Это методическое перечисление прочитанных томов, постоянно сопровождающее в дневнике Мери даже самые горестные записи бед и утрат, вызывает у нас сейчас смешанное чувство удивления, восхищения и страха, который всегда испытываешь, сталкиваясь с необычным, из ряда вон выходящим. Такая удивительная дисциплина мысли и памяти еще не раз послужит Мери поддержкой в тяжких испытаниях жизни.
Перси тоже большую часть дня проводил за книгой. За последние 17 дней марта он прочитал 1200 страниц, причем пьесы Эврипида, трагедии Сенеки, сочинения Гомера, Геродота, сатиры Петрония он читал в подлиннике.
Кажется, что даже пред вратами ада эта 18-летняя девочка и ее 23-летний муж не выпустили бы книгу из рук и, ожидая своей очереди, продолжали бы лихорадочно перелистывать страницы.
Однако надо сказать, что для романтиков характерно стремление к универсальному познанию мира в его движении, контрастах и противоречиях. Так что исключительное на первый взгляд при более глубоком рассмотрении оказывается закономерным.
10
После всего случившегося неприязнь Мери к сестре усилилась. Она умоляла Шелли найти для Клер место гувернантки, но оказалось, что репутация беглянки уже безнадежно испорчена. Между тем кроткая настойчивость Мери была непреодолима. В результате приняли решение, что Клер поедет на побережье в пансионат вдовы Бикнел, знакомой Годвинов. "Шелли и его подруга пошли на прогулку", – записала Мери в своем дневнике 12 мая 1815 года. Она с облегчением думала, что это их последняя совместная прогулка. 13 мая, сразу же после отъезда Клер, Мери сделала в своем дневнике последнюю запись: "Сегодня – день нашего возрождения, и я начну вести новый дневник".
Лето решили провести на юго-западном побережье Англии. В июне отправились в Девоншир, сняли домик в уединенном месте на самом берегу, но той идиллии, которую так предвкушала Мери, не было. Перси то и дело отлучался в Лондон по делам, связанным с новым журналом "Герольд", который начал выходить с конца марта 1815 года. Он буквально бредил новым изданием, все разговоры последних двух месяцев неизменно сводились к "Герольду", который так щедро публиковал сочинения самого Шелли.
Оставаясь одна, Мери страдала от ревности. "Умоляю, скажи: Клер с тобой? Меня ничуть не удивит, если ты ей сообщил, что бываешь в Лондоне, и она приехала к тебе; она способна выкинуть такую штуку".
Подозрения Мери рассеялись лишь тогда, когда Перси привез ее обратно в Лондон. Теперь они вместе будут править гранки его публикаций в "Герольде". Первые два номера – мартовский и апрельский – напечатали без единого замечания к тексту обе части "Опровержения деизма". Кроме того, с первого же номера начали публиковать пересказ поэмы "Королева Мэб", сделанный никому не известным мистером Ф.
Мистер Ф. в своем пересказе процитировал треть поэмы, выпуская только наиболее "опасные" места, он утверждал, что "Королева Мэб" – "рай для любителей поэзии", а ее автор – "гений и первоклассный философ". Тот же мистер Ф. в июльском номере журнала, где была опубликована заключительная глава пересказа, поместил оду, посвященную автору "Королевы Мэб".
Очевидно, новый журнал финансировал сам Шелли с целью довести до умов соотечественников хоть часть написанного им за 23 года жизни.
Непрестанные разговоры о "Герольде" тоже понятны – занимаясь этим непривычным делом, Шелли был горд, как миссионер, насаждающий истинную веру.
Однако эта анонимная шеллиниана почти не привлекла внимания ни читателей, ни критики. Так что энтузиазм Шелли понемногу иссякал, а вернее всего не столько энтузиазм, сколько деньги, потому что издание, по-видимому, не окупало себя. Так или иначе, но в сентябре вышел последний номер "Герольда", и журнал прекратил свое существование.
Мери и Перси сразу же покинули Лондон и поселились в Бишопсгейте, возле Виндзора.
11
Между тем Клер тосковала в своем вынужденном сельском уединении. Общество Шелли, которое так согревало ее, так возвышало ум и сердце, казалось навсегда потерянным. Клер пыталась продолжать свои литературные опыты, не прекращала ежедневные дневниковые записи, кстати, в них упоминается ее повесть "Идиотка", над которой она работала с 1814 года и называла "самым любимым из своих замыслов". Одновременно она занималась сочинением пьесы "Гертруда". Позднее Шелли предлагал ее сочинения нескольким лондонским издателям, но они так никогда и не были опубликованы.
Клер, конечно, завидовала сестре, ей так хотелось и любить, и быть любимой, хотелось вернуться в Лондон, а может быть, снова отправиться в путешествие на континент… Иногда, в самых дерзких своих мечтах, Клер представляла себя спутницей лорда Байрона. Постепенно она так привыкла к этому своему то ли сну, то ли видению, что оно перестало казаться ей фантастическим.
