Но даже если бы Петров действительно совершил кражу, то это вряд ли заставило бы австралийцев пойти на попятный. Его моральный облик беспокоил их меньше всего.
Преимущество в этой игре оказалось не на стороне посольства. Оно не располагало связями в местном истеблишменте, правящих кругах и СМИ ("страховочной сеткой"), которые заблаговременно обеспечивали бы его надежной и достоверной информацией и позволяли достойно и вовремя парировать выпады противника. Чтобы такие контакты и связи существовали, нужно целенаправленно работать с людьми, заводить полезные контакты. Глупо упрекать в этом Генералова и его маленькую команду, которые "сражались" как могли. Даже провели в посольстве пресс-конференцию, за что, кстати, получили нагоняй из Москвы. Дескать, мероприятие не было согласовано. Верно, но обстановка требовала от дипмиссии быстро поворачиваться, действовать по обстановке, а запрос всякий раз санкции центра в чрезвычайной ситуации обрекал дипломатов на медлительность и неповоротливость.
Проблема заключалась в системных ограничениях, которые сковывали сотрудников посольства, лишали свободы маневра, самостоятельности, заставляли постоянно оглядываться на центр и следовать принципу "не делать резких движений". Возможно, в ином случае они сумели бы добиться, по крайней мере, "почетного отступления", не допустить, чтобы все пошло вразнос. Возможно, им удалось бы договориться с австралийцами и о беспрепятственном отъезде Евдокии Петровой, которая пребывала в смятении, но все-таки склонялась к тому, чтобы вернуться в Советский Союз. С этой задачей посольство не справилось, а попытка в данном вопросе пойти напролом окончательно разбалансировала ситуацию.
Никто не ожидал, что в ближайшее время главным действующим лицом в разыгрывавшемся спектакле, который выйдет на высший политический уровень, станет именно она, супруга перебежчика. Конечно, этого бы не случилось, не будь в Советском Союзе драконовских правил, ограничивавших свободу его граждан и не позволявших им по своей воле перемещаться в разные страны. Предположим на миг, что Евдокии позволили бы поступать сообразно ее желаниями. Что бы произошло? Она бы навестила своего мужа, сказала бы все, что думает о его обмане и после этого, скорее всего, улетела в Москву к родным. Сознавая при этом, что им ничего не грозит, а она в любой момент может снова навестить Владимира Петрова.
Но это была бы совсем другая история.
Слетевшая туфелька
В посольстве Петровой не доверяли и принимали все меры к тому, чтобы она не последовала по стопам своего супруга. 6 апреля ее переселили в здание на Канберра-авеню, разместив в маленькой однокомнатной квартире, которую занимали дежурный комендант Голованов с семьей. Объяснили, что это – превентивная мера на случай ее возможного "похищения".
Женщина тяжело переживала случившееся и находилась в растрепанных чувствах. Исчезновение мужа стало для нее полной неожиданностью. Правду о том, что происходит за стенами миссии, от нее скрывали. При этом не отработали единой версии, которой следовало придерживаться в разговорах с Евдокией. Сначала от сотрудников посольства она услышала, что Петров погиб при выполнении ответственного задания, и в Союз она вернется "с гордо поднятой головой", не женой предателя, а женой советского работника, "павшего от руки врагов" . Верилось с трудом. За годы совместной жизни Евдокия Алексеевна успела хорошо изучить характер и повадки супруга и едва ли могла купиться на сказку о его геройской гибели. Когда за рубежом пропадал дипломат, шифровальщик или разведчик, в голову сразу приходила мысль о том, что он перешел на "вражескую" сторону. Прецедентов хватало.
Потом ей стали говорить, что Петрова похитили и, возможно, даже убили. В это она ещё могла поверить. Владимир работал против австралийцев, зачем им было с ним церемониться? Она исходила из опыта СССР, где "шпионов" уничтожали в больших количествах.
Ее пытались изолировать от внешнего мира, лишили газет, но не могли запретить слушать радио, которое работало в квартире Головановых и в других помещениях посольства. 13 апреля она первой услышала заявление Мензиса, которое передавала радиостанция Эй-би-си, и сообщила об этом Генералову. Ее стали убеждать, что австралийцы обманывают, держат у себя Петрова насильно (если он еще жив), а теперь и Евдокию может постигнуть участь мужа. Она и сама не исключала подобного варианта. Ей не хотелось допускать, что муж скрывал от нее свои планы.
В любом случае было ясно: случившееся перечеркнет всю ее жизнь. Евдокия чувствовала себя одинокой и беспомощной, всеми покинутой. В отсутствие Головановых она попыталась повеситься на шнуре от утюга. Крюк, которым она воспользовалась, не выдержал, это ее спасло.
Из Москвы пришло указание об отправке ее домой, а с ней и Кислицына. Второго секретаря компрометировало одно то, что он работал с Петровым: значит, был засвечен и мог знать о планах перебежчика. Для сопровождения "эвакуируемых" вызвали дипкурьеров Ф. Н. Жаркова и В. В. Карпинского, имевших право на ношение оружия. 11 апреля они вылетели из Рима и 12 апреля прибыли в Канберру.
Когда Петрову сообщили о предстоящем отъезде жены, он написал ей письмо – разумеется, по согласованию с АСИО – с просьбой остаться с ним в Австралии. Одновременно написал Генералову – с просьбой разрешить встречу с женой. Оба письма были отправлены 16 апреля.
