17 января 1817 года Шелли поделился с Байроном горькой новостью: "Сестра моей первой, так трагически погибшей жены подала на меня в Канцлерский суд с целью отнять у меня моих несчастных детей. Я обвиняюсь в том, что я революционер и атеист. Как видно, живя у меня, она похитила бумаги, подтверждающие это обвинение. Итак, меня повлекут к судилищу деспотизма и изуверства и отнимут от меня детей, имущество, свободу и доброе имя за то, что я обличал их обман и бросил вызов их наглому могуществу. Но я не сдамся, хотя мне намекали, что можно купить победу ценой отречения".
Шелли яростно боролся за Ианту и Чарльза, его адвокат Лонгдилл действовал решительно и умело. Но несмотря на все усилия, по постановлению Канцлерского суда от 17 марта 1817 года Шелли, обвиненный в нарушении церковных законов, в безбожии и неблагонадежности, был лишен отцовских прав. В качестве обвинительного материала привлекалась и поэма "Королева Мэб".
Впоследствии это трагическое событие в жизни Шелли будет прокомментировано уже упоминавшейся статьей "Литературной газеты" таким образом: "К счастью, порочные убеждения автора "Королевы Мэб" не только лишили его опеки над его собственными младенцами, но они же, увы, повергли его жену в бездну греха, проституции и наконец привели к самоубийству… Не стоит спрашивать моралиста типа мистера Шелли, как должны складываться отношения между людьми. Ответ его нам известен, он без колебаний бросит любящую его женщину или посоветует жене, чтобы она со своим хорошеньким личиком шла зарабатывать проституцией… Что такому, как он, человеческие терзания – он выше выдумок тиранов и священников, выше морали, закона и обычаев".
Реакция Шелли: "Я слишком горжусь тем, что избран их жертвой".
10
К концу страшной зимы 1816–1817 годов Шелли с иронией сказал: "Все людские беды либо приканчивают свою жертву, либо сами кончаются". На этот раз судьбе было угодно избрать вторую часть альтернативы. Во всяком случае, весной Мери, Перси, маленький Уильям и Клер со своей новорожденной, которой пока не дали имени и назвали просто Альба, что значит Заря, перебрались в Марло. Их новый дом по соседству с Пикоком был известен как "Альбион Хаус". Дом был двухэтажный, с высокой остроконечной крышей и нелепой мансардой. В одной из комнат, по размерам напоминающей танцевальный зал, Шелли устроили библиотеку. По углам комнаты водрузили гипсовые фигуры Венеры и Аполлона высотой в человеческий рост. К дому примыкал сад с лужайкой, окаймленной живой изгородью; яблони в саду как раз только вспыхнули бело-розовым цветом.
Неподалеку протекала Темза, и Перси с Пикоком часто уходили на берег пускать свои бумажные флотилии. В ясные солнечные дни на воду спускали небольшое парусное суденышко, которое арендовали вместе с домом. Почти ежедневно совершали пешие прогулки, в радиусе 16 миль они знали наизусть каждую тропинку. Пикок вспоминал, что прогулки с Шелли были всегда увлекательны: "…кажется, не было на свете такого дерева, былинки, птицы или букашки, имени которых он не хранил бы в своей памяти. Любое порождение земли было ему знакомо, всякое небесное явление он мог истолковать". Иногда друзья отправлялись пешком в Лондон – первые полпути лесами, полями, вересковыми пустошами, дальше уже по проселочной дороге – всего 32 мили! После такого долгого пути обычно два дня проводили в Лондоне, Пикока поражали сила и выносливость Шелли, которую трудно было предположить в таком худосочном и сутулом человеке.
Шелли писал из Марло: "Мы здесь проводим время с той спокойной размеренностью, которой так приятно наслаждаться, но о которой нечего рассказать".
