* * *
Хата Голышкиных. Пол земляной. Дыра в крыше заткнута тряпьем.
Марфа Андреевна Голышкина про Утешева:
– Вран, вран он, вот он кто!
Александр Васильевич Голышкин :
– Я советский человек, и ты меня не прижимай. Я так Утешеву и сказал! А он живет за счет народного достояния. Его поведения несознательная! несоветская!
Соломы, если хочешь знать, у нас уйма… рожь уродилась хорошая и соломы много. Он, если хочешь знать, соломы пожег на пятьдесят крыш – из одной самодури пожег – вот он какой! Сын пишет – сходи, папа, к Соколинскому, а зачем я пойду, когда у них с Утешевым одна согласия. Утешев – он коварный. Он коварничает…
Как тебя зовут? Запомню! Ничего не трудно! Запомню! Фрид Абрамовна! Милок! Дочка моя ненаглядная! Думаешь, солома мне нужна? Абрамовна, вот те крест, плевал я на солому, пускай Утешев ею подавится! Пускай опутает ею жану свою! А мне важна любовь! Милок мой, дорогая гостья! Мне человек важен! Что ты приехала, это я век не забуду, и плевал я на солому! Эй, Марфа, старуха, куда стаканы́ убираешь: я еще пить хочу.
Абрамовна! Милок! Я в Германии был! Я в Венгрии был! Во всех странах был! И мне все люди равны! Всех люблю! А ты, Абрамовна? Правильно! Есть плохие, а есть хорошие, вот и вся деления! И другой разделении не признаю!
Марфа, дура, зачем водку убрала! Я еще пить буду! Абрамовна! Дочка моя золотая! Милок! Я в Германии был, в Будапеште был, в семи странах побывал и был у меня друг, ну – невозможный друг! Родная кровь! Жданов фамилие! А где он сейчас? Потерял… не найду… А Петя – мой сын – воспитанный, ну невозможно, ну сильно воспитанный, ну, нет сил, какой воспитанный!
Эй, старуха, куда водку уносишь? Кто в доме голова – я или ты? Как ты смеешь меня обманывать и водку тайно уносить?
Абрамовна, милок мой, а на войне я – веришь ли – никого не убил! Вот крест! Никого не убил!
Дочка моя золотая, что я тебе скажу! Дети мои заняли все центральные города – дочь в Москве, сын в Казани, другая дочь в Липецке, другой сын в Ухте, ну, а Петя, сын, – моряк! Собой видный – моряк! Ну, такое дите – таких нету больше! Говорит – отслужу, женюсь. А на ком ему жениться? Если ему в пару себе, такую же невозможно-хорошую, то им только и останется не по земле ходить, а на аэроплане летать.
Милок, дочка золотая, я воевал, в семи странах был, но убивать – никого не убивал. Зачем мне людей убивать? Было дело, мне в Германии один сказал: смотри, домишко какой аккуратный, а живет в нем один дед. Давай этого деда убьем и домишко очистим. Я ему: разве так ученые люди поступают? Как так – взять да убить? Нет, я не убивал! В Германии был – не убивал! В Будапеште был – не убивал! В семи странах был – не убивал! Вот я какой!
* * *
"Привет дедушке и бабушке от внуков Лени, Саши и Коли.
Дедушка и бабушка, я живу плохо, потому, что мамка получает с папы алименты и пропивает. А мне приходится воевать с кобелями. Выгонять их из дому. Мое здоровье хорошее и Шурика с Колей.
Папа тоже пьет водку. Но папа живет хорошо. Тетя его нас не обижает. Дает нам денег на кино.
Жду ответа.
До свидания, дедушка и бабушка. Желаю Вам жить хорошо.
Ваш внук
Голышкин Леонид Николаевич".
(тринадцать лет)
Бочаров, первый секретарь Избердеевского райкома комсомола:
– Вот вы на Утешева обижаетесь, что он старикам соломы не дал. Разве ему до соломы? С него требуют поголовье скота, нам Америку догонять, он на это нажимает!