Лорд Байрон виделся ей таким, каким он был изображен на литографии, помещенной в первом издании "Паломничества Чайльд-Гарольда". Книга появилась в марте 1812 года, вскоре после первой речи Байрона в Парламенте, сразу же сделавшей его скандально знаменитым. В книгу вошли две первые песни поэмы; несмотря на огромный по тем временам тираж – 14 000 экземпляров – она была моментально раскуплена. Литография представляла читателям молодого красавца с бледным, благородно удлиненным лицом, большими светлыми глазами, крупным носом, волевым раздвоенным подбородком, короткими энергичными усами над чувственно припухшим, прекрасно очерченным ртом. Темно-русая прядь кудрей, выбиваясь из-под белого тюрбана, ниспадала на плечо. Белый тюрбан, белая шитая куртка без пуговиц, кинжал в ножнах – поэт был облачен в албанский национальный костюм.
Чайльд-Гарольд приобрел европейскую известность задолго до завершения поэмы. Многих поразил облик паломника, не наделенного никакими добродетелями, абсолютно не похожего на "настоящего" героя. Образ поэта-беглеца сделался одной из ведущих тем европейского романтизма.
Тоскующий, грешный, во всем изверившийся, он отправляется в дальний путь без всякой цели, просто по зову сердца. Это произвело неотразимое впечатление. Почему? По мнению Луначарского, "всякий романтизм представлял собою продукт самоощущения лучшей части тогдашней интеллигенции – самоощущения их прежде всего как лишних людей. Некуда деться, все пути заказаны! И они уходят в философию, мечтательность, поэзию или пытаются изо всех сил трясти решетку той клетки, в которую попали". Среди удивительных величественных пейзажей и картин нравов герой поэмы беспрестанно обращается к своей тоске.
"Я плачу и страдаю оттого, что я гигант, а вы, карлики, хотите посадить меня в ваш мир. Я не могу его разрушить, он железный, но всё же я – гигант, я головой касаюсь звезд, а вы останетесь карликами. Единственное, что хоть как-то может меня утешить, – это природа или моя страсть к женщине" – примерно так прочли критики "Чайльд Гарольда" и, конечно, сразу же отождествили его с автором, недавно вернувшимся из долгих и тоже весьма неопределенных странствий, с автором, рассказы о гениальности и порочности которого, передаваясь из уст в уста, стали легендой. Байрон был кумиром романтически настроенной молодежи.
В 1813 и 1814 годах одна за другой вышли в свет четыре поэмы Байрона: "Гяур", "Абидосская невеста", "Корсар", "Лара". Герои этих поэм иррациональны, это титаны в любви, ненависти, злобе, преданности, они бросают вызов всему миропорядку. Протест их красив, много душ он поддержал и удержал от компромисса, от перехода в мещанство. Лучшие люди того времени, окруженные ужасом тогдашней послереволюционной жизни, застыли в гордой позе неприятия мира, стремясь добиться хотя бы моральной победы. Творчество романтика можно рассматривать как один огромный автобиографический роман, в котором сюжетом служила биография. Итак, Байрон разыгрывал свою личную жизнь на глазах у всей Европы, превратив поэзию в цепь жгучих автобиографических признаний.
Критика относилась к поэмам Байрона враждебно. Основным упреком Байрону со стороны "лондонцев", казалось бы, сочувствующих его радикальным взглядам, был упрек в болезненном эгоизме, исключающем подлинное поэтическое чувство. "Эгоистический индивидуализм" Байрона не раз подвергался осуждению даже в рецензиях, которые писал Ли Хент в пору расцвета их дружбы. Лэм считал, что Байрон – в лучшем случае сатирик. Особенно резки нападки Хэзлитта, осуждавшего Байрона за то, что он "упорно замыкается в Бастилии своих страстей. Этот эгоизм подобен раковой опухоли, разъедающей самое сердце поэзии". Однако Хэзлитт признавал, что "руины, оставляемые демонической разрушительной силой поэзии Байрона, притягивают взор и даже вызывают восхищение".
Консервативная критика писала о "бездарном буйном бароне Байроне". Особенно негодовал Вордсворт: "Этот безумец, вероятно, кончит свою жизнь в сумасшедшем доме. Стихи его вызывают у меня не столько отвращение, сколько жалость".
"Пусть нападают, – иронически улыбался Байрон, – меня в свое время уже так "поперчили" с обеих сторон, что теперь меня можно пронять разве только кайенским перцем или алоэ".
Великая власть его поэзии с каждым днем множила отряды его врагов и легионы поклонников. Следует отметить, что популярность Байрона была в Англии значительно более слабой, чем на континенте. Упорная национальная вражда преследовала его всю жизнь.