После гибели Харриет стало возможным узаконить брачный союз, давно уже освященный природой. Все друзья и доброжелатели настаивали на том, чтобы эта формальность совершилась как можно скорее. В конце декабря 1816 года Мери Уолстонкрафт Годвин и Перси Биши Шелли были обвенчаны в присутствии напыщенной миссис Годвин и оживленного мистера Годвина, который старательно и безуспешно скрывал свое ликование.
В этот вечер впервые после своего бегства супруги Шелли обедали на Скиннер-стрит. Отрывистый, лающий смех хозяина, тяжеловесный старомодный юмор миссис Годвин, светящиеся ореховые глаза Мери – все говорило о примирении. Скоро Годвины нанесли ответный визит, они впервые увидели своего внука и провели в Альбион Хаусе четыре дня.
"Излишне говорить, – писал Шелли Байрону, – что мы пошли на оформление брака только по необходимости и что наше мнение о значении этого так называемого освящения союза и всех связанных с ним предрассудках остается прежним".
Но тем не менее урегулирование этой формальной стороны принесло Мери значительное облегчение. Она не реагировала теперь так болезненно на пребывание в их доме Клер, хотя повод для сплетен остался прежним и даже усугубился в связи с появлением на свет Альбы. Ее приходилось выдавать за дочь их лондонских друзей, которую отправили в деревню, чтобы поправить здоровье.
Но было ясно, что всегда отделываться этой отговоркой не удастся. Чем дольше малютка оставалась в доме Шелли, тем яснее становилось, что ее мать Клер. Домыслы же относительно отца могли быть самыми разнообразными. "Стоит слугам или соседям распустить слух, что отец девочки – я, и жители нашей христианнейшей страны не потерпят моего пребывания на этой земле", – писал Шелли Байрону и просил его принять какое-нибудь решение относительно Альбы. С легкой руки Годвинов гости в Альбион Хаусе не переводились. Вскоре приехали Хенты с детьми и сестрой миссис Хент Элизабет.
11
Стоял апрель, холодный, туманный. Камины плохо прогревали дом, но все были веселы и довольны. Вечерами зал, служивший библиотекой и гостиной, наполнялся звуками пианино и негромким приятным баритоном – это Клер аккомпанировала Ли Хенту, который пел ирландские и шотландские народные песни. Каламбуры, смех, серьезные литературные споры, прогулки… Шелли был упоен общением с Ли Хентом и с восторгом отвечал на его дружбу. Он уверял, что никогда не знал человека более доброго, благородного, чистого и смелого, более терпимого ко всем человеческим грехам и в то же время более безгрешного. "Это одна из тех счастливых душ, – записал Шелли в своем дневнике, – которых называют солью земли". Публицистическая издательская деятельность Хента вызывала у него благодарность и поклонение. После этого понятно, что к стихам Хента Шелли относился с пристрастием и сильно их переоценивал.
Хенту Шелли казался возвышенным и почти неземным существом. "Простодушие его превосходит все границы. Иногда я начинаю сомневаться, смертен ли он, как мы все", – шутил Хент.
Он восхищался стихами Шелли и с большим благородством и мужеством отводил бесконечно сыпавшиеся на поэта удары. Тогда Хэзлитт утверждал, что творчество Шелли "недоступно обычному пониманию", что это всего лишь "порыв к невозможному, лихорадка души", что "в стихах мистера Шелли есть сила и красота, но своеволие, каприз преобладают… У него нет уважения к поэзии, которая только зажигает воображение, а не сублимируется в метафизическую философию, отсюда его аллегории, загадки, парадоксы… Он лишь удовлетворяет свою потребность в силе и новизне, не считаясь с правдой и природой". Хент готов был поссориться со своим старым другом. Негодовал он и всякий раз, когда Лэм повторял при нем злую шутку Хэзлитта: "Многие становятся мудрее и добрее от чтения Шекспира, но кто станет мудрее и добрее от чтения Шелли?"
"Я", – резко обрывал его Хент и бросался в яростную атаку. Он доказывал Лэму и всем присутствующим, какое очистительное нравственное воздействие на читателя оказывает буйная фантазия Шелли, его пыл, нетерпение, тревога, какую веру в будущее вселяют грандиозные картины, сотканные им из света и любви.
