В ответ Петрова попросила, чтобы ее увели силой, тогда она ни за что не будет нести ответственность и ее родственники не пострадают. "Почему вы не сделали этого в Сиднее? – спрашивала она. – Это было бы так легко". Смысл был ясен. Обстановка на аэродроме Маскот в большей степени соответствовала бы версии о том, что ее увели силой. В Дарвине не было разбушевавшейся толпы, всего лишь группа официальных лиц и полицейских, которые, если не считать мер по "нейтрализации" дипкурьеров, вели себя корректно и не оказывали ни на кого грубого давления. Если Евдокия решит остаться в Австралии, то для всех станет очевидным, что ее никто не принуждал. В любом случае имитация "захвата" или "похищения" не устраивала австралийские власти, которые могли действовать лишь на основании просьбы Петровой. В этой ситуации она продолжала колебаться и беспрестанно повторяла, что не знает, как будет жить в Австралии, что хочет увидеть своего мужа и если он придет, то все будет хорошо .
Лейден переключил свое внимание на Кислицына, который твердил о нарушении дипломатического иммунитета. Австралиец заверил его, что Петрова может поступать, как ей заблагорассудится и затем поинтересовался, не намерен ли сам Кислицын остаться в Австралии. "Вы можете это устроить?" – спросил дипломат. "Да", – ответил Лейден. "Очень интересно, очень интересно", – пробормотал Кислицын, но не выказал желания продолжать диалог . Лейден сделал вывод, что дипломат не намерен принимать предложение австралийцев. Главе администрации было невдомек, что второй секретарь посольства практически не знал английского языка и вести с ним разговор о серьезных и деликатных вещах следовало с переводчиком.
Советских дипломатов, включая Петрову отвели в зал для пассажиров международных рейсов. Кислицына уже не трогали. Евдокия терзалась сомнениями, ее разрывали противоречивые чувства – страх за себя, за мужа, за судьбу членов ее семьи. Переломным моментом стал телефонный разговор с Владимиром, который устроили австралийцы .
Петров уверял, что с ним все в порядке, ничего ему не грозит, что он решил остаться в Австралии по своей воле и просит жену последовать его примеру. Он подчеркивал, что возвращение домой – не гарантия безопасности ее родственников. Поскольку Евдокия разговаривала в присутствии коллег, она сделала вид, что ее обманывают, и кто-то имитирует голос мужа. Она твердила: "Вы не мой муж, мой муж мертв".
Закончив разговор, она громко объявила, что ей звонил не ее супруг и она собирается вернуться на родину. На самом деле, это было сказано для Вислых, Кислицына и дипкурьеров. Женщина отлично поняла, что с ней разговаривал Петров. Он убедил ее в том, что даже если она вернется в Советский Союз, то своим родным этим не поможет. Для нее это было главным .
Обескураженный глава администрации начал прощаться и пожелал Евдокии доброго пути. В этот момент незаметно для остальных она ему сделала знак, который он истолковал как просьбу переговорить наедине. Лейден пригласил женщину в отдельную комнату, Кислицын протестовал, но Петрова твердо произнесла: "Нет, я пойду с ним". Они перешли в одно из служебных помещений аэропорта, где она сказала, что готова остаться в Австралии, но никаких бумаг не подпишет, пока не увидит мужа. К коллегам ее уже не выпустили, и Лейден уведомил их о принятом решении.
Кислицын вновь протестовал, обвинял австралийцев в провокации и похищении Петровой. Потребовал соединить его с посольством, однако в этот ранний час там никого не было, кроме уборщицы. Автомашина с Петровой уже покинула аэропорт и советским дипломатам ничего не оставалось, кроме как пройти на посадку. В 8.45 утра они уже сидели в самолете и вскоре "констеллейшен" поднялся в воздух.
Утренние газеты вышли с крупно набранными заголовками: "Она остается". Плакаты с этой же надписью водрузили на автофургоны и грузовички водители, развозившие товары по магазинам. Население ликовало, празднуя спасение "несчастной жертвы большевизма".
