* * *
Николай Павлович [Анциферов] проводил лето в Норвегии на берегу Раумы. На груди на цепочке висело обручальное кольцо, оно было для него живой связью с невестой, залогом счастья. И вдруг кольцо потерялось. Он был в отчаянии, всё вокруг померкло.
Фрекен Анна сказала: – Успокойтесь, всё будет хорошо. Кольцо вернется к вам. Даже если форель проглотила его, найдя на дне Раумы, – оно не погибнет: рыбаки выудят форель, ее зажарят, и я подам вам ее с кольцом на блюде.
На другое утро обшарил дно Раумы – тщетно. Понурый брел домой, держа в руках шляпу, и вдруг услышал, как что-то звякнуло в ней – стал ощупывать – кольцо! Фрекен Анна ничуть не удивилась.
* * *
– Почему ваши дети не кричат?
– Кричат воро́ны, когда перелетают с дерева на дерево, а у меня люди, а не вороны.
* * *
– Как будем есть кабана – просто или эстетически?
– Эстетически!
– Ну, тогда наделаем украинской колбасы!
* * *
Вошел в класс – ребята стоят на партах. Не сделал замечания, стал вести урок, словно ни в чем не бывало. Рассказывал про моря и озера и время от времени спрашивал: – А у твоего отца был день рожденья? – А гости были? – За столом сидели? – А на столе кто-нибудь стоял? Нет? Так что же ты – так тебя, так!
* * *
– Я уж совсем было приготовилась плакать…
* * *
– Дайте, пожалуйста, прикурить!
– При вашей солидности давно пора бы иметь свои собственные спички.
– А при вашей плюгавости вам давно в последний раз морду били?
* * *
Шершавое самолюбие.
* * *
– Поверьте мне. Поверьте так, как верят в школе во время урока геометрии. Не раздумывая.
* * *
– Тихий: с губ мухи не сгонит.
* * *
– Мы с братом маленьки остались. Хорошо, хоть дядя есть: помогаеть.
– Чем помогает-то?
– Бьёть.
* * *
– По словам – самые святые. По делам – самые грешники.
* * *
– Кто у погромленного возьметь, тот сам погромленный будеть.
* * *
На первой странице тетради написано наискосок крупными буквами: "Собственноумные мысли". Следом идет цитата из Толстого – о храбрости моральной и физической.
– Так ведь это Толстого мысль, а не твоя?
– Что ж, что Толстого? И я так думаю.
* * *
– Одна путь.
* * *
– Вот я расскажу вам – было три мальчика, назовем их… А, В, С…
* * *
Девчонке, которая постоянно врала: – Проверять каждое твое слово?
Или иначе: раз ты сказала, значит, так оно и есть, буду верить, не раздумывая.
* * *
– Я, как князь Мышкин , ужасно необразованна, ничего хорошенько не знаю, если спросить у меня: ни кто именно, ни в котором году, ни по какому трактату.
* * *
"Он был счастливой наружности, хотя почему-то несколько отвратительной". ("Идиот"!)
* * *
Бесконечная тоска, отчаяние, бессилие. Сердце не то что тяжелое – грузное…
* * *
– Дети очень любят тебя.
– Я знаю. И мне иногда даже страшно от этого становится.
* * *
Я ждала вспышки, в которой бы он обнаружился. Но нет, этого не было. Холодная (насмешливая иногда) ровность.
* * *
"Господи, сохрани мне память!" [ "Граф Монте-Кристо"]
* * *
Учитель не должен привыкать ни к достоинствам, ни к недостаткам своих учеников.
* * *
Ушел от нас, ничего не поняв, никому не поверив…
* * *
– Мама, подари мне земной шар.
– ?
– Ну, как ты не понимаешь: зимно́й шар, шар для зимы. Все так говорят!
* * *
"Человек, раз входя в мою душу, никогда из нее не уходит. Я приемлю его "с сапогами и с шашкою"" .
* * *
Внезапный и сильный удар. Лихорадочная, автоматическая поспешность. Как будто в ней можно было укрыться от страшной вести.
* * *
Слушали с беззаветным вниманием.
* * *
Ее послали в общежитие – посмотреть, чисто ли. Пришла, взглянула – и тотчас же, не говоря ни слова, принялась мыть полы.
* * *
– Гляжу, в заборе дырка – я – нырь туда!
* * *
Глухого мужика, который на зов откликался: "Аюшки?" – так и прозвали – "Аюшки".