Летом 1813 года знаменитая мадам де Сталь, "повивальная бабка французского романтизма", писательница и политическая деятельница, высланная из Парижа за открыто враждебное отношение к наполеоновскому деспотизму, приехала в Лондон. Она принимала в своем салоне самых видных английских либералов и литераторов: Годвина, Макинтоша, Шеридана, но чаще других получал приглашения от мадам де Сталь лорд Байрон…
При первой же встрече с юным автором "Чайльд-Гарольда" мадам де Сталь с радостью отметила его живой, независимый ум.
"Я не знаю, что такое свобода, я никогда ее не видел, мадам…"
"И вот мы снова пятимся назад, к дурацкой старой системе равновесия в Европе, уравновешиваем соломинки на носах королей…"
"Храм славы, как храм персов – это вся вселенная…" – разговор с лордом Байроном положительно доставлял удовольствие именитой француженке.
Байрон же, скептически относившийся к "умным женщинам", для де Сталь сделал исключение. "Это действительно выдающаяся женщина, она совершила в умственной области больше, чем все остальные женщины, вместе взятые, ей бы родиться мужчиной".
Клер знала наизусть поэмы Байрона и имена его возлюбленных. Много лет спустя Клер вспоминала: "Я была молода, бедна, тщеславна. А он был окружен невероятной славой, такой славой, что все, и в особенности молодежь, молились на него, как на бога; тогда и сам Шелли бредил Байроном и повторял его стихи.
Его красота была так же знаменита, как и его слава, и он был всемогущ там, куда стремилось мое честолюбие…" Лорд Байрон в то время возглавлял театральный совет Друри-Лейна, на сцену которого Клер мечтала поступить.
Пока Мери томила себя подозрениями, Клер сочиняла послание этому "гению и злодею", автору бессмертных строф, "коварному безбожнику" и блестящему смелому оратору.
12
Время, проведенное в Бишопгейте – осень и зима 1815 года и первая половина 1816 года, – может быть, самое счастливое время в жизни Мери и Перси.
Их хорошо обставленный уютный коттедж выходил окнами на пустошь, поросшую вереском. Сзади к дому подступали глухие окраины Виндзорского парка. Место было до такой степени уединенным, что его не знали даже сборщики налогов. Мери наконец очнулась от своего болезненного оцепенения. Здоровье Перси тоже окрепло, и он начал обретать душевное равновесие.
Из Европы еще доносится топот солдатских сапог и конских копыт, еще тянет пороховым дымом, но главный вдохновитель и распорядитель всей этой общеевропейской бойни император Наполеон I сдался англичанам и пруссакам в битве при Ватерлоо 18 июня 1815 года и сослан на остров Св. Елены. Кто знает, надежнее ли окажется Св. Елена, чем остров Эльба, откуда Наполеон совсем недавно бежал и, высадившись в бухте Хуан, по горным тропам Южной Франции с горсточкой преданных ему людей кинулся на Париж. Тогда Людовик XVIII ретировался, а Бонапарт 20 марта 1815 года триумфально вступил в столицу… Сто дней продолжалось его вторичное правление.
Шелли перелистывал свой дневник – 20 марта 1815 года… 18 июня 1815 года…
Но все эти события уже не волнуют его до той юношеской лихорадки, которая немедленно срывала Шелли с места и бросала в гущу происходящего. "Да, я все тот же республиканец, ненавидящий рабство во всех его проявлениях. Но я начинаю понимать, что время действовать еще не наступило. Мы должны быть готовы к нему и по мере сил приближать его. Я делаю это своим пером".
18 брюмера и затем крушение империи, обратили интерес общества к героям, работавшим на "общественное благо" и лишенным эгоистического интереса. Высокий герой новой поэзии, дерзкий, мятежный, пренебрегал своим спокойствием и даже жизнью ради того, чтобы найти для человечества ответ на вопросы, поставленные историей.
Неподалеку от Бишопгейта, в местечке Марло, поселился Томас Лав Пикок. Он ежедневно бывал у Шелли. Друзья много гуляли по Виндзорскому парку и окрестным лесам, часто доходили до холма Эгхем, что на половине дороги между Лондоном и Бишопгейтом, вечерами читали греков. В середине сентября Мери, Перси и Томас разработали план путешествия вверх по Темзе. Хогг еще не вернулся после летних каникул, так что решили полностью положиться на опыт Шелли, который, еще учась в Итоне, предпринимал длительные лодочные прогулки, а в 1814 году, спускаясь вниз по Рейну, значительно усовершенствовался в навигационном мастерстве. И действительно, "капитан" Шелли неизменно оказывался на высоте положения.
30 сентября путники достигли городка Леклейд в Глостершире и попытались войти в узкие протоки Темзы, но, едва не сев на мель, поняли, что придется возвращаться. Прежде чем пуститься в обратный путь, решили провести несколько дней в гостинице Леклейда. Все трое были в отличном расположении духа.