Реальность была несколько иной. Петрова согласилась не возвращаться в Советский Союз и остаться в Австралии, но этого согласия добились от нее под сильным нажимом. В Дарвине она так и не подписала просьбы о предоставлении ей политического убежища. В условиях, созданных как советской, так и австралийской стороной, она не могла трезво и спокойно проанализировать ситуацию, чтобы принять нужное ей решение. Поэтому ее выбор лишь отчасти носил добровольный характер.
Оправдывая действия силовых структур, премьер-министр Мензис с присущей ему изворотливостью заявил: мол, "нет никаких документов, свидетельствующих, что Петрова уехала (с сотрудниками АСИО из Дарвина – авт.) не по собственному желанию" . Верно. Но не имелось также никаких документов, свидетельствовавших об обратном.
В то же время случившееся вряд ли тянуло на "похищение", а именно этот термин использовал МИД СССР в своей ноте от 23 апреля . Советское руководство лукавило, потому что располагало информацией о том, что не все обстоит так просто. В телеграмме Генералова отмечалось: "можно заключить, что Петрова была взята австралийцами с ее согласия" . Однако на официальном уровне Москва предпочитала оперировать упрощенными терминами и представлять ситуацию в выгодном для себя ключе.
Империя наносит ответный удар
Еще до инцидента в Дарвине сотрудники посольства во главе с Н. И. Генераловым подготовили развернутое оперативное сообщение на имя В. М. Молотова, которое должно было стать для них главным оправдательным документом. Оно было составлено достаточно искусно, чтобы достичь триединой цели: снять с дипмиссии в Канберре часть ответственности за происшедшее, дать оценку сложившейся ситуации и изложить рекомендации по тем действиям, которые мог бы предпринять центр.
Шифртелеграмма за подписью посла ушла в Москву 18 апреля. Начиналась она так: "Считаю необходимым доложить подробно об обстоятельствах, связанных с изменой Родине бывшего третьего секретаря посольства СССР в Австралии Петрова" .
Генералов охарактеризовал его как "слабовольного труса" и человека "морально разложившегося" . Акцент делался на неблагоприятной обстановке в посольстве, которая сложилась в результате "отсутствия твердого руководства" со стороны предшественника Генералова . В результате Петров "окончательно разложился" и "стал легкой добычей иностранной разведки" .
Указывалось, что вербовка Петрова произошла летом 1953 года ("очевидно, нужно предположить, что Петров был завербован, по крайней мере, в середине прошлого года" ), то есть до приезда нового посла, что опять-таки снимало с него часть вины. Генералов исходил из участившихся в то время контактов Петрова с Бялогурским и Беккетом. В действительности, как мы знаем, процесс реальной вербовки Петрова начался в конце ноября 1953 года, а окончательное решение о переходе к австралийцам он принял только в феврале 1954 года. В этот период дипломатическую миссию уже возглавлял Генералов.
Из телеграммы должно было быть очевидным, что за тот относительно короткий период, который он пробыл в Австралии, было невозможно полностью привести в порядок запущенное положение дел в посольстве, оздоровить и укрепить коллектив и "вывести на чистую воду" Петрова. С этим во многом можно согласиться. Генералов жестко взялся за дело: снял Петрова с должности заведующего консульским отделом, вынес ему выговор, потребовал замены из Москвы, лишил работы в посольстве его жену и т. д. Он не мог предположить, что эти шаги дадут обратный эффект и подтолкнут Петрова к предательству. Всей полнотой информации посол не располагал и пенять ему за это было бы несправедливо. Этого можно было достичь, только установив слежку за "фигурантом", но такие вещи непременно санкционируются центром, причем по линии того ведомства, которое представлял Петров. Да и оперативников с опытом наружного наблюдения в дипмиссии не было.