Китс тоже считал Шелли человеком увлеченным бесплотными химерами, жертвующим искусством ради своих идей. Прямые просветительские задачи, которые Шелли возлагал на поэзию, Китсу представлялись абсолютно несовместимыми с ней. Хэзлитт отмечал: "Желание учить, которое постоянно владеет Шелли, превосходит его возможности, поэтому его успех обратно пропорционален замыслу. Лучше всего у него небольшие стихотворения". Хэзлитт неоднократно в своих статьях возвращался к творчеству Шелли. Окончательный приговор был таков: "Мистер Шелли, при всех своих ошибках, человек талантливый, нам жаль, что бурный темперамент дал насильственное и ложное направление всем его сочинениям. Однако у него есть мысли большой глубины и силы, образы редкой красоты, есть строки, полные нежности".
Надо отметить, что, несмотря на суровую литературную критику, все "лондонцы" без исключения, не только Хент, отдавали должное высоким нравственным качествам Шелли, его искренности, справедливости, щедрости и верности своим убеждениям.
У Хентов Перси познакомился с Хорейсом Смитом, который сразу же выделил его из множества собравшихся в тот вечер гостей. Перси ответил ему взаимной симпатией. "Мистер Смит пишет стихи и пасторальные драмы, знает, как делать деньги, делает их – и при этом добр и великодушен", – так характеризовал Перси своего нового знакомого. Смит стал искренним поклонником Шелли и завсегдатаем Альбион Хауса. Его поражала жертвенность Шелли и то свойство его натуры, которое обычно определяют словами "не от мира сего". Скоро Шелли в числе своих преданнейших друзей рядом с именем Хента называл имя Смита.
Пикок чувствовал себя в Альбион Хаусе как дома. Навещал Марло и Хогг, отношения с которым внешне оставались прежними, но внутренне они с Шелли всё дальше уходили друг от друга. За исключением Смита, все друзья и приятели Шелли были безденежными, а долги Хента могли соперничать лишь с долгами Годвина. К тому же летом обнаружились неоплаченные векселя на имя Харриет.
Из-за границы писал и просил денег брат Клер – Чарльз Клермонт. Шелли был по-прежнему всеобщим кредитором.
Кроме того, немалые средства тратил он на помощь беднякам Марло и окрестных деревень. Основным промыслом местных жителей было плетение кружев, но в те бедственные для Англии годы их товар почти не пользовался спросом. Нищета становилась невыносимой. Шелли обносил хижины больных, ослабевших селян горячим бульоном или гороховым супом. К ним постепенно перекочевали почти все теплые вещи из Альбион Хауса. Мери каждый день обнаруживала исчезновение то шарфа, то шапки, то пледа. Однажды Шелли вернулся домой разутым, в одних носках: он отдал свои башмаки встретившейся по дороге босой женщине. Зимой 1817 года он купил и роздал двадцать теплых одеял и много простынного полотна.
Субботние пожертвования, которые начал практиковать Шелли, скоро стали традицией. Вечером в Альбион Хаус сходились бедняки и получали от Шелли небольшое вспомоществование. Если сам Перси отсутствовал, то кошелек и свои полномочия он передавал соседям Медоксам.
Кроме Медоксов Шелли сошлись с жившими неподалеку братьями Телорами. И те и другие были людьми их круга. Перси старательно избегал случайных, не интересных ему знакомств. Переезжая в Марло, он предупредил соседей через работающего в доме обойщика, что его семья "не будет ни с кем общаться, посещать церковь и считаться с общественным мнением". Этим категорическим заявлением Шелли намеревался сразу же отпугнуть от себя всех зануд и болтунов, которых он панически боялся. Однажды слуга объявил о приходе господина, фамилия которого напоминала Шелли о недавно проведенном в его обществе безумно тоскливом вечере. Перси тут же вскочил с кресла и с криком: "Уж лучше побеседовать с дьяволом!" – вылез в окно, перемахнул через живую изгородь и помчался к Пикоку. Добравшись до друга, он повалился на тахту и, задыхаясь от смеха, прошептал: "Баррикадируйте двери, велите никого не впускать, пусть всем говорят, что вас нет дома – этот господин в городе". Как оказалось, визит в Альбион Хаус нанес отнюдь не тот зануда, которого Перси так испугался, а учитель музыки, занимающийся с Клер; между ними не было ничего общего, кроме созвучных фамилий.