"Посмотрите, как загорел наш капитан… да и к тому же он вдвое толще обычного!" – радовался Томас. Мери согласно кивала и от души улыбалась.
За два дня в Леклейде Шелли написал "Летний вечер на кладбище". Начальные строфы стихотворения сентиментальны, вполне в духе кладбищенской лирики XVIII века, зато под конец стихотворение набирает силу зрелой поэзии Шелли.
В последние дни пути Перси уже снились дубы Виндзора и письменный стол.
В Бишопгейте Перси окунулся с радостью в работу над новой поэмой. Ему долго не давалось название, и он принял предложение Пикока: "Аластор, или Дух одиночества". Греческое слово "Аластор" означает дух зла, и это верно объясняет суть поэмы, которая трактует полнейшее одиночество, квинтэссенцию, дух одиночества как зло.
Теперь он часами бродил под желтыми дубами, спускался к Темзе, белесое осеннее солнце не нарушало его сосредоточенности. Он нараспев бормотал строки, которые вечером ложились на бумагу.
22 октября Перси сообщил Хоггу: "Движение и рассеяние, доставленные путешествием по Темзе, столь благоприятно повлияли на мое здоровье, что меня почти покинули обычное уныние и раздражительность, и я без труда занимаюсь по шесть часов в день. У меня зародилось сейчас несколько литературных планов, и если теперешнее мое расположение продлится зимой, они, вероятно, будут осуществлены. Я понемногу читаю Цицерона, его философские диалоги. Прочел я также первые четыре книги "Форсалий" Лукана, которые кажутся мне гениальной поэмой, превосходящей Вергилиеву.
Дует восточный ветер, ветер осени, и деревья в лесу облетают при каждом его порыве. Уже кончается октябрь, месяц, когда ты обещал вернуться, ждем тебя у нашего очага".
13
Мери радовалась установившемуся распорядку. Вечерами, придвинувшись к камину, она штудировала "Энеиду" и знала, что скоро к ней подсядет Перси и прочтет отрывисто и в то же время чуть нараспев написанное за день.
Дует восточный ветер, ветер осени.
Был некогда Поэт, который умер
Безвременно, и из людей никто
С любовью не воздвигнул холм могильный
Над прахом охладевшим, только ветер,
Как будто очарованный, промчался
Над дикою безлюдною пустыней.
И мертвые осенние листы
Нагромоздил, как холм пирамидальный.
Так начиналось повествование о "непорочном юноше", который жил, пел и умер в одиночестве; изгойство, постоянные странствия типичны для романтического героя. Юноша был поглощен созерцанием Вселенной. Величие и красота высшего мира глубоко запали в его душу, придали неистощимое разнообразие всем его фантазиям. И до тех пор, пока юноша исполнен стремлением к бесконечному, он радостен, спокоен и полон самообладания. Но приходит время, когда его дух внезапно пробуждается и юноша жаждет общения с родственным ему существом. Тогда он создает в своей фантазии Видение, в которое влюбляется. В это заветное Видение он вкладывает все чудесное, мудрое и прекрасное, что только может нарисовать воображение поэта, философа и любящего человека.
Привиделась красавица ему,
Покрытая туманным одеяньем.
И вот она с ним повела беседу
Торжественно и тихо. И казалось,
Что говорила голосом ее
Его душа – в спокойствии безмолвном
Глубоких мыслей;
Он обратился к ней и увидал,
Что вся она жила и вся дышала
В своем полувоздушном одеянье;
Он увидал раскинутые руки,
Сверкавшие прекрасной наготою.
…
На миг она отпрянула назад,
Потом, отдавшись бешеному чувству,
С воздушной кручи кинулась к нему
И с ним слилась в объятье нераздельном.
Юноша проснулся, охваченный внезапной страстью, и бросился в путь, в ночную тьму, через холмы, долины и болотные топи. Он не давал себе отдыха. И даже тогда, когда уже окончательно иссякли силы, его еще долго вел "сладкий жар экстаза". Наконец где-то в уединенном уголке, который был приподнят, как "нежными руками", корнями сосен, он остановился.
И голову усталую на камень,
Как на подушку мягкую склонил.
Он понял: здесь, в неведомом приюте,
С природой слиться суждено ему.
Спокойно он слабел; невозмутимо
Беседовал с собой перед концом.
И улыбался бледною улыбкой.
Ни боль, ни страх не нарушили его последнего отдыха, не коснулись его живой души, обращенной в прошлое. Последнее, что он видел, была двурогая луна. Умер он перед рассветом, не пролив ни одной слезы. Искусство и красноречие слишком ничтожны, чтобы оплакать такую потерю. С уходом юноши земля и небо – все изменилось.