* * *
Нужно быть человеком – лишь в этом решение задачи. И ценить выше всего не идею, а просто людскую судьбу.
* * *
Возвращение врагов народа в М<оск>ву – самая не-актуальная проблема из проблем соц. реализма.
* * *
"Нет, нет. Не хочу. "Не хочу" – одно из трех слов, которые я говорила в иные минуты, когда была одна. Второе было – "больно". Третье – "ничего" – не в утешительно-ободряющем смысле, а в смысле пустоты – ничего ".
* * *
День усталости. День молчания. И горечи. Серый день.
* * *
Монологист не терпит возражений: если ты не мыслишь так, как он, если ты выражаешь ту же мысль иначе, не так, как он, значит, ты ошибаешься. Если он тебя не понимает, значит, виноват ты. Он диалектик и материалист, и если ты думаешь иначе – значит, ты метафизик и идеалист.
* * *
Спорить честно, не торопиться с ярлыками, не подвергать сомнению наличие доброй воли у ваших противников. Мы не привыкли уважать идейного противника. Мы умеем его ставить только к стенке. Мы не умеем спорить. Мы не умеем убеждать. И нам наплевать на людскую судьбу.
* * *
– Почему ты так редко, так мало говоришь?
– Когда Бог создавал человека, он не зря дал ему два уха и только один язык.
* * *
"В тебе дремлет художник, и он громко всхрапывает порой".
* * *
Несказанное слово хуже головешки.
* * *
"Когда эта тоска – кажется, что из жизни выкачан воздух. Нет света. Нечем дышать. Нет прибежища. Тоска очень болит. Это боль души. Объяснить ее нельзя".
* * *
4 октября 1958 года
Сегодня хоронили Фалька .
На доске объявлений, вперемежку со всякими "объявляется конкурс… условия конкурса…" "В четверг состоится…" небрежно, размашисто написано: "Умер Р. Фальк. Гражданская панихида в МОСХе в 11 часов".
Народу было много. Рядом со мной стояла красивая, но очень накрашенная женщина. Ей хотелось плакать, но она боялась: со слезами потекли бы ресницы и румянец. Она смотрела перед собой, крепко сжав губы.
Первым говорил Эренбург, и в голосе у него слышались слезы. Он сказал очень коротко:
– Я надеюсь, что наши дети и внуки увидят, как работы Фалька станут украшением русских музеев.
Когда человек умирает, ему говорят "прости" и думают при этом "прощай". А я хочу сказать – простите, простите, что мы не сумели сделать вашу жизнь более легкой…
Нисский сказал: "Он много и незаслуженно страдал. Он учил нас бескорыстию и подвигу в искусстве".
Потом пела Дорлиак. Я не знаю мелодии. А слова были похожи на те, что звучат, когда слушаешь трио Чайковского.
На стенах висели картины – портреты и натюрморты. Я видела их в его мастерской несколько лет назад . Нынче врезался в память и неотступно стоит перед глазами красный, почти алый графин рядом с каменной египетской головой.
Я глядела и думала, что только сейчас поняла: когда Блок говорит о музыке, он имеет в виду не только мелодию, но и слово, и живопись. Вот этот алый цвет звучал. Звенел.
Я так и не увидела его лица – цветы, цветы и людские спины.
Я не стала проталкиваться…
* * *
1959 г. Тамбов, Избердей, Ивановка.
– Тетя Маруся, а ты не горься, не горься, плюй ты на него! Вот я иной раз скажу маме грубо, а она и не поглядит в мою сторону.
– Твоя мать со своим дедом живет, вот она на тебя внимания и не оборачивает. А я… Мой дед на фронте убитый. Сын в моей избе живет, меня кормит, как же мне на него внимания не оборачивать? Это хуже нет наказания, когда твой сын тебя никогда не приутешит, а только на тебя волком смотрит и даже не хочет, чтоб ты за стол с ним садилась, и за всё, за всё тебя винуе. Ведь он однова́ чуть меня не убил… Как же мне на это внимания не оборачивать? Как же это не считать за беду? Маленький такой желанный был… А теперь только огрызается.
* * *
Бабка Ариша: Когда сына убило, уж я кричала, кричала. И не могу я его забыть и каждую что ни на есть минуту его помню…
* * *
Метет, метет. Окна залепило. А хозяйка стрекочет над ухом:
– Чего ж ты лицом молодая, а волосы седые? Какое у тебя переживание было? А скажи, скажи мне, вот запустили новый шар, надо же, наука что делает, в самое небушко шар запустили, а ну, как этот шар столкнет солнышко с места? Что мы тогда будем делать?
