Они попрощались. Подтягивая раненую ногу, майор Соколов дополз до пологого спуска к воде. По студеной Неве плыли льдины. Майор решительно вошел в обжигающе холодную воду и поплыл. В вечерних сумерках другого берега почти не было видно. Холод сжимал обессиленное голодом и потерей крови тело, раненая нога тянула вниз. Но он, стиснув зубы, плыл и плыл между льдинами, думая только о том, что кроме него, никто не расскажет о подвиге тех, кто остался на плацдарме и там геройски погиб.
Уже после войны майор Соколов так рассказывал о своем заплыве через широкую ледяную Неву: "Студеная вода обжигала тело. С каждой минутой плыть было все тяжелее. Порой казалось, что гибель неизбежна. Обходя очередную льдину, я в последнюю секунду заметил, что другая огромная глыба льда вот-вот столкнется с той, что слева, и раздавит меня, как букашку. Я успел нырнуть и чудом избежал удара двух сомкнувшихся льдин… Вдруг над Невой вспыхнула осветительная ракета. Сразу подумал, авось, фашисты меня между льдинами не заметят. Но надежда оказалась тщетной – совсем рядом защелкали по воде пули. В какой-то момент, когда одна ракета погасла, а другая еще не разгорелась, я мигом сорвал с головы шапку-ушанку и отбросил ее в сторону, а сам перевернулся на спину и стал отплывать в сторону. Хитрость удалась. Немцы продолжали вести огонь по моей шапке".
Майор плыл более двух часов, но сумел добраться до берега и выполнить приказ. Он был истинным героем. В ледяной воде он получил тяжелейшую пневмонию и измученный организм трудно поддавался лечению. Но герой не сдался и прожил долгую и достойную жизнь. В наше время просто невозможно поверить, что человек вообще на такое способен. Этот пример стойкости, крепости духа и тела, пожалуй, посильнее самых известных подобных случаев в античности.
В сентябре 1942 года наши войска вновь захватили Невский пятачок, практически в тех же границах. В январе 1943 года с плацдарма в рамках операции "Искра" атаковала противника 45-я гвардейская дивизия. Операция особого успеха не имела, но зато оттянула силы противника с направления, где был нанесен главный удар и была, наконец, прорвана блокада. 17 февраля 1943 года, под угрозой окружения, гитлеровские войска оставили позиции перед "Невским пятачком". На этом героическая эпопея легендарного плацдарма завершилась, но память о нем осталась навеки. Это место стало поистине Голгофой, на грани жизни и смерти для десятков тысяч солдат нашей Родины, до конца оставшихся верными воинскому долгу.
"Дорогой жизни" по апрельскому талому льду Ладожского озера
Но все, даже самое тяжелое, когда-нибудь заканчивается. Так случилось и с нами. Однажды пришел отец и сообщил, что мы включены в список на эвакуацию. Помню, родители обсуждали вопрос, ехать или не ехать. Дело в том, что было уже начало апреля.
Стояли солнечные дни, кругом таял снег. "Дорога жизни" по льду Ладожского озера доживала последние дни и была очень ненадежной. Да и мы, дети, не рвались в эвакуацию. Но отец, помнится, выдвигал такой довод, что его могут в любой момент послать на фронт и мы сразу окажемся без поддержки. В конце концов решили ехать. Сейчас я думаю, что ехать нам или не ехать – зависело не только от нашего желания.
Списки на эвакуацию утверждались руководством и подлежали исполнению.
Запомнился день, предшествующий отъезду, 4 апреля 1942 года. Был солнечный, весенний день. Я проснулся грустным, потому что уезжать не хотелось. Мне казалось, что самое страшное уже позади. Здесь, в Ленинграде, оставался отец. Тут шла война. Что нас ждало в эвакуации, мы не знали. С такими мыслями я вышел на двор.
Немцы, как обычно, приступили к обстрелу города. Делали это они методично, аккуратно, по часам. Первый обстрел проводили с 8 до 9 утра, второй с 11 до 12, третий – с 17 до 18 часов. На этот раз им ответили наши батареи. Особенность этой ситуации состояла в том, что все ленинградцы оказывались невольными участниками смертельной лотереи. Каждый раз снаряд, чудовищная стальная чушка, начиненная взрывчаткой, могла упасть на голову любому. Но человек ко всему привыкает. Наверное, это можно объяснить неспособностью нервной системы быть столь длительное время в состоянии постоянного стресса и чрезвычайного напряжения. Как бы там ни было и как бы это не называлось, но к артобстрелам мы привыкли.
