* * *
Перевязочная. Женская смотровая. Мужская. Одна буфетная на 100 чел.
* * *
– Мы родственникам не врем.
* * *
Вот эта толстая – инструктор по стрелковому спорту! С закрытыми глазами – в яблочко.
* * *
У всех, кто пришел справляться о больных, – просительные глаза. Это делает их всех похожими друг на друга.
– Я насчет Иваницкого… Я относительно Громова…
Одна тетка всё время возвращается:
– Я еще вот чего хочу сказать… Знаете, она какая… Выстирать, вымыть – это только моя обязанность… Она еще когда маленькая была…
Доктор всех помнит. Ни разу не раскрыл книгу.
– Она не поправится.
– ?!!
– Неоперабельный рак пищевода.
* * *
Зоя Флоридовна.
* * *
– Какое с вашей стороны будет мнение?
* * *
– Я вас хочу спросить словесно…
* * *
В халате длинный, очкастый, лысый. Ходит с поилочкой и поит больную мать. Она лежит желтая. Оранжевая. Будто выкрашена в растворе стрептоцида.
* * *
Напротив по коридору – мужчины. Стук костей домино.
* * *
– Каких только болезней не бывает! Подумать только!
Ресниц и веснушек – на троих человек.
* * *
– Вы мне отвечаете за все сердца!
* * *
– Больше всего не люблю дежурить в справочной. Как говорить: "Надежды нет"?
* * *
– Его бы после такой операции – на два-три месяца в санаторий. Как в Швеции делают. А [у нас] он пойдет в пятиметровую комнату.
* * *
Неоперационный день легче. Послеоперационный – куда труднее.
* * *
Хирург долго глядит на эту огромную толстую женскую ногу, которую он должен сейчас ампутировать.
– За мной, ребята! – говорит он и решительным жестом делает первый надрез.
* * *
– Разлука ты, разлука.
– С кем же у вас разлука?
– Со свободой.
* * *
– Можно ли глохнуть, если несчастен? Нельзя. Умирай, погибай, а душа пускай будет жива.
* * *
Раздумья крупной солью я посыпаю веселье.
* * *
Поливанова кто-то со страшной силой хлопает по плечу:
– Здоро́во!
Поливанов видит: незнакомый, ошибка. Но страшно зол за удар. Поэтому, когда тот спрашивает:
– Ну, как Федор Федорович?
– Удар хватил.
– Не может быть! А Петр Иванович?
– Проворовался! – и т. д.
* * *
– Не врет только ленивый.
* * *
– Честные – они жестокие. Им не жалуйся, не пожалеют.
* * *
В позе спящего гладиатора – пьяный.
* * *
В 37-м заступилась и испугалась.
* * *
Ирина: – Одуванчики – цветы из детства.
* * *
– У нее, как у ведьмы-русалки, так и сквозит "черная середина" .
* * *
Ничто так прочно не гасит свет в душе, как личные несчастья. Тут уж не отмахнешься, не забудешь – оно вечно с тобой.
* * *
В спокойствии всегда есть какой-то холодок. "Уходилась". Да.
* * *
– При коммунизме на каждом углу будут три крана: с водкой, с пивом и с водой.
* * *
Тесть – зятю: – Не за то я тебя люблю, что ты горький пьяница. И не за то, что ты жизнь моей дочке покалечил. И не за то, что ты вчера морду мне набил. А люблю я тебя за то, что ты простой советский человек.
* * *
"Если б собрать в одно место людей из разных лет жизни – по выбору… Кто был бы у меня тогда?"
* * *
"Я бы сейчас охотно почитала бы Уильяма Локка . Красиво, трогательно и неправда".
* * *
Истину дубиной не вколачивают.
* * *
– Я б его в доме вместо кошки и то не держала бы.
* * *
– Это была семья со всеми мещанскими добродетелями: с чтением вслух по вечерам, с Диккенсом и прочей сентиментальностью.
– Да, припоминаю: что-то такое и в самом деле было…
* * *
– Она такая тихая, такая тихая, даже плюется и то лампадным маслом.
* * *
– Какие у тебя отметки?
– От двух до пяти.
* * *
– А не помешает ли это гражданским установлениям и дальнейшим видам России?