* * *
Она же: – А в Москве харчуются хорошо, там всего вдоволь, рыба и такая, и растакая и у всех телевизоры.
* * *
Она же (поздний вечер, мы лежим на печи, и она рассказывает мне свою жизнь): А сын жанился в город, на яврейке. А яврейки, они знаешь какие? Агромадные, здоровущие…
* * *
Она же: – Я ее переупрямила, она не за того вышла, а за этого, за которого я хотела.
* * *
Бочаров, первый секретарь Избердейского райкома комсомола:
– Наша область закупила десять тысяч телят, а куда их девать? Какую мы можем устроить им теплую зимовку? И думать нечего! Наука дошла: воспитывать холодным способом. Чтоб круглый год – на холоде. Очень полезно.
– А теленок знает, что это ему полезно?
– Должен знать! Раз сверху указано – должен знать! (Глаза в сторону, короткая, быстрая улыбка). У нас тут в одной деревне свиноматка убежала. Через полгода отыскали ее в поле – сама толстая, поросятки при ней, как налитые. Лучше, чем те, что остались на ферме. Вот теперь и учимся воспитывать в температуре, близкой к уличной.
* * *
Он же: – У нас секретарь райкома партии требует, чтоб мы сельское хозяйство назубок знали. Соберет всех – и ну гонять: "Бочаров, – скажет, – объясни, как отличить утку от селезня?" Я: "По перу?" Он: "Вот и нет! Еще как?"
Я и то, и се, а он – недоволен. Еще, говорит, есть отличие. Я, знаете, совсем голову потерял с этим селезнем. "А еще, – говорит, – кто из вас умеет доить коров? Как же так – с других требуете, а сами не умеете?" Стал я втихую учиться доить коров. Приеду на ферму, отыщу доярку постарше – бабушка, мол, поучи! Сначала всё в рукава доил, всё в рукава. А сейчас – с кем хотите поспорю, здорово научился.
* * *
Правление колхоза. Гаснет свет. Главный агроном равнодушно говорит: "Ах, мать вашу…" Свет тотчас зажигается, агроном смотрит на меня испуганно.
* * *
Объездчик Дятичев Василий Андреевич: – Я помню, давал я ему солому… В счет помощи давал… (Глядит в сторону.)
– А документ где?
– А вы что ж – мне не верите?
– Почему? Верю. Но только я и Голышкиным верю. Я вас не знаю, их не знаю. Вы говорите одно, они – другое. Как же мне без документа разобраться?
Из толпы, наперебой:
– И правда! Что ей Голышкин, сват, что ли? Он ей никто. Ехала из Москвы, чтоб разобраться! Подумаешь, как приятно на лошади 20 верст в эдакую погоду – вон как лицо ветром обдуло. Что она, с Голышкиным детей крестила, а? Ей – что ты, что Голышкин – всё одно. Человек хочет разобраться, понять, вот и дай ей документ, нечего языком трепать!
* * *
"Пишу вам пожелания в вашей яркоцветущей жизни… Целую вас несколько тысяч раз…"
* * *
Водитель: – Сыновья у меня хорошие. Один уж выучился на инженера, а другой через год учиться пойдет – если, конечно, живы будем. Загад – не богат.
* * *
Эвакуация. Вечер. К дому подъезжает телега, на ней четыре куля. Кули выгружают, несут в дом, кладут на пол. Один куль зашевелился: ребенок. Четверо ребят.
Ни стола, ни стула, ни кровати.
* * *
Начальник тюрьмы Головкин:
– На имя нас… если хотит…
* * *
Раскосяк : – Тут у нас с вами, дорогой товарищ, получился форменный раскосяк.
* * *
Мы с Володей Муравьевым провожаем Руню .
– Не люблю провожать, – говорю я.
– А встречать?
– Встречать люблю. А вы разве не любите?
Он пожимает плечами:
– Нет, не люблю.
– Почему?
– Вокзал – это нейтрально .
Мне здорово хотелось дать ему по затылку.
* * *
Алик Н.: – Провожать – это пошлость. (Он же: – Быт мешает творчеству.)
* * *
– И лицом хороший, и характер тихий… А не люблю я его, вишь, как получается.