Я уже собирался уйти домой, как началось нечто необычное, нечто такое, от чего мы уже давно отвыкли. Ведь всю зиму немцев в небе Ленинграда не было. А в этот день они совершили на город воздушный налет. Зазвучали сирены воздушной тревоги. Но мы никуда на сей раз не побежали, потому что в небе было много интересного. Стоял сплошной гул от выстрелов нашей зенитной артиллерии. Вспыхивали облака от взрывов зенитных снарядов. Несколько раз внезапно появлялись и так же исчезали наши истребители. Чувствовалось, что дело начинает склоняться в нашу пользу.
И вот в такой обстановке нам приходилось уезжать. В этот день мама устроила генеральную баню. Проблем с водой и топливом уже не было, поэтому помылись на славу. Вечером пришел папа.
Принес немного кильки и еще какой-то снеди. Посидели за скромным столом. Папа с мамой выпили по рюмочке водки. Папа нам высказал напутствия, обычные в таких случаях. Особо нажимал на то, что предстоит догонять других детей в учебе. Ведь в период блокадной зимы школы в Ленинграде не работали. В заключение вечера наши родители предложили всем вместе прогуляться около дома.
Итак, наступило 5 апреля 1942 года. Стоял солнечный день. Пригревало солнышко. Собрав свои немудреные пожитки, мы вышли во двор из своего закопченного жилища. В какой-то момент к нашему дому подъехал грузовик. Это был новенький американский грузовик "Шевроле" с тентом. У него было две оси, обе ведущие. Этот грузовик был из числа первых американских поставок по ленд-лизу. Он вызвал у меня живой интерес. В грузовике оказалось уже полно женщин, детей и узлов с вещами.
Попрощавшись с отцом, мы кое-как разместились в кузове и отправились в далекий путь. С собой нам разрешили взять совсем немного, только самое необходимое. Мне досталось место на горе пожитков у самой кабины. Там было небольшое окошко, которое позволяло наблюдать вперед по ходу машины, тент был открыт и сзади, так, что я смотрел и взад, и вперед.
Довольно быстро миновали город. Дороги в городе, по крайней мере, центральные, были уже расчищены. Наконец мы подъехали к знаменитой "Дороге жизни". Шлагбаум, часовые, проверка документов, и вот мы уже на льду Ладожского озера.
Ехали по довольно глубокой колее. Было довольно тепло, светило солнце и колея заполнилась водой. В машине установилась тревожная тишина, все, чувствуется, переживали. Лед таял и становился ненадежным для груженых машин. Во льду были видны воронки и промоины, местами прикрытые тонким льдом. Уже были известны случаи, когда машины проваливались под лед.
Пока все шло относительно благополучно. Но когда проехали уже большую часть пути, машина вдруг начала проваливаться задним мостом вниз. Помню выражение ужаса на всех лицах.
Мотор взвыл, машина начала, конвульсивно дергаясь, медленно подаваться вперед и, наконец, вышла на ровную колею. Раздался общий вздох облегчения – ведь мы были близки к тому, чтобы после всех пережитых испытаний пойти под лед и навсегда остаться в ледяных водах Ладоги.
Наконец лед закончился. Проехали опять шлагбаум и въехали на сборный пункт. Здесь нас торжественно встретили. Четко помню два момента: когда мы выгрузились, нас накормили горячей пшенной кашей, что говорится, до отвала. И второе: к нашей группе подошел водитель нашей машины и сказал:
– Скажите спасибо второму фронту – если бы у машины не было ведущего передка, то мы наверняка уже были бы на дне Ладоги. (Вторым фронтом тогда на фронте называли американские поставки).
Вот так могут причудливо переплетаться политика и судьбы людей.
На этом для нас закончилась блокадная эпопея, впереди была эвакуация, впереди была еще долгая война.
Часть 4
Наша жизнь в эвакуации в Кировской области
Детский дом-интернат в селе Александровское
Итак, мы едем в эвакуацию. Нас, взрослых и детей, погрузили в грузовые вагоны, так называемые теплушки. Они были специально оборудованы для перевозки людей. С обеих сторон вагона были установлены длинные деревянные полки, так называемые нары, на которых все спали рядом друг с другом. Посредине вагона стояла чугунная печка, которая довольно хорошо грела. Около печки стоял ящик с небольшим количеством угля. Вскоре уголь закончился и на остановках все собирали различные горючие материалы для печки. Поэтому во время поездки от холода мы не страдали.
При отправке нас снабдили сухим пайком, и каждая семья готовила себе на печке еду. На двух или трех больших станциях нам давали горячее питание. Чаще это была пшенная каша и чай.
Помнится, что большой проблемой были естественные потребности. Никакого туалета в вагоне не было, поэтому все с нетерпением ожидали очередную остановку. Как только поезд останавливался, все выскакивали из вагона и устремлялись в разные стороны.
