16 июля 1967
Одесса.
Только что закончил зеленую и с ходу эту бежевую начинаю. Вообще, надо торопиться, много, много времени утекает в дыры лени, в щели инертности. Надо заставить себя работать регулярно, невзирая на настроение и суету.
Подобьем бабки.
Закончился мой четвертый сезон и третий на Таганке. Ролей прибавилось не густо - один Маяковский, зато спектакль отменный, лучший в репертуаре, играть его доставляет радость и творческую и карьерную. Делался он долго, трудно, мучительно. Перелаялись с режиссером, передрались, но все позади, победа одержана и вспоминать плохое не хочется.
Театр дал мне квартиру, я член худсовета, играю хорошие роли, судя по всему работой моей довольны. Обижаться можно только на себя, что иногда играю хуже себя, что не всегда в форме, что ленюсь часто.
Перед отъездом были у Любимова в больнице.
- Зачем он в эту больницу лег… С серьезным заболеванием в такую больницу ложиться - обрекать себя на смерть. Там же не лечат, боятся. Туда надо ложиться с насморком, с гриппом уже нельзя ложиться туда. Или просто отдохнуть, пописать мемуары, почитать. Один деятель лег, лечащий врач, профессор, заслуженный человек пришел на осмотр - тот спрашивает его:
- С какого года вы член партии?
- Я беспартийный.
- Как! Вы не член партии? Как же вы, беспартийный, будете меня лечить? Мою жизнь доверили беспартийному человеку, что можно с него спрашивать. Моя жизнь нужна партии, народу. Это безобразие.
И т. д. и т. п.
Петрович вышел с палкой в халате, кое-еле-как. Ему только что сделали вливание в обе ноги по литру жидкости, огромной иглой. Передвигался, как странник, как калика перехожий, как "паша".
Поговорили о разном, больше о времени, о событиях на политической арене, о нашей судьбе в зависимости от изменений наверху.
О письмах Солженицына, Владимова, Вознесенского, о снятии Бурлацкого и Карпинского и др. высоких лиц.
- Ну ладно, мужики, отдыхайте как следует, поправляйте здоровье, работа предстоит напряженная.
О "Герое": - Я во многом виноват. Надо было смелее корежить, а я так все боялся господина Лермонтова обидеть и вышло наоборот.
- Надо смелее отказываться от своих привычек, представлений.
- В каком смысле?
- Например, - сделали сцену, посмотрели, так-сяк - не вышло. Надо понять, почему не вышло и смелее все перекраивать. Тысячу раз переделать - но не выпускать продукцию среднего качества. Нету времени работать плохо… Каждую работу надо работать как главную и последнюю в твоей жизни. Не зря старик четырнадцать раз переписывал.
Высоцкий. Николай Робертыч! А вы пьесу пишете?
Эрдман. Вам скажи, а вы кому-нибудь доложите. А вы песни пишете?
Высоцкий. Пишу. На магнитофон.
Эрдман. А я на века. Кто на чем. Я как-то по телевизору смотрел, песни пели. Слышу - одна - думаю, это, должно быть, ваша. И угадал. В конце объявили автора. Это большое дело. Вас уже можно узнать по двум строчкам, это хорошо.
- Говорят, скоро "Самоубийца" будет напечатана.
- Да, говорят. Я уже гранки в руках держал. После юбилея разве… А он, говорят, 10 лет будет праздноваться, вот как говорят. Ну, посмотрим… Дети спросят.
23 августа 1967
Давненько не брал я в руки шашек. Шутка ли, не позор ли - месяц ни строчки в дневнике. Но давайте, уважаемые, разберемся в причинах. Авось моя вина да не столь тяжела, сами виноваты, все.
18 июля вечером я вылетел в Москву… Встретились, выпили, поговорили. Два дня, сломав головы, задрав подолы, бегали по магазинам, по кладбищам "слонов", по достопримечательностям. К вечеру, одурев от усталости, сутолоки и жары, садились за стол и пили. "Березка" - валютный магазин, а кто знал?
Подходим. У дверей несколько чмуров.
- У вас какая валюта?
- У нас советский рубль.
- Проходите, товарищ, с рублями здесь делать нечего.
- А мы просто посмотрим.
- Смотреть нельзя, пройдите, товарищ.
- Ну пустите посмотреть, мы трогать ничего не будем.
- Товарищи, пройдите, не добивайтесь себе неприятностей.
Отошли оскорбленные, облитые помоями. Молчим. Отец остановился, оглянулся, крякнул:
- Вот ведь как не умно мужику, значится, омрачают его существование. Для кого мы Советскую власть устанавливали, жизни свои, значится, покладали, нас же самих не пускают посмотреть, что они там иностранцам продают, чем они там за занавесками, значится, занимаются. А, может, там надо поразогнать кой-кого, может повторить 17-й год. Это - через 50 лет нашей власти. Что они там распродают, почему с глаз закрылись? Окошки позанавешивали?
Ходили, ходили по Кремлю.
Мать. Отец, глянь как у них тут кресты везде целые. Вот бы Саньку Черданцева сюда, он бы кресты эти им пошибал.
- Это сохранено, мать, как источник старины, чтобы в 67-ом знали, как было раньше. Вот это ты знай.
- А где этот самый Кремль-то… пошли к нему.
- Так мы в нем находимся, весь этот бугор, обнесенный стеной, она кругом идет, и все это в середине этого круга, башни, церкви и клумбы - все это вместе и называется Кремль.
Царь-колокол с выломанным краем.
Мать. Отец, забери в Быстрый Исток этот колокольчик, мы в нем корову держать станем, а то он у них без применения на дороге стоит тут.
Отец. Вообще, вы не думайте, что мать простая, да первый раз в городе… Она в курсе всех дел, альбом открыток с видами Москвы привез и все рассказал. Так она сейчас ориентируется, как у себя в хате, узнает все. Большой театр узнала по коням…
Что вспомню, запишу позже. Отец читал письма, которые присылают ему люди, работавшие с ним, когда-то знавшие нашу семью.
26 августа 1967
Ночевал Высоцкий. Жаловался на судьбу.
- Куда деньги идут? Почему я должен вкалывать на дядю? Детей не вижу. