"Республика, – считает Шелли, – является такой общественной системой, которая лучше всего обеспечивает счастье и истинное величие человека. И все же, – продолжает он, – не было бы ничего безрассуднее, нежели отмена в нашем конституционном государстве королевской власти и аристократии, прежде чем общество постепенно достигнет той зрелости, когда само сможет отбросить эти символы своего младенчества".
За издание памфлета взялся Чарльз Оллиер. В середине марта 1817 года "Предложение о реформе" было опубликовано, но, к величайшему разочарованию автора, резонанс оказался более чем скромным.
К этому времени борьба в Англии уже шла на спад. 23 апреля 1817 года Шелли с грустью написал Байрону: "Что касается нашей страны, Вы, конечно, слышали, что министры одержали победу, и никто при этом не роптал, если не считать голодающих, а для их усмирения имеются войска".
"А помните, как несколько месяцев назад Вас рассердили мои слова, – ответил лорд Байрон. – Надеюсь, теперь я имею право их повторить. Да, я люблю свободу слова и печати, я люблю "Хабиас корпус"… если я их имею…"
Интересам Шелли этого периода как нельзя больше соответствовал только что законченный Пикоком новый роман "Мелинкорт", бичующий парламентскую избирательную систему, политическую беспринципность, нечистоплотность реакционных издателей "Куотерли ревью", экономическое положение Англии, увлечение идеалистической немецкой философией и многое другое.
"Ваш "Мелинкорт" очень мне нравится, – говорил Шелли, – в нем больше живости и мысль определеннее, чем в "Хедлонг Холле"". Особенно смеялся Шелли над сценой выборов в одном из пресловутых "гнилых местечек"; действительно, сюжетная ситуация здесь гиперболизирована и доведена до абсурда; правом голоса в этом местечке обладал лишь один человек, и он избирал двух депутатов в Парламент. С нескрываемым ликованием читал Шелли страницы, уничтожающие ненавистное ему "Куотерли ревью" ("Квартальное обозрение"), именуемое Пикоком "Узаконенным обозрением".
В начале 1818 года Пикок приступил к новому роману "Аббатство кошмаров", который Шелли суждено было прочесть уже за границей.
14
Летом 1817 года Шелли был всецело поглощен работой над новой поэмой "Лаон и Цитна". Каждое утро селяне видели, как мистер Шелли проносился по улицам в сторону леса Бишем-вуд. Его развевающиеся каштановые кудри золотились на летнем солнце. Вскоре Шелли скрывался за холмом. Возвращение на закате было столь же стремительным. Весь день он проводил в лодке или в лесных зарослях. Шелли мог работать только у воды или в лесу, только там в одиночестве мог собрать все силы и приобщиться к стихии, к хаосу, копящему в своих бездонных глубинах звуковые волны. Только из хаоса рождается космос, гармония, мир – учили древние.
"Я избрал для новой поэмы Спенсерову строфу, – объяснял он в предисловии, – не потому, что считаю ее более высоким образцом поэтической гармонии, чем белый стих Шекспира или Мильтона, но потому, что этот стих не может служить прибежищем посредственности; тут надо или пасть, или одержать победу".
Он работал над поэмой "бесстрашно", "стремительно" и с "полным пренебрежением к критике". Шелли захлебывался мыслями, образами. Стараясь ничего не упустить и объять необъятное, поэт низвергал на бумагу потоки, водопады слов, это был некий словесный потоп, в котором повторы и длинноты были неизбежны. В "Лаона и Цитну" Шелли вкладывал весь опыт своего ума и сердца. "Мне с детства знакомы горы, озера, море и лесная глушь. Я взбирался на альпийские ледники и спускался по течению могучих рек. Я видел шумные города и наблюдал страсти, которые вспыхивают и разгораются среди людских масс, угасают и сменяются другими. Я видел наиболее явные примеры разрушений, приносимых войной и тиранией: города и селения, обращенные в почернелые развалины, и неимущих, голодных жителей, сидевших подле своих разоренных гнезд. Поэзия Древней Греции и Рима, современной Италии и нашей собственной страны, подобно природе, была для меня предметом любви и наслаждения". Весь этот богатый запас впечатлений лег в основу мистико-космических и символических картин, составляющих поэму. Звуки, извлеченные из хаоса, выстраивались в сложную девятистрочную строфу – ажурную, насквозь прорифмованную, но вместе с тем неколебимую в своем строжайшем порядке. Девять строк, и еще девять, и еще 536 раз по девять строк! Никогда, ни до, ни после, Шелли не создавал таких длинных поэм. Рождаясь в сознании поэта и потом материализуясь в слове, появлялась на свет одна из первых в Европе подлинных лирико-эпических или национально-героических поэм. В эту новую, необычайно емкую жанровую форму вмещался главный исторический конфликт эпохи. В письмах Байрону Шелли утверждал, что "Французская революция может быть названа основным содержанием эпохи, в которую мы живем". Китс, всегда очень чуткий к социальной атмосфере времени, говорил о том, что его современники не считали события, происшедшие во Франции, делом прошлого. В те месяцы, когда задумывалась и создавалась "Лаон и Цитна", один из крупнейших радикальных деятелей Англии – Ричард Карлайл писал: "В городах не говорят ни о чем, кроме революции".
Поэма начинается с отдаленного удара грома, прокатившегося над водой стремительно растущим туманом. Туман охватывает всё пространство, скрывает от глаз восходящее солнце, и тьма чернее ночи низвергается на землю. Но невероятный грохот бури раскалывает эту тьму, в вышине возникает лазурная брешь, она увеличивается, становится яснее и безмятежней, ее пронзают сияющие недвижные облака. Борьба между темным смерчем и ослепительным светом продолжается долго, пока в небе не всплывает белая луна. Тогда откуда-то издали, из светящейся долины возникает неясной формы очертание, напоминающее барк с поднятыми парусами. Оно стремительно приближается, и оказывается, что это сплетенные в стремительной схватке Орел и Змея. Могучая птица то парит на своих медлительных распростертых крыльях, то стремглав бросается в сторону, и ее золотые перья мерцают в белом лунном свете. Сквозь них холодно сверкает многоцветная кольчуга Змеи, которая стиснула тело Орла металлическими кольцами. От боли и усталости Орел замедляет полет, снижается, почти задевая крыльями волны, и тогда красный гребень, увенчивающий голову змеи, вспыхивает радостью победы. Но мертвая хватка орлиных когтей не ослабевает. Стальное кольцо, стискивающее шею Орла, разжимается, и птица снова взмывает ввысь, подобно клубу дыма, вырывающемуся из вулкана. Наконец обессиленная Змея падает в океан, а Орел, лязгнув золотоперыми крыльями и издав пронзительный победный крик, улетает.
Такова символическая картина борьбы Добра со Злом. Свобода и слава Франции попраны, и мировое Зло, воплощенное в образе Орла, побеждает. Но Добро не погибло, Змея всплывет из пучины и медленно пробирается между волн к ногам ждущей ее на берегу женщины. Эта женщина прекрасна, по ее мраморно-белой коже скользят мерцающие зеленые блики – отражение морской зыби. Она поднимает Змею, и та сворачивается на ее груди. На лодке из лунного камня и тростника женщина переправляется через океан и привозит Змею в Храм. Это сооружение такой неистовой красоты и фантазии, которое не могло бы быть создано человеческими руками. Добро спасено, оно бессмертно. Здесь, в неведомом Храме, оно накопит силы для новой схватки со Злом.
Такова главная философская концепция автора.