Бывало, поезд уже тронулся, а большая часть людей еще на земле. Матери окликают детей, выскакивают из вагона на их поиски. Шум, крик, гам. Но как-то умудрились никого не потерять. Видимо, машинисты поезда знали об этой проблеме, поэтому скорость после остановки набирали медленно. В вагоне была керосиновая лампа, которую зажигали с наступлением темноты. В полумраке все сбивались ближе к печке, и начинались рассказы о пережитом. Главной темой, естественно, был голод, кто как от него спасался и необычные обстоятельства того, как удалось выжить. Слушать эти истории было очень интересно.
Ехали довольно долго, не менее трех, а может и более, суток. Часто простаивали на станциях и даже полустанках, пропуская воинские эшелоны. Они обычно шли на больших скоростях, понятное дело, шли к фронту. На одной из станций, где стояли особенно долго, мы все столпились у широко открытой двери, наблюдая за проходящими поездами. Вдруг к нашему вагону подошла группа военных, которые, как оказалось, были тоже ленинградцами, но давно уже не были в родном городе. Они ехали на фронт, лица их были суровыми и напряженными. Военные долго расспрашивали нас о положении в Ленинграде, интересовались, нет ли среди нас знакомых. Мы наперебой рассказывали им обо всем пережитом во время блокады. На прощание дружно пожелали им победы и благополучного возвращения домой, в Ленинград. Поехали дальше.
Вагон постепенно пустел, потому что одна за другой семьи в соответствии с предписаниями высаживались на определенной станции.
Наконец, приехали и мы.
Местом нашего прибытия оказалась станция Шебалино Кировской области. Там еще была зима, кругом лежал снег. Нас встретили, погрузили в сани, укутали в тулупы. Мы отправились в путь. Ехать, как оказалось, надо было около семидесяти километров. Ехали очень долго. Приходилось останавливаться, кормить и поить лошадей в попутных деревнях, самим отогреваться в избах. Наконец, приехали в пункт назначения – большое село Александровское. Здесь находился детский дом-интернат для детей, вывезенных ранее из блокадного Ленинграда.
Нас привели к директору детского дома-интерната. Это была очень представительная, еще не старая женщина, звали ее Мария Михайловна Волошина. Она очень изумилась, увидев многочисленный состав нашей семьи. Сразу же начала расспрашивать нас о положении в Ленинграде, о том, как нам удалось выжить в блокаде.
Приняла она нас очень доброжелательно, даже можно сказать, сердечно. Провели медицинский осмотр и наголо постригли. Меня, Володю, Васю и Гену распределили по разным группам, в зависимости от возраста. Младший брат, Гена, попал в ясельную группу. Лариса еще очень маленькая, и ее оставили с мамой.
В группе, в которую я попал, меня встретили очень тепло. Все были ленинградцы, всех объединяла общая беда, общие воспоминания. Началась обычная для детского дома жизнь.
Директриса стала хлопотать об устройстве мамы. В результате маму с Ларисой определили на место жительства в деревню с интересным названием – Большой Лом, которая располагалась в четырех километрах от села Александровское. Туда они и отправились на санях через несколько дней. Прощание наше было очень грустным, ведь впервые мы оставались жить надолго одни, без мамы. Маленькие братья плакали, мама обещала почаще нас навещать.
Первое сильное впечатление от этих дней связано с убранством жилища директора нашего детского дома. На полу ее комнаты лежала большая шкура белого медведя. Эта шкура так поразила мое воображение, что до сих пор стоит перед глазами. Кровать была застелена большим ярким ковром. На стенах висели зеркала, фотографии, различные вышивки. Я, до той поры ничего не видевший, кроме скромного армейского быта, и проживший последний год в ужасающей закопченной маленькой комнате, был всем этим антуражем просто поражен. Для меня это стало первым уроком того, что люди могут жить весьма по-разному.
Несколько слов о селе Александровском, на два года ставшем нашим домом. В то время оно было центром большой округи, включавшей около 70 деревень, объединенных в 20 колхозов.
Это был крупный населенный пункт, в центре которого возвышалась церковь с высокой колокольней. Она не была действующей, часть ее использовалась как склад для зерна, а в другой находился клуб. Рядом с церковью, в довольно большой пристройке, размещалась машинно-тракторная станция. В центре села располагалось очень красивое двухэтажное деревянное здание средней школы, в которой училось более 300 учеников. Поблизости от школы находилось также деревянное здание нашего интерната.
Интернат был организован в селе Александровском в сентябре 1941 года для воспитанников ленинградского детского дома № 28. Он относился к Ленинградскому военному округу. После прибытия в эвакуацию, детский дом сменил свой профиль на детский дом-интернат и по-прежнему входил в систему детских учреждений тыла Ленинградского фронта.
Поначалу интернату пришлось пережить множество трудностей. Но постепенно, благодаря энергии директора и помощи местного руководства, их удалось преодолеть. В первое время воспитанники жили в церкви, затем интернату предоставили более удобное помещение. К моменту нашего приезда в апреле 1942 года он располагался в большом деревянном двухэтажном здании.