Генералов воздержался от того, чтобы приводить подобные аргументы, отметив лишь, что Петров тщательно маскировался, всячески делал вид, что доволен предстоявшим возвращением в Советский Союз, и "якобы деятельно готовился к отъезду" .
Надо сказать, что посол чувствовал определенную слабость своей позиции и признавал: "Возможно я виноват, что не откомандировал Петрова сразу…". Однако тут же оговаривался, мол, это ничего бы не изменило – просто третий секретарь сбежал бы раньше . Упор делался на том, что Петров, вследствие сложившегося положения вещей, вел себя "бесконтрольно со стороны посла" и "поставил себя выше посла", что вообще было характерно для работников его ведомства. Об этом Генералов высказался прямо, предлагая менять подобную ситуацию .
Предложений по ответным действиям Москвы Генералов не высказывал зная, что принципиальное решение уже принято. К тому моменту, когда Прудников отправлял его объяснительную телеграмму, Москва уже сделала выбор в пользу сворачивания дипломатических отношений с Австралией. Посол знал об этом и, естественно, выразил одобрение. "Принятое Советским правительством решение об отзыве из Австралии персонала советского посольства расстроило все планы правительства Мензиса" . Как и какие именно планы оно расстроило, не уточнялось.
В ноте, которую Громыко вручил Хиллу, в частности, говорилось:
"…Австралийские власти начали клеветническую кампанию против советского посольства в Австралии и объявили Петрова политическим эмигрантом, ссылаясь при этом на какие-то документы, переданные якобы Петровым, которые могут быть только фальшивыми, сфабрикованными по заданию лиц, заинтересованных в ухудшении советско-австралийских отношений.
…Австралийские власти предприняли ряд шагов, рассчитанных на дальнейшее обострение отношений и создание невозможных условий для нормальной деятельности дипломатического представительства Советского Союза в Австралии.
…Подобные действия австралийского правительства не совместимы с элементарными требованиям международного общения, создают обстановку не только исключающую возможность нормальной дипломатической деятельности Советского посольства, но и представляют угрозу для личной безопасности персонала посольства.
…При создавшихся условиях Советское правительство решило немедленно отозвать Посла СССР в Австралии и весь персонал Советского посольства, в свою очередь Советское правительство заявляет также о невозможности при таких условиях дальнейшего пребывания в Москве персонала посольства Австралии" .
Заметим, что сам термин "разрыв отношений" в ноте не употреблялся. Заведующий II ЕО Славин позднее уточнял, что правительство СССР дипломатические отношения с Австралией "не разрывало, а отозвало состав советского посольства из Австралии и заявило о невозможности дальнейшего пребывания в Москве персонала посольства Австралии" . Вместе с тем в других мидовских документах признавалось, что дипломатические отношения "фактически прерваны" .
Австралийскому персоналу не дали времени на "раскачку". Громыко предложил Хиллу завершить все сборы в три-четыре дня. Советское руководство как могло демонстрировало свою неприязнь к бывшим партнерам и старалось досадить им. С помощью технических средств посольство лишили возможности пользоваться радиосвязью и австралийцам пришлось отправлять оперативные депеши из британской миссии. 24 апреля Хилла вызвал советник II ЕО Н. П. Коктомов и в резкой форме пояснил, что это ответная мера на аналогичные действия австралийцев в Канберре. Хилл ответил, что советское посольство связи не лишали, но это ничего не изменило.
В Женеве министр иностранных дел Австралии Кэйси, прибывший туда для участия в международной конференции по урегулированию в Корее и Индокитае, предпринял попытку смягчить ситуацию. В разговоре с Громыко он поднял вопрос о недопустимости столь жесткого отношения к дипломатам австралийской миссии, но тот уклонился от обсуждения данной темы.
Советские власти, с одной стороны, торопили австралийцев, а с другой – ставили их отъезд в зависимость от отъезда советских дипломатов из Канберры. Установка была четкой – сначала пятый континент покинет Генералов со своей командой, а затем дадут зеленый свет эвакуации австралийцев. В результате они почувствовали себя в положении заложников, опасаясь, что их дипломатическая неприкосновенность может быть нарушена.