* * *
– Что ж ты за такого маленького вышла?
– А на что мне высокий? Собак на него вешать, что ли?
* * *
– Сгинь-ка, сделай мне такое великое уважение.
* * *
– Что такое "ни то ни се"? А, понимаю: это отметка "тройка".
* * *
– Евгений Онегин – хороший или плохой?
* * *
Чужие жизни душили его.
* * *
У маленькой Ирины любимый герой – кошка: никому не лижет рук.
* * *
Если бы вашими соседями по коммунальной квартире были ангелы, вас раздражал бы шелест их крыльев. А наши соседи – ох, не ангелы… И стучат они – ох, не крыльями…
* * *
– Ты кыску из себя не выстраивай!
* * *
Рядом – и так далеко – жила покинутая ею страна.
* * *
Когда-то в детстве после всякой горести она уходила к себе в комнату и повторяла несколько раз вслух: "Через неделю всё пройдет". И утешалась.
* * *
Нельзя было сделать эту синеву будничной – это означало перестать видеть.
* * *
Легче самому уступать, чем гнуть других.
* * *
– И за что только девушки тебя любят?
– А я ласковый.
* * *
Белые глаза убийцы.
* * *
Рогатая вишня.
* * *
На всё отвечала с готовностью: – С-сию же минуту!
(Со свистом!)
* * *
– Он всегда готов лаять в нужном направлении.
* * *
Единственный сюжет о поездке в Белоруссию, не вошедший в "Блокноты журналиста" (см. главку "Теперь ты поняла, как у нас?", стр. 113).
В Борщовке меня отыскал Николай Михайлович Василенко из Масонов. У него 13-летний сын, который с младенчества не ходит – больные ноги. А голова хорошая. Около братишки кончил 4 класса, и учителя помогали. А семилетки в Масонах нет, ходить из Борщовки в Масоны учителя не станут. Как быть?
Я сказала, чтоб завтра пришел за мной, я посмотрю на парнишку и соображу, как быть. Николай Михайлович заехал за мной на той самой белой лошадке, которую ни один колхозник, кроме бригадира, до той поры не запрягал.
До Масонов 7 км – лесом и полем. Я сидела на соломе и глядела вокруг и не могла наглядеться – день был золотой, осенний, чистый. Лошадка шла медленно. Это был самый мой лучший день в Белоруссии.
Василенко навек загорелый, очень высокий, а глаза синие, почти у всех белорусов такие. Лицо умное, смотрит пристально. Мальчишку, видать, очень любит. Мальчик чем-то похож на отца, только глаза зеленые и тоже очень светлые:
– Когда я был малым, у меня была болезнь полиомиелит. И с тех пор я не могу ходить. Если я вырасту невученым, как же я буду жить?
На ногах новенькие башмаки. Всегда новые.
На обратном пути Василенко приостановил лошадь и показал мне волчьи следы. (Привет Акиму Мореву .)
Василенко: – Я около сына тоже читаю. "Три мушкетера" все пять книг прочитал. А вашу статью я читал, как вы выручали хлопца из лагерей . Выручили?
Помолчав: – А моего хлопца выручите?
* * *
От Миши Василенко пришло письмо: "То, что я обещал, я делаю. Но Петруненко ко мне еще не приходил. С приветом к вам Миша Василенко.
Жду ответа".
* * *
Старый, больной, проигравший себя человек. Что с него возьмешь?
* * *
Прокурор в бешенстве, кричит девушке, которой он только что сообщил: ее отец осужден на 10 лет без права переписки: – Что вы на меня смотрите, будто запугать хотите? Не запугаете!!!
* * *
– Будете жаловаться, все материалы поднимем. Если ваши юбки потрясти, то и не такое узнать можно. Идти против решения горкома – это значит идти против партии. Я не советую вам жаловаться, а то мы и прошлое ваше вспомним… Таким путем…
(Первый секретарь Ново-Алтайского горкома партии – учительнице, которая пришла искать у него защиты.)
* * *
– Какая вы худенькая.
– А я никогда справная не была.
* * *
– Топора боюсь, пилу не уважаю.
* * *
Когда я была в Ярославле, Шура звонил мне каждый вечер. Соседка по комнате Нина Прохоровна сказала:
– Каждый день… Не пойму я – денег вам девать некуда или вы сохранили чувство?..
Шура, услышав это, немедленно сказал:
– Ты должна была ответить: "Мы сохранили чувство, что денег девать некуда!"