К чудачествам Шелли привыкли, и никто из домашних или друзей не удивлялся, например, если, отправляясь на прогулку, он сообщал, что идет в Бишем-вуд, ближайший лес, "будить дьявола". Все знали, что, очутившись в гуще деревьев и кустарника, он обязательно произносил вслух какие-то заклинания.
Где для Шелли кончалась реальность и начиналась мистификация, сказать было трудно, он вообще любил разыгрывать комические сценки.
Однажды по дороге в Лондон Шелли шепнул Ли Хенту, что сидящая напротив пожилая леди его чем-то раздражает. Через несколько минут он обратился к другу с монологом Ричарда III из драмы Шекспира: "Хент! – воскликнул он. – Ради бога, давай сядем на землю и расскажем друг другу печальные истории о смерти королей…" По мере того как Ричард III изливал другу свои страдания, белесые, чуть заметные брови на лице пожилой леди всё больше краснели и выгибались, пока лоб ее не превратился в узенькую гофрированную полоску. Бесцветные глазки остались где-то далеко внизу и ошеломленно глядели то на Ли Хента, то на Шелли, выражая полное замешательство и даже испуг.
12
Визиты в Лондон были частыми. Всё еще тянулось дело, связанное с опекунством. Перси останавливался обычно у Хентов. Возвращаясь из Сити после очередных переговоров относительно детей, он всегда чувствовал себя совершенно больным. Однажды, рассказывая Марианне о новом отказе суда, Перси потерял сознание и упал. Испуганные Хенты едва привели его в чувство. На следующий день Шелли выплеснул свое негодование в шестнадцати гневных стансах, обращенных к лорду-канцлеру. Он обрушивает на так называемого слугу закона все проклятия Земли, Неба и человеческого рода.
Страна тебя клянет. Продажный суд,
Обманами награбленное злато
И попранная правда, право, труд
У трона Гибели кричит: "Расплаты!"Пока архангел грозный ждет, скорбя,
Чтобы ему назначил сроки случай,
Пока он терпит и щадит тебя
И медлит суд суровый, неминучий, –Пусть грянет громом гневный крик отца,
Пусть дочери мольба со страшной силой
Обрушится и, тяжелей свинца,
Тебя низвергнет в мрак сырой могилы!
…
Шелли так любил детей и так умел находить с ними общий язык, что все соседские ребятишки сразу же становились его друзьями. В Альбион Хаусе скоро прижилась маленькая Полли, чему ее очень нуждавшиеся родители были крайне рады.
Бедняки Марло и много лет спустя с благодарностью вспоминали "доброго мистера Шелли". Зато зажиточные селяне потешались над сумасшедшим из Альбион Хауса.
Несмотря на беспокойное житье и новую беременность, Мери много читала и упорно работала над своим "Франкенштейном". К маю 1817 года роман был окончательно завершен и переписан. Шелли тем временем вел в Лондоне переговоры о его публикации. Получив отказ от нескольких издателей, он все-таки договорился с издательской фирмой "Лекингтон и Компания". В марте 1818 года книга появилась на прилавках магазинов. Ни роман, ни сделанное Шелли предисловие не были подписаны, но посвящение Годвину почти обнаруживало автора. ""Франкенштейн, или Современный Прометей" даже по своей фабуле несомненно является одним из наиболее оригинальных и цельных произведений последнего времени", – таково было окончательное мнение Шелли.