Младшие дипломаты посольства Ричард Уолкотт и Билл Моррисон (оба потом сделали успешную карьеру, Моррисон занимал посты министра иностранных дел и обороны, а Уолкотт руководил одним из мидовских департаментов) через много лет вспоминали о своей реакции на решение Москвы. Узнав о том, что Петров попросил политического убежища, они тут же поняли, что советское правительство этого так не оставит. Но им казалось, что дело ограничится высылкой одного из дипломатов. Моррисон клялся: если выберут его, то он обязательно спустит брюки на Красной площади и сверкнет своей голой задницей в этом центральном месте столицы СССР. Когда же выяснилось, что высылают всех, дипломат с ещё большим рвением осуществил свою затею. Щедро заплатив таксисту, который ждал в машине с работающим двигателем, проказник продемонстрировал Кремлю лучшую часть своего тела и мгновенно скрылся с "места преступления" .
Сегодня этот хулиганский поступок можно было бы не вспоминать, если бы он столь ярко и сочно не проиллюстрировал отношение австралийцев к Стране Советов и степень неприязни, разделявшую оба государства. Вообще же Хиллу и его подчиненным было не до смеха. Они опасались ареста и сильно нервничали по этому поводу. Р. Манн охарактеризовал обращение с ними советских властей как "притеснение" ( "harassment" ) . Этот термин, может, и адекватно отражал то, что происходило в Москве, но в еще большей степени – те испытания, через которые прошли советские дипломаты в Австралии. Поэтому реакция австралийцев советскую сторону не волновала, ее действия были мотивированы тем, что в Австралии нарушения иммунитета дипломатических представителей СССР, включая применение физической силы, уже имели место.
После ноты Громыко сотрудникам посольства в Канберре понадобились шесть дней, чтобы собрать свои пожитки. Они так спешили, что не успели толком законсервировать здание посольства, дать все необходимые распоряжения по охране и оплатить счета . Что касается австралийских властей, то они во всем шли навстречу советским дипломатам в организации их беспрепятственного выезда из страны.
Генералов настаивал на отправлении членов миссии морем. Ввиду отсутствия подходящих коммерческих рейсов австралийцы нашли для дипломатов места на судне "Новая Австралия", специализировавшемся на перевозках иммигрантов. В Перт (столица штата Западная Австралия) сотрудников посольства доставили военно-транспортным самолетом с базы ВВС Австралии в Фэйрберне. Оттуда с полицейским эскортом они добрались на автомашинах до порта Фримантл и погрузились на корабль.
МИД Австралии, обеспокоенный тем, что австралийских дипломатов "маринуют" в Москве, собирался задержать отход судна. Однако этого не понадобилось. 29 апреля австралийцы отбыли на поезде в Хельсинки, а "Новая Австралия" вышла из Фримантла. Советско-австралийские отношения через 12 лет после их установления были прекращены.
Королевская комиссия
После воссоединения супругов Петровых АСИО прибавилось работы. Теперь допрашивали не только мужа, но и жену. В чем-то она оказалась даже лучше информированной, и офицеры спецслужбы воспринимали ее как более надежный источник информации. Петров был неточен, беспорядочен и путался в своих показаниях, что заставляло относиться к ним крайне осторожно. А вот жена производила впечатление "намного более собранной", и ей можно было "доверить в определенной мере изложение некоторых мыслей на бумаге" .
Евдокия внушала большое уважение и как человек. Она старалась защитить тех, кто был ей небезразличен и умалчивала о деятельности своих бывших начальников и коллег в советской резидентуре в Швеции и в Москве.
Когда начала свою работу Королевская комиссия, различия между супругами стали особенно заметны. Муж выступал сбивчиво, заметно нервничал, а жена излучала уверенность в себе. Тщательно одевалась и получала явное удовольствие от процесса – как от театральной постановки, в которой ей отвели не последнюю роль.