– Но поголовье-то скота – для кого? Для людей! Значит, про поголовье людей тоже надо думать.
– Это вы хорошо сказали – поголовье людей. Но надо, чтоб сверху указали. Обязательно надо, чтоб указали! Без этого дело не пойдет.
Она трудолюбивая…
Май 1959 г. Свердловская область, Сосьва, Гари, Линтовка. Уголовные лагеря
Лозунги: "Выполним решения XXI съезда", "Труд – дело чести, дело доблести и геройства". Доска передовиков производства.
Нары в два этажа. Серое белье. Тяжелый кислый запах. Из-за одинаковой одежды все сначала кажутся на одно лицо. Я не очень-то поднимала глаза, но потом огляделась и стала различать. Все отвечают очень внимательным и пристальным взглядом.
Библиотека. Книга отзывов: "Прочитав роман "Сын рыбака", мне очень понравилась идейность романа. Действия героя, мужество, справедливость, твердость Аспера являются поучительными".
Про "Войну и мир" написано кратко: "Война и мир – глубоко волнующая книга".
Витя Петров , паренек, к которому я приехала, читает "Подростка":
– Достоевский – ох и нервный тип! Его сразу много не прочитаешь: душу переворачивает и жить потом не хочется.
При библиотеке выпускается литературный журнал. Там печатаются лирические стихи, там есть свой Журавлев (прежде чем попасть в лагерь по указу 49-го года – изнасилование, он преподавал электротехнику в Краснодоне).
Тихо, тихо вокруг,
Всё чарует весна.
Мы с тобою, мой друг,
И над нами душа.
В этот вечер златой
Ты прижмешься ко мне,
Я скажу, что судьбой
Предназначена мне.
Очи ярче твоих
В жизни я не встречал.
Ты взглянула – и в миг
От любви запылал.
Есть у него и гражданская лирика:
Если враг задумает нарушить
Мирный труд и счастье матерей,
По приказу партии обрушим
Мы огонь прицельных батарей.
Эй, солдаты,
Бравые ребята,
Выправка гвардейская,
Четкие шаги.
Мы верны присяге,
Мы полны отваги,
В бой идти готовы,
Берегись, враги!
В лагерной многотиражке опубликовано письмо крупнейших воров страны:
"Мы даем обязательство бороться с такими фактами, как воровство, картежная игра, паразитический образ жизни, промоты вещдовольствия, а также с унижающими честь и достоинство советского человека фактами мужеложества".
Лунатиков, Ласточкин, Рулев – всего 21 подпись.
* * *
Когда моя командировка окончилась, начальство пригласило меня на уху (что на уху вы приняли приглашение, мы так оценили, так оценили, вы даже представить не можете).
Весь вечер начальник лагеря майор Манухин был угрюм. Встретился со мной взглядом и, словно услышав вопрос, сказал:
– Я такой мрачный потому, что предчувствую: будет неладное. Вот знаю, готовится что-то, замышляется. Меня интуиция никогда не обманывает.
Наутро подполковник Шимкевич, сильно возлюбивший меня потому, что я его землячка (родилась в Орше), сказал:
– Эти уголовники народ такой… как бы вам сказать… не члены профсоюза, одним словом. А тот, что устраивает побег – это отпетый, пропащий. Я говорю: ну, куда бежишь? Зачем бежишь? Далеко ли уйдешь? А он отвечает: "День – да мой!"