Герой поэмы – юноша Лаон, случайно оказавшийся свидетелем рокового поединка, сопровождает женщину и узнает от нее изначальные тайны бытия. Когда-то на грани хаоса стоял самый первый житель вселенной. И вдруг – о чудо! – из дикой тьмы бездны засияли два метеора – утренняя звезда и кроваво-красная комета. Их лучи переплелись в схватке, короткая беззвучная вспышка боя – и прекрасная утренняя звезда упала в бурный поток. Восторжествовало Зло, восторжествовал дух Зла, Сила, имя которой "Легион" – "смерть, землетрясение, жажда, безумие, страх, религия, тирания". Дьявол пировал победу, мир стал подвластным ему царством горя. Поколение за поколением скитались по земле бездомные, голодные, ненавидящие друг друга люди. Они не признавали добра, которое утратило свое звездное очертание и превратилось в Змею. Великая сила Добра пресмыкалась у ног человечества, и каждый пинал и проклинал ее.
Значит, Шелли нарушил общепринятую символику и сделал образ Змеи воплощением добрых сил не случайно, не по прихоти своего воображения, а следуя замыслу поэмы.
Шло время, Добро возобновило борьбу с Дьяволом, и в сердцах людей вечный страх стал уступать место надежде. Тогда поднялась Греция, ее борцы и мудрецы, очнувшись от веками длившейся ночи, зажгли свет. С тех пор всякий раз, когда силы тьмы заново вооружали врагов, над полем битвы всходила солнцеликая слава Греции. Как только свет начинал одолевать вражеские легионы, раздавался гул землетрясения, возвещающий начало схватки Орла и Змеи.
На этом экскурс в тайную суть вещей и событий заканчивается и начинается "повесть о человеческих страстях".
"Земля, в которой я жил, – рассказывает теперь уже сам Лаон, – была населена тиранами, ее горы, зеленые пастбища, океан и солнце прокляты. Раб состязался в грехах и беспутстве со своим поработителем, так две змеи, струящиеся во прахе, готовят смерть путнику". Слезы слишком часто туманили глаза сограждан, и Лаону хотелось заключить в свои объятия их бесприютные сердца. Вместе с Лаоном росла девочка – сирота по имени Цитна. Она была как бы его вторым я, и никого на свете он не любил сильней, чем этого двенадцатилетнего подростка с глазами, как два звездных неба. Однажды она сказала юноше: "Ты зажег в моем сердце светильник, который озарит путь миллионам рабов, они выйдут из подземных темниц, и их тела сбросят вековое оцепенение. Но прежде я приведу к тебе в Золотой город бесчисленные вереницы освобожденных женщин. Ведь разве свободен мужчина, если рабой остается женщина? О, светлый брат моей души! Мои щеки леденеют при мысли, что мне предстоит свершить, но во мне достаточно сил. Мы расстаемся не навсегда, мы встретимся…" – говорила Цитна. Но события разворачиваются не так, как она задумала. Ее намерения становятся известны тирану. Лаон просыпается от лязга оружия и криков солдат. Цитны нет, но он слышит ее голос и идет на него. Девушка лежит на земле связанная и бесстрашно глядит на врагов. Обратив просветленный взгляд к Лаону, она сказала: "До свидания. Я спокойна, как сама истина. Эти запятнанные кровью люди – всего лишь рабы, а разве рабам подвластна истина". Лаон выхватил нож, но четверо солдат бросились на него. Его приковали к железным воротам тюрьмы, притаившейся на вершине скалы. Оттуда он видел, как отчалил от родного берега корабль с пленной Цитной.
Пережив нечеловеческие муки, герои поэмы в конце концов освобождаются и поднимают на борьбу с тиранами миллионы сограждан.
Дальнейший ход событий таков: "Пробуждение великого народа, пребывавшего в рабстве и унижении, осознание им своего нравственного достоинства и свободы; бескровное свержение поработителей; разоблачение религиозного обмана, помогавшего держать угнетенных в покорности; мирное торжество патриотов, терпимость и благожелательность подлинного человеколюбия; попытка искоренить пороки не карами и жестокостью, но состраданием и добротою; вероломство тиранов; заговор правителей Мира и реставрация изгнанной династии с помощью чужеземного войска; истребление патриотов и победа старого порядка; последствия деспотической власти – междоусобная война, голод, мор, господство суеверий, разрушение семейных уз; временное торжество угнетателей – верный залог их неизбежного падения; преходящесть невежества и заблуждений и бессмертие гения и добродетели". Так сам Шелли вкратце пересказал свою поэму. Ложным, по его мнению, методам Французской революции, приведшей к новой тирании, Шелли противопоставил идеальную революцию в Золотом городе, которая совершается по законам любви и альтруизма. Непротивление Лаона и Цитны приводит их к гибели. Точка зрения поэта – непротивление больше поможет победе революции, чем вооруженная борьба, лишь умножающая насилие. Шелли не хуже Байрона понимал, что революции "не делаются на розовой воде".
Мысль его мучительно прорывается к истине. Устами Лаона Шелли вопрошает и заклинает: "Неужели зло должно вечно вытекать из зла и боль должна рождать боль? Ведь мы – братья!"
Единственное, что для него было непреложно, – безграничное доверие к нравственным силам народа. Он утверждал, что судьба Англии определяется ее тружениками – ткачами, пахарями, оружейниками.
В предисловии к поэме Шелли еще раз отмечал, что итоги Французской революции разочаровали многих, но ведь иначе быть не могло, "разве могли внять голосу разума жертвы, страдавшие под гнетом общественного порядка? Разве может вчерашний раб сразу стать свободомыслящим?"
Итак, поэма, в которой Шелли со всей откровенностью выразил свои взгляды на мораль, политику и религию, была завершена, видимо, 21 или 22 сентября. Во всяком случае, 23 сентября Мери записала в своем дневнике: "Шелли только что закончил "Лаона и Цитну" и отправился вместе с Клер в город". Сама Мери опять не поехала – их дочке Кларе Эвелине шел двадцать первый день. Ее появление на свет 2 сентября отмечено в дневнике всего двумя словами: "Родилась Клара", и дальше следует обычный перечень прочитанных книг, дел, визитеров.
В ноябре 1817 года поэма "Лаон и Цитна" была опубликована, но сразу же по требованию издателя Чарльза Оллиера изъята из продажи; разошлось всего три экземпляра, причем один из них волей судеб попал в руки обозревателей "Куотерли ревью".
11 декабря Шелли в письме Оллиеру призывает его пересмотреть свое решение, занять "возвышенную и надежную позицию мужества": "Если Вы сейчас дрогнете, именно это может обрушить на нас карающую руку закона. Как они были бы рады добраться до кого-либо из круга Хента с помощью самого могучего их оружия – испуга жертвы.
Посетители Вашей книжной лавки и жалкий ханжа, который перешел от Вас к другому книгопродавцу, – это еще не публика. Вы потеряете нескольких клиентов, зато приобретете новых, и Ваша торговля получит характер, более соответствующий собственным Вашим принципам".
Но только после того, как долго сопротивлявшийся Шелли все-таки внес в поэму необходимые, по мнению Оллиера, исправления, она вышла в свет теперь уже под названием "Восстание Ислама"; произошло это в январе 1818 года.
15
За время, проведенное в Марло, то есть меньше чем за год, Шелли написал 6000 стихотворных строк; кроме грандиозного по объему "Восстания Ислама" он работал еще над двумя поэмами. Одну из них – "Розалинду и Елену" – Шелли закончил в черновом варианте и не возвращался к ней до августа 1818 года. Другая задуманная им поэма – "Принц Атанас" – навсегда осталась незавершенной. Ее фрагменты были опубликованы только после смерти автора. Эта поэма, повествующая о печальной судьбе идеального юноши, написана в значительной степени по образу "Аластора". Принц Атанас, "избранник лучистой Мудрости", бескорыстно раздавший несчастным все свое состояние, погиб, так и не найдя воплощения своего идеала.