– Перестаньте паясничать.
* * *
Онемевшее от ужаса время.
* * *
– Глаза потускнели, оплыла, на человека стала непохожа. Зачем жила, объясни, зачем?
* * *
– Ненавижу пьяных.
– Ну и глупа. Ты подлецов не люби, а пьяных – обожай.
* * *
Пьяный – он счастливый. Всем кажется, что он как свинья, а сам себе он кажется птицей.
* * *
Тайная внутренняя работа. Ждать неожиданного от телефонного звонка, письма, стука в дверь. Ведь она сказала: вот возьму и приеду. Значит, могла позвонить по телефону или постучаться в дверь.
* * *
Обошли по службе:
– Я давно решил, что это меня не касается. Ну, а он всегда лает в указанном направлении. Он любит начальство. Искренно любит.
* * *
Незрячий дом.
* * *
Заплаканные окна.
* * *
Советчику первая оплеуха, это он наблюдал не раз.
* * *
– Я был бы там не из последних удальцов (в психиатрической больнице).
* * *
В штабе идет совещание. Звонок. Говорит жена. Всё слышно: полевой телефон – он самый звонкий.
– Феденька, третий день мяса нету, я же тебе говорила.
– В гарнизоне нет, и у тебя нет. Будь здорова.
Кладет трубку.
Но ведь можно позаботиться, чтоб в гарнизоне было мясо. Возможна и такая трактовка. Ведь теперь не война, в гарнизоне – жены, детишки.
* * *
– Юмористы очень обидчивые.
– Да, правда. Зощенко, например, очень обиделся на постановление .
* * *
– Не такие мои годы, чтоб это читать – у меня ноги гудут.
* * *
Подлецов, конечно, на свете много. Но самое легкое и самое страшное, что мы можем сделать, это сказать: всё равно тут ничем не поможешь. Нет, я верю в каплю воды. Она всё же точит камень. И в каплю в море. Ничего не проходит без следа. Ни доброе, ни дурное. И, как любила повторять Софья Ковалевская, "говори, что знаешь, делай, что должно, а там будь, что будет ".
* * *
"Если зерно не умрет, то останется одно, а если умрет, то даст много плодов".
* * *
Из рассказов Ахматовой.
Тышлер , как ни странно, видел меня очень реалистически: два глаза, один нос – подумать только! И отсюда (тронув висок) ничего не растет. И вот, как будто, в 3-м № "Лит<ературной> России" будет мой портрет работы Тышлера и хвалебная статья обо мне!
_______
– Я выбрала самые понятные стихи Осипа . Но и самые понятные могут показаться кому-нибудь непонятными, и он станет эпицентром землетрясения.
* * *
Обидели при тебе человека – и ты виноват.
* * *
Подполковник Шимкевич сильно возлюбил меня, потому что я его землячка: родилась в Орше .
Этот симпатичный подполковник, опрокинув себе на колени тарелку с ухой, орал на жену, которая ровно ни в чем не была виновата:
– Черт бы тебя подрал! Пошла бы ты к чортовой матери, проклятая баба!
Она – веселая, милая (уралка), даже бровью не повела – вытерла ему табуретку и налила в тарелку новой ухи.
* * *
Во время ухи и водки секретарь парткома сильно распоясался и всё норовил положить руку мне на колено или на плечо. Больше всего ненавижу таких вот седовласых, которые всё делают будто бы по-отечески. Их руку отвести как-то совестно, чего, мол, худого подумала про такого почтенного с благородной сединой.
Потом проводил до дому, зашел в комнату. По дороге всё толковал, какая я хорошая, простая ("хоть и такой большой человек") – и что на уху вы приняли приглашение, мы так оценили, вы даже представить себе не можете. А мне вы прямо всю душу перевернули. А когда пришли, сказал:
– Дайте я вас поцелую по-отечески.
– Нет, – говорю.
– Ну, один раз.
Мне сильно хотелось его стукнуть.
– Нет.
– Почему?
– Не хочу.
– Можно я посижу?
– Нет, идите, я устала, хочу лечь.
– Ну, можно я только папиросу докурю?
Мне стало тревожно. Я знала, что со мной ничего не может случиться, но мне не хотелось ни давать в морду, ни бить стекла.
Тут раздался звонок – звонил майор Манухин, начальник отделения, предупредил, что ко мне сейчас придут женщины о чем-то советоваться. Велел передать трубку секретарю. Уверена, что позвонил он не случайно. Он, видно, знает секретаря и понимает, чего от него можно ждать. Секретарь ушел: "Гоните их скорее, я еще зайду". Почти тотчас за ним пришли три женщины, жены офицеров, советоваться насчет своих дочек. Мы сидели долго, а потом я закрыла дверь на ключ. Еще немного спустя началась беготня, топот, звонки – из лагеря убежал заключенный.
Наутро секретарь был со мной холодно вежлив.
* * *
Мать: – Ох, надоел своими вопросами. Да перестань ты спрашивать!
Мальчишка: – А па-ачему? Ты знаешь, а я не знаю.
* * *
Когда даешь на чай, удивляются безмерно. Проводник в поезде Свердловск – Москва возьмет за 2 стакана чаю и три рубля, и пять и ничуть не удивится. Здесь мне пытались с рубля дать сдачи.
Шофер Коля, пока мы ехали к поезду в Новую Сосьву, подобрал трех человек. Останавливал машину и кричал: "Эй, ты, в лесу, иди, довезу!"
Я не удивилась – получит, думаю, с каждого по десятке, вот и хорошо. Ничуть не бывало. Приехали, вышли, каждый на прощанье: "Спасибо!" – и всё. Коля не удивился. Видно, с тем и приглашал.
* * *
В шестом номере "Октября" за 1963 год есть статья критика Идашкина "Еще раз о "вечной теме" и "героине у зеркала". Он спорит с И. Виноградовым и Н. Ильиной. Понятия: естественный человек, внутренняя свобода, суверенность личности он ставит в кавычки.
Блистательный памфлет Ильиной совершенно серьезно принял за "опыт литературоведческого анализа". Да…
* * *
Ирочке 4 года…
Она спрашивает:
– Бывает так, что один другого любит, а другой одного нет?
– А почему ты спрашиваешь?
– Я сказала мальчику Вите: я тебя люблю, как маму и папу. А он сказал: а я тебя, как жабу…
* * *
– Ирочка, у тебя есть друзья?
– Это было давно. Я была на саночках, а он на коньках. И он сказал: Ирочка…
* * *
Женя Лисин, 6 лет:
– Мама, кем нужно стать, чтобы зарабатывать много денег?
– Мама, почему у всех соседи, а у нас – хозяева?
– Мама, почему они не верят, что я не буду рвать ягоды, ведь я дал честное слово?
Ночью:
– Ты почему не спишь? Ты думаешь про то, где мы будем жить, когда приедет Петин папа?
– Мама, ты говоришь, чтобы я во всем уступал Пете. А что, если я его обижу, нас выгонят? Нам опять негде будет жить?
* * *
– Я хоть и пенсионерка, а воспитание молодежи плохое.
* * *
Игнатий Иванович Иванов: – Из жизненной практики скажу, что в большинстве своем в выпивке мужа виноваты жены. Такой пример: муж пришел выпивший, хочет кушать. Жена начинает его упрекать, укорять и так далее. Вот и получился скандал. Можно было обойтись без этого? Да, можно было – жена бы думала: муж выпивший, а выпивший человек ненормальный, быстрее накормить его и спать уложить. А утром, когда он нормальный, обсудить его поступок без крика и шума, но только опять не сильно задевая самолюбие и без присутствия детей.
* * *
Был напичкан латинскими изречениями и прочими крылатыми фразами и ни с того, ни с сего – и нисколько не к месту – говорил: "И ты, Брут?"
* * *
– Тебе восемь лет или девять?
– Как когда.
* * *
Самуил Яковлевич Маршак:
– Если человек сызмальства не поймет, что есть нечто более драгоценное, чем золотые часы, он непременно украдет их. Непременно, как бы интеллигентен он ни был. Страшный удар в легкие не так страшен, если у тебя легкие полны воздухом. И он может быть смертельным, если легкие пустые.
Жизнь – как решетчатый мост, мост в дырках: лошадь не пройдет, а быстрый автомобиль промчится, одолеет дыру, не увязнет. Жизнь без высокой мысли – улица без фонарей. Там возможен всякий разбой.
Он же: когда ты слышишь слова "стругать", "рубить" – у тебя возникают ассоциации. Когда ты читаешь, что кто-то "обрабатывает дерево" – никакие ассоциации у тебя не возникают.
* * *
Рассказ Ольги Михайловны Кучумовой (ее не было десять лет) .
Осенью приходили отымать жеребят от маток. С утра жеребят заняли, а кобыл впрягли в арбы и телеги. И отправили на полевой стан на обычную работу. И вечером они вернулись. Когда их распрягли, они с громким ржаньем бросились искать своих детей. Они стрелой проносились мимо нас, гривы и хвосты их развевались, глаза метали молнии. Страшное ржанье, адский хор. Их старались загнать по конюшням, тогда они стали выбивать копытами рамы и выпрыгивать из окон. Мы стояли на противоположной стороне, прижавшись к стенам базов , и смотрели. Длилось это буйство до тех пор, пока не вышел старшой и приказал открыть жеребячий загон. Тогда лошади, словно ослепнув от гнева, стали прыгать через жеребят, они носились взад и вперед с громким ржанием, каждая искала своего детеныша. Жеребята вторили им дискантами! Наконец каждая мать нашла своего. Ржанье постепенно стихло, слышалось только какое-то нежное бульканье… Пришлось на эту ночь оставить их вместе.
Но этой картины – как лошади выпрыгивали из окон – мне не забыть. Мы стояли, прижавшись друг к другу, и не могли опомниться.
– Вот матери, не нам чета, – сказал кто-то. – Вот как надо было бороться за своих детей!
* * *
Маршак:
– Пушкин, когда ему не нравилось написанное, говорил: вяло.
А Станиславский говорил: не верю. Вот это и есть: вяло и неправда.
* * *
Он же:
– Знаете, как мы назвали книгу о вакууме? "Для чего – ничего". Это – название! Это – находка! А теперь говорят: "Напишите о Красной Армии".
Всякая книга должна быть событием, если она не событие – она брак. Перегрузка при недогрузке ума и воображения. Мы не ищем, теряем. Было много колодцев, мы их зарыли, заменили одним водопроводом.
Он же:
– Из будуара в гроб, конечно, неохота.
* * *
Надо было кому-то помочь. Самуил Яковлевич колебался, но потом сделал всё, что надо. Некто: "А почему он так долго не решался?"
Тамара Григорьевна : "У него стеклянный пищевод. Видно то, что у других обычно не видно".
* * *
От писателя что требуется? Александр Сергеевич давно сформулировал. Первое – чувства добрые пробуждать. Лирой. Второе – прославлять свободу. И третье – призывать милость к падшим. Три пункта. И всё.
* * *
– Как ты себя чувствуешь?
– Как дикобраз, проглотивший ежа.
* * *
Нам уже под 70, нам не под силу бороться за правду. Был один, боролся, так ему было 33 года. В 33 года оно легче.
* * *
Проблема шиворота.
* * *
Красивый маленький рот на толстой гнусной харе.
* * *
– Ты нервная?
– Я эмоциональная.
* * *
Из рассказов Паустовского:
Одесса, 6 утра. К Паустовскому, только что сошедшему с поезда, подходит старуха в митенках и бусах:
– Извините, конечно, зря я вмешиваюсь в вашу личную жизнь, но скажите – ваша фамилия, случайно, не Файнштейн?
* * *
Тэффи:
– Я в последнее время совсем одурела от лекарств и работать не могу. Дилемма: погибать в полном уме от спазм или жить идиоткой с лекарствами. Я дерзновенно и радостно выбрала второе.
А я – первое .
* * *
Она же: "Все мои сверстники умирают, а я всё чего-то живу. Словно сижу на приеме у дантиста. Он вызывает пациентов, явно путая очередь, а мне неловко сказать и сижу, усталая и злая!"
* * *
Она же: "Мы очень старые, облезлые, вставные зубы отваливаются, пятки выворачиваются, слова путаются, головы трясутся – у кого утвердительно, у кого отрицательно, глаза злющие и потухшие, щеки провалились, а животы вздулись!"