Вот он как рассуждает. Вырвется на волю и считает: всё мое. Вот человек идет – хочу убью, хочу зарежу – его жизнь моя, и одежка моя, и сапоги то же самое. Не пожалеет, убьет. Потом разденет, разует… Эх, что говорить, одно слово: отпетый. А еще раздобудет у вольных горошину из конопли и всякой такой дурманящей всячины – анаша называется. Один покурит – и давай рыдать, цельный день плачет, заливается. А другой – вот веселится, хохочет. А третий – глядит, на дороге спичка, а он перешагивает через нее, как будто она не спичка, а бревно. Одно слово: наркотик. Такое с людьми делается, даже вам не описать. А вот тот, что нынешней ночью подорвал, так я думаю, что он по той причине, что проигрался. И ему сказали: беги, а то убьем. На побег играл, понятно? А карты что делают, это неописуемо. Один старик ночью пришел, стучит, плачет. Что с тобой? Я, говорит, зубы проиграл. Да, было у него шесть золотых зубов, а он их, прошу прощения, проиграл и вот боится идти в барак, а другой проиграется, от злости руку себе прокусит, а иной от злости как трахнется с верхней нары на пол, в кровь разобьется. А играть не перестает. Нипочем. Ну, что вам тут рассказывать? Одно слово: карты!
Вот поглядите на того человека – он вольный, видите, всё озирается, озирается, чего-то боится, да? У него затмение ума. Был здоровый, хороший. Кончил Лесотехнический институт, работал с заключенными. И вот один заключенный его напугал, схватил за горло. Ведь им, заключенным, что муху убить, что человека – всё одно. И вот он теперь навек больной, напуганный, всего страшится. Ну, что говорить? Одно слово: паразиты! А еще лучше: сволочи!
* * *
Начальство поминает политических добрым словом – с ними не было хлопот, с ними легче было выполнять план. Один майор (он твердо усвоил мое отчество и никак не мог запомнить имя) произнес о прежнем населении лагеря целую речь:
– Поверите ли, Фаина Абрамовна, такой культурный народ, такой вежливый. Нет чтобы схамить или там выругаться. И не устраивали никаких хаотичных безобразий. С ними куда легче было работать, которые по 58-й статье осу́ждены.
– Теперь их у вас нет?
– Нет, Антонина Абрамовна. Выпустили. Конечно, некоторые, может, и зря сидели. За разговор, например. Конечно, разговоры тоже поощрять не надо, и острастка, безусловно, нужна. Но не десять же лет давать за разговор, верно я говорю, Серафима Абрамовна?
Помолчав, мечтательно добавляет:
– 58-я – она трудолюбивая… (Умолкает.) 58-я – она вежливая… (Мечтательно умолкает.) 58-я – она не грубит, нет, это я вам верно говорю, Анфиса Абрамовна!
Теперь ты поняла, как у нас?
Белоруссия, сентябрь 1960 года
Заседание исполкома в деревне Масоны
Председатель : Исполком считаю открытым. Слово даю Степаненко, бригадиру полеводческой бригады. Он нам расскажет о ходе уборки картофеля и поднятия зяби. Давай, Степаненко.
Степаненко: Ну, что сказать? Дела наши поганые. Все государственные сроки прошли. Трактор день проработает, три стоит. Картоплю посеяно 21 га, выкопано 10. Пока, конечно, колхозник свое не выкопал, на общее поле не пошел. Несознательность! Теперь, конечно, свое выкопали и каждый день по 30 человек на поле, на уборке картопли. Есть такие женщины – Вильбой, Бриль, – что выкапывают по 600–700 килограмм. А есть, конечно, такие женщины, которые тормозят. Ну, конечно, трошки школа помогла, но мало.
Председатель сельсовета : Предупреждаю последний раз: семячек нельзя. У кого назрел вопрос?
– Есть хоть один справный плуг?
– Все три плохи.
– Почему тракторы стоят?
– Запасных частей нет. Гоняем по всей Белоруссии, на Украину заглядывали, нет шестеренки – хочь плачь, хочь помирай.
Встает сивый старичок по фамилии Давыденков :
– Погано работаете! Уже не первый раз слышу: части нас угробляют. Сегодня в Белоруссии нет частей – так что ли? Шестеренку достать – целое дело! А ты езжай в Чернигов! Из-под земли достань! С неба бери! Нэма частей? Не хочу того слушать. Нэма частей? Безобразие! А только бригадир сам не зробит! Надо помогать! Дело погано, и стыдно нам. Усе.