Кроме этих поэм Шелли написал в Марло 26 стихотворений, не говоря о переводах гомеровских гимнов и трактатов Спинозы. К этому следует добавить множество страниц публицистической прозы, среди них памфлет на смерть принцессы Шарлотты, дочери ненавистного Англии принца-регента. Написан он был в ноябре, в дни, когда вся Англия, потрясенная внезапной кончиной принцессы, носила траур. Нация возлагала на Шарлотту большие надежды, сторонники реформы надеялись, что все их требования будут выполнены, как только юная принцесса заменит на престоле своего отца, реакционного принца-регента. Очевидно, эти иллюзии питал и Байрон. Во всяком случае, он откликнулся на смерть Шарлотты скорбными стансами, в которых писал о "глубокой неизлечимой ране, нанесенной Свободе". Но Шелли не разделял общего настроения. В своем памфлете, известном под названием "Нам жаль пышного наряда, или Забудь об умирающей птичке", он говорит, что смерть прекрасной наивной девушки – конечно, горе, но ведь в стране ежегодно умирают сотни безвестных страдалиц. Народ Англии нищ и голоден, повсюду вспыхивают мятежи, которые караются смертной казнью. Накануне кончины принцессы в Дэрби были повешены трое рабочих. Почему же страна, пренебрегая всеми национальными бедами, погрузилась в меланхолическую скорбь по одной-единственной? Да и возможно ли говорить, что со смертью Шарлотты погибла Свобода Англии? Свобода Англии погибла значительно раньше, она давно казнена – обезглавлена.
"Давайте медленно и почтительно проводим до могилы труп Британской Свободы – и если появится некий сияющий фантом и соорудит себе трон из сломанных шпаг, поверженных во прах скипетров и корон, то мы скажем, что дух свободы поднялся из могилы, оставив в земле лишь свое смертное тело, и преклоним перед ним колена".
Шелли разослал памфлет нескольким издателям, но при жизни поэта он так и не был опубликован, а появился в печати только в 1843 году.
Несмотря на ежедневную напряженную работу, список книг, прочитанных Шелли за год, по-прежнему велик. Кроме нескольких романов Вальтера Скотта, литературной биографии Кольриджа, критических работ Лэма, поэм и писем Томаса Мура, сочинений Уильяма Годвина и других английских авторов, Шелли постоянно читал на греческом пьесы Эсхила и Софокла, "Илиаду" Гомера, диалоги Платона, а на латинском – Апулея и Овидия.
Мери за тот же 1817 год отметила в своем дневнике 73 наименования книг, причем некоторые из них в двух, трех и даже четырех томах.
Эмоциональное перенапряжение, подъем у Шелли обычно сменялись подавленностью и всё нарастающим страхом, что его могут лишить права воспитывать детей и от второго брака. Подавленность усугублялась простудой. В осеннюю непогоду в доме было сыро, мрачно и холодно. Мери решительно настаивала на отъезде в Италию или на Кентское побережье – выбор она предоставляла мужу. Шелли предпочел Италию.
С конца января 1818 года в Альбион Хаусе начались сборы в дорогу. 10 февраля вся компания – Перси, Мери, Клер, трое детей и две кормилицы (одна была нанята недавно, а другую, Элизу Фогг, они привезли еще из Швейцарии) – окончательно покинула Марло и перебралась в Лондон, с тем чтобы оттуда уже отправиться за границу.
После долгого затворничества молодые люди с радостью бывали в опере, несколько вечеров подряд слушали Моцарта – "Фигаро", "Дон Жуана", посмотрели драму Байрона "Абидосская невеста", трагедию Мильмана "Фацио", пантомиму "Гулливер", новую комедию в театре Друри-Лейн, которую Мери охарактеризовала в своем дневнике как "чертовски плохую", еще раз посетили Британский музей. Их всюду сопровождали Пикок, Хогг, Хент и Хорейс Смит.