Там было довольно тепло, просторно и, даже можно сказать, уютно. Рядом, в небольшом здании, устроили кухню, там же установили водогрейку. Имелась небольшая баня, место для стирки белья.
С весны 1942 года воспитанники детского дома-интерната начали возделывать огород, завели подсобное хозяйство. Для выполнения разного рода хозяйственных работ имелась лошадь. Детей в интернате было около ста человек, несколько групп, начиная от ясельной и заканчивая старшей. В каждой группе был свой воспитатель. Штаб Ленинградского фронта не оставлял нас своими заботами. Время от времени к нам из тыла фронта поступали продукты. Это позволяло поддерживать уровень питания пусть на скромном, но все же приемлемом уровне.
Об интернате хочу сказать только добрые слова. Воспитатели (все – женщины) были тоже ленинградцами. Их отношение к нам было хорошим. Мы до сих пор храним добрую память о директоре интерната Волошиной Марии Михайловне, ее помощнице Салютинской Ольге Николаевне, заведующей медицинским кабинетом Пыхиной Марии Николаевне. В доме был установлен и довольно строго выполнялся распорядок дня.
Электричества поначалу не было, поэтому вечерами помещения и коридоры освещались керосиновыми лампами. Но через некоторое время электричество провели, и в помещениях сразу стало светлее. Электроэнергию давал движок, установленный в машино-тракторной станции.
Когда мы приехали, в интернате уже сложился определенный порядок жизни. Воспитанники интерната учились в местной средней школе вместе с сельскими ребятами. Поскольку я пропустил год, то пришлось идти во второй класс. После всех пережитых испытаний изучаемый материал казался мне забавой. Учительницей у нас была местная очень молодая девушка. Вероятно, она закончила педагогическое училище, потому что дело свое знала. Всегда была очень аккуратно одета, чаще всего в темное или черное платье, обязательно с белым воротничком. Уроки вела очень сдержанно, с достоинством. После обеда мы под руководством воспитателей готовили домашние задания, читали, занимались другими делами. Моим любимым занятием было чтение. Я очень соскучился в блокаде по чтению и здесь читал все, что было возможно. Поскольку в библиотеке книг было мало, то читал преимущественно учебники для старших классов. Особенно мне нравился учебник по экономической географии для седьмого класса, который я выучил почти наизусть.
Война войной, но мальчишеских шалостей было много. По вечерам, разбившись на команды, мы тузили друг друга соломенными подушками. Любимой забавой было с наступлением темноты, завернувшись в белые простыни, пугать девчонок. Редко, но между нами случались и драки.
Мне тоже однажды пришлось защищать братишку Володю от обид и нападок одного из его одноклассников. Я предложил обидчику выйти во двор для объяснений. Не успел закрыть за собой дверь, как вдруг он меня ударил. Я дал сдачи, он – в ответ, а там пошло – поехало. Разбили друг другу носы, пока нас не разняли. Упоминаю об этом эпизоде, поскольку это была первая драка в моей жизни. Она запомнилась еще и потому, что я пришел на помощь брату. После этого его не обижали.
Помнится, что время от времени кому-то из воспитанников приходили сообщения о гибели на фронте родителей.
Воспитатели и весь коллектив старались, как могли, помочь этому ребенку преодолеть страшную беду.
Естественно, все наши помыслы были обращены к фронту. Информация в детском доме была поставлена неплохо, поэтому мы знали, что происходит на войне. Все мы были страшно подавлены, когда летом 1942 года немцы лавиной пошли к Волге и на Кавказ. Зато какая бурная радость была после победы под Сталинградом! Мы, по-детски наивно, старались помочь фронту в его борьбе. Это дело в интернате было хорошо организовано. Все воспитанники, и мальчики, и девочки вышивали носовые платки, собирали и сушили ягоды и грибы. Нам давали ящички для посылок, номера войсковых частей и даже фамилии отдельных бойцов, особенно отличившихся в боях. Собранные ягоды, грибы и вышитые носовые платки мы укладывали в посылки и, с соответствующим письмом, с пожеланиями победы, отправляли на фронт.
У меня сохранились некоторые воспоминания о жизни местного населения. До сих пор удивляюсь, что несмотря на всю тягость войны, в селе было много скота, который находился в личном пользовании колхозников. Хотя большую часть продукции государство через систему поставок и налогов изымало у крестьян, но пока во дворе была корова, жить было можно. Кроме коров, у крестьян имелись овцы, козы, свиньи, куры. Колхоз имел также свой крупный рогатый скот и много лошадей. Для нас, городских детей, было большим развлечением наблюдать за картинами сельской жизни. Когда стада гнались на пастбище или они вечером возвращались назад, слышалось мычание коров, возгласы хозяек, лай собак, все это сопровождалось тучами пыли, всевозможными запахами.