Боянок, бригадир тракторной бригады:
– Вот ты не веришь, что нет в Белоруссии запасных частей. А я тебе гово́рю: за три года не удовлетворили ни одной моей заявки – понимаешь, ни одной! Этому винту – пять рублей цена, а я за него сто заплачу, триста заплачу, у меня трактор пойдет, – а винта нет, понимаешь, нет? Ни в райбазе, ни в области.
Еще ты нас срамишь, что мы бригадиру не помогаем. Так в это ж надо вдуматься: для него люди – кто? Для него люди – серая скотина. Пускай выполняют, а на остальное ему наплевать. Для него колхозник – крепостной. Он на людей плюе, он людей нисколько не жалее. До меня ему рукой не достать, я – тракторист, и я сам на него плевать хотел, но я вижу, как он до людей. К нему приходят попросить, а он, как глухой, – не слышит. Я тебе сколь хочешь примеров приведу!
Панченко , молодой колхозник:
– Я не тракторист, я пастух, но и я могу пример привести. Да, я должен копать картошку. Но когда моя жинка пришла до бригадира попросить лошадь, привезти дрова, он ей сказал: "Сама здоровая как лошадь, вози сама".
Чи шо я – дачник? Чи курортник? Нет, я робить не отказуваюсь, но пускай будет справедливость. Вот и Омельченко Антону надо было хлев покрыть, он к бригадиру, а бригадир его… к такой-то матери. А вы слухайте, и не надо насмешки делать. Зачем к матери посылать, если к тебе твой брат колхозник подошел дело попросить? Зачем ты некультурно поступаешь и посылаешь к… такой-то матери? Ну, и на этом я кончу! (Гордо.) Смейтися!
Колхозник Кравченко : Я тоже приведу пример. Про Василенка. Кто про него худо скажет? Никто! У него жинка дояркой, дите малое, хлопчик Петро. Сломал он ножку. На медицине гово́рят: сейчас же к хирургу. Василенко к бригадиру – дай, мол, коня, – а бригадир и бровью не повел. Василенко хороший колхозник, и Василенко хлопчика своего на плечах 15 километров тащил. Это как? Надо делать так, чтобы было добре! А не добре – не надо! Ты, Степаненко, в сторону не гляди! Ты слухай!
Председатель колхоза : Нельзя так уж очень говорить! Не так уж дело! Не вполне верно! А устав требует! Забывать нельзя! И бригадир работает как следует, как полагается, и ты, Омельченко, не ори! Тише, тебе говорят, а то пойдешь из зала! Вот как будет! На исполкоме так не ведут! И выступают одни лодыри!
Колхозница, Надя Шуман : Вот у нас завсегда так: скажем, что погано, а на нас орут. Я доярка, меня в колхозе все знают. Я работать уходила, дитя малое к люльке привязувала, он у меня раз через это чуть не задохся. Но что мне было делать? Робить надо, вот я и ходила. И вот седьмого июня надоила я сто одиннадцать литров молока, побачила, а мне записали сто пять! Как это вышло, а, бригадир Степаненко? Если ты так хорошо робишь, как председатель гово́рит, почему такое происходит? А, нечего сказать? А почему? Потому, что дисциплина зажата! И критика зажата!
Колхозник Клименок : Это кто же лодырь? Я, например, в год тысячу сто трудодней зарабатываю. Я честно работаю, вон еще год не кончился, а у меня – я подсчитал – уже восемьсот наработано. А Степаненко мне: "Иди, борони собой".
А почему? Машины колхозные и все хозяйство колхозное, а не только Степаненкино. Он плуги у себя во дворе держит, он всё хочет в своем сарае запрятать. А он не понимает, что это наше, а не только его. Ты будь с людьми по-хорошему, больше от тебя ничо́го не треба.