Полтора века, прошедшие со времени опубликования романа, доказали, что Шелли не переоценил работу своей жены. "Франкенштейн" до сих пор читается с напряженным интересом. Он переведен на многие языки мира, неоднократно поставлен на сцене и экранизирован.
Почти одновременно с "Франкенштейном" из печати вышли дневники Мери Шелли, которые она вела в июле-августе 1814 года во время первого путешествия юных "вольнодумцев" по Европе. Эта маленькая книжка была озаглавлена "История шестинедельной поездки по некоторым областям Франции, Германии и Голландии".
Описание природы, городов, быта были как бы вкраплены в главы, насыщенные злободневным общественным содержанием. Мери, настроенной тираноборчески, общая картина жизни целого континента представлялась мрачной и бесперспективной.
13
Между союзниками не было единогласия по вопросу о французском короле: Россия не была расположена к Бурбонам, Англия же, напротив, была заинтересована в воцарении этой династии, считая, что Людовик XVIII в благодарность за предоставленный ему в последние годы приют будет во всем поддерживать Англию. В мае 1814 года союзники заставили Францию подписать Парижский трактат, возвращающий ее в прежние границы. Для урегулирования других спорных вопросов решили созвать в Вене 1 октября 1814 года конгресс союзных держав. "Народы покупались, продавались, разделялись и соединялись исходя только из интересов их правителей".
В 1815 году английские господствующие классы могли торжествовать победу. Им не только удалось сокрушить Наполеона – в основном чужими руками – и тем самым значительно ослабить позиции своего основного соперника – Франции как в Европе, так и в колониях, но и получить ряд важных экономических и стратегических пунктов: Мальту, Тринидат, Цейлон и пр., английское господство в Индии стало неоспоримым. Англия превратилась в первую державу мира по размерам колоний.
Основной задачей английского правительства стало подавление всех революционных и демократических сил как в самой стране, так и вне ее.
Еще в Бате Шелли написал черновой вариант политического памфлета "Предложение поставить реформу на всенародное голосование". Первый месяц в Альбион Хаусе был посвящен доработке памфлета. В подзаголовке Шелли указал: "Составлено Отшельником из Марло". "Вся страна, – писал он, – озабочена одним большим вопросом, решить который не вправе один человек или одна партия; и как он будет решен – предвидеть невозможно. Между тем от решения его зависит быть нам рабами или свободными людьми.
Нет нужды повторять здесь всё, что было сказано о реформе. Все согласны, что палата общин не представляет народ…
Сейчас как раз и следует выяснить, желает ли большинство взрослого населения Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии быть полностью представлено в своем Законодательном Собрании…
Я не сомневаюсь, что воля его именно такова и так думает большинство людей, знакомых с общественным мнением… К парламенту надо тогда обратиться с требованием, а не с петицией, чтобы он принял действенные меры для выполнения народной воли; а если парламент откажется, это будет значить, что парламент восстал против народа".
Далее Шелли предлагает, чтобы для выяснения этого основного вопроса в Лондоне в таверне "Корона и якорь" собрался митинг представителей всего без исключения населения Великобритании и Ирландии.
Для покрытия расходов на эту кампанию следует объявить подписку. Сам Шелли намеревался внести 100 фунтов – одну десятую часть своего годового дохода.
На последней странице этого документа Шелли говорит, что у каждого должен, естественно, возникнуть вопрос: "Каково же личное мнение человека, вносящего такие предложения?"
И отвечает: "Самый верный путь к благожелательным переменам – постепенность и осторожность; иначе вместо порядка и свободы, попираемых ныне, у нас воцарятся анархия и деспотизм". Таково было глубокое и неизменное убеждение Шелли. Он видел теперь свою цель в том, чтобы направить все силы на подготовку умов и душ человеческих к грядущим коренным переменам социального и политического строя. Шелли чувствовал себя в силах глубоко и основательно заинтересовать окружающих проблемой улучшения человечества. "Любой, самый малый шаг к этой цели хорош, ибо это шаг к тому, что неосуществимо в течение жизни одного поколения".