Но больше он расстраивался не из-за разлуки с женой, а из-за отсутствия Джека, который оставался в их с Евдокией доме в Канберре. Трудно сказать, кто его кормил и выгуливал, вероятно, кто-то из сотрудников посольства, наблюдавших за домом. Петров требовал от Ричардса срочно привезти к нему собаку, а когда тот отказался, завил, что сам с этим справится – вместе с Бялогурским. В присутствии заместителя директора АСИО перебежчик предложил поляку поехать в Канберру ночью на его машине и забрать Джека. Это стало бы нарушением всех норм безопасности. Контрразведчик возмутился и прокомментировал крайне резко, сказав, что в этом случае он – вне игры ( "I am out’ ). Ричардс заявил: "Вы что, хотите, чтобы я потерял работу?" .
Не помогло и заступничество Бялогурского, решившего поспорить с офицером АСИО и втолковать ему, что для Петрова собака важнее жены (что, в общем, было правдой). Встреча с женой, заметил поляк – плохая идея. Она более сильный и уверенный в себе человек ( far superior mentally ), психологически возьмет верх над мужем и может заставить его изменить свою позицию и вернуться с ней на родину . Вместе с тем Бялогурский не поддержал идею вывоза Джека под покровом ночи, предложив поставить вопрос о его передаче официально. В глазах австралийской общественности это подчеркнуло бы человечность Петрова. Однако Ричардс с этим не согласился, настаивая на том, что заниматься следует в первую очередь не псом, а Евдокией.
С точки зрения австралийских властей она имела полное право на воссоединение с супругом. Дело заключалось не только в приверженности гуманитарным и либеральным принципам (свобода личности, соблюдение гражданских прав), но и в практической заинтересованности в Петровой как источнике информации. Кроме того, правительство Мензиса опасалось, что позволив жене перебежчика отбыть на родину, оно подорвет свое реноме: дескать, проявило непоследовательность, "дало слабину", уступив Советам. Принимая во внимание предстоявшие выборы, такого нельзя было допустить.
У советского посольства была своя позиция. Граждане СССР являлись фактически крепостными, которым запрещалось, за немногими исключениями, переселение в другие страны. Петрова вдобавок имела доступ к секретной информации, поэтому давать ей карт-бланш никто не собирался.
15 апреля посольство передало в прессу заявление, в котором утверждалось: Владимира Петрова похитили, а его жена находится в посольстве по своей воле и уезжает на родину тоже по своей воле . Ясно, что это заявление было тщательно отработано и одобрено центром. Тем не менее, оно не было совершенно лживым, как это представляли австралийские СМИ, писавшие, что супругу перебежчика хотят насильно вывезти в СССР, где ей грозит расправа.
Петрова переживала сильнейшее душевное потрясение, ее одолевали противоречивые чувства. Она не исключала, что мужа действительно похитили, а может, и убили. Или держат в тюрьме и если докажут, что он занимался шпионажем, то приговорят к смертной казни. Ведь американцы именно так поступили с супругами Розенберг. И ее может ждать такая же участь…
Если же муж переметнулся к "врагам" добровольно, то у нее были основания для большой обиды. Подло обманул ее. Поставил под угрозу жизнь и безопасность ее и ее родных, не говоря уже о карьерах, работе. Все пустил под откос.
Безусловно, она не хотела навсегда расстаться с мужем, но в то же время не знала, хочет ли он семейного воссоединения. Вдруг именно по этой причине он утаивал от нее свои планы? Обида была глубока, и было непонятно: стоит ли прощать Владимира и нуждается ли он в этом прощении. Ну, и, конечно, Евдокия отдавала себе отчет, что оставаясь в Австралии, она подведет своих родителей, брата и сестру, и уже не увидится с ними.
С другой стороны, если Владимир совершил предательство, то насколько она поможет своей семье, вернувшись на родину? В Советском Союзе членов семей предателей не жаловали и в этом случае ее ждали не награды и материальное поощрение, а длительное и малоприятное разбирательство и крах карьеры в престижном ведомстве. Какая из нее теперь шифровальщица? О загранработе нужно будет забыть. Жизнь сломана.
Тем не менее, если Петрова всерьез задумывалась над тем, чтобы остаться в Австралии, то не представляла, каким образом можно вырваться из-под опеки сотрудников посольства. Она колебалась, и решение ей пришлось принимать спонтанно, под воздействием внешних обстоятельств.
Когда в посольстве получили адресованное ей письмо супруга, от имени Евдокии был составлен ответ, в котором она отказывалась от встречи. Такое решение, вероятно, было ей навязано. Встреча с мужем многое могла для нее прояснить, но в миссии опасались, что получив адекватную информацию, женщина откажется возвращаться в СССР и прибегнет к поддержке австралийцев.
Евдокия сделала выводы и из отказа Генералова направить в центр телеграмму, в которой подчеркивалось бы ее невиновность и содержалась просьба не применять к ней репрессивных мер. Посол, по словам Петровой, согласился, но телеграмма так и не ушла. Очевидно, ему не хотелось выглядеть в глазах руководства адвокатом жены перебежчика. Лучше было не рисковать.
Евдокию, по ее словам, устрашило высказывание Коваленка о том, что ее могут отправить в лагерь "или того хуже" . Необъяснимо, почему человек, пытавшийся ободрить Петрова при встрече в Сиднее, застращал женщину, которая этого совсем не заслуживала. Данный факт известен только от самой Петровой, но с какой стати было выдумывать такую деталь?