Колхозник Сурко : Всё, что говорили здесь про Степаненко, – чистая правда. Ему бы помещиком быть, а не бригадиром. Вот выкопали мы картошку, сложили где попало, и ее половину уворовали. Я сказал про то старшине. Степаненко спрашивает:
– Ты донес?
– Ну, я.
– Поплачешься, я тебе это вспомню.
Да что я, крепостной у него? Он об скоте думае, об скоте он плаче, а за людей у него душа не болит. Ну, а на дворе, конечно, глыбокая осень и если мороз грянет, картошка замерзне, поэтому надо ее убирать скорей, и это бригадир казав правильно!
Председатель сельского совета Сергей Андреевич Войтович : Какие вы имеете возможности? Вы имеете прекрасные возможности. Вот. Это надо понимать. На это нельзя закрывать глаза. Вы должны прислушиваться к критике. И если что не так, можно поправить. Надо было мобилизовать. Принять меры. А меры не были приняты. Надо сделать выводы. А вы выводов не сделали. Это не секрет. И надо прямо сказать. И кое-что правильно в адрес сказали! И надо смотреть правде в глаза! Надо было это учитывать? Надо! Данный участок не был обеспечен? Не был! И это вопрос колючий, скрывать не приходится. Мы примем решение и обяжем, и взыщем. Мы должны выполнять свой устав и показывать пример. Массовая работа в колхозе запущена! И это надо учесть! И не забывать! И доказать своим личным трудом! Не мешайте гово́рить! Не компроментируйте! А то и вывести не долго! Мы здесь будем проводить больше агитации. Поэтому иногда бывают разные случаи, которые! И я надеюсь, что данная бригада скоро озимый сев закончит. И выполнит! Надо обязать! И оказать практическую помощь! И давайте в этой части дело наладим! А если народ ошибся, мы поправим! Усе!
* * *
"Товарищ корреспондент, здравствуйте! Это мое маленькое письмо, которое я пишу вам, есть конечная часть того исполкома, на котором вы присутствовали 30 сентября в деревне Масоны.
На другой день снова было назначено бригадное собрание. Информирует председатель колхоза – Кончис Иосиф Степанович. После краткой информации, касающейся непосредственно уборки картофеля, перешел к вопросу исполкома и заявил, что исполком и выступающие товарищи собрались не поправить дело в данной бригаде, а разложить трудовую дисциплину и опозорить меня в присутствии постороннего человека. Но, говорит, мы об этом поговорим в другой раз и в другом месте, на бюро райкома партии. И еще, говорит, вы специально сговорились, чтобы снять бригадира, а это не входило в повестку дня и в обязанности исполкома. А когда был задан вопрос: а сегодня входит? – ответил: нет. Колхозники спросили: а когда же? Никогда! – последовал ответ. Он говорил еще долго и угрожающе, а кончил так: "Это был не исполком, а концерт умалишенных". И тогда все присутствующие встают и в один голос уходят: "Нам здесь делать нечего!"
Он видит, что дело приняло негодующий оборот и пахне бензином, давай кричать и со слезами: "Товарищи! Товарищи! Товарищи! Стойте, погодите, вы же люди, я извиняюсь, товарищи, я не так выразился!" Но, конечно, многие ушли, и только после этого он стал внимательно прислушиваться к голосу выступающих, а их было много.
И далее: "Ну вот, товарищи, мы и разрешили все вопросы, до десятого октября правление изберет более честного и настоящего бригадира. Всё! Можете расходиться!"
Вот что было у нас на другой день после исполкома, дорогой товарищ корреспондент.
Остаюсь с приветом
Николай Василенко".
* * *
Николай Ганюк : Абрамовна, теперь ты поняла, как у нас? Он так считает: ему одному жить, а всем дру́гим пропадать. Что захочет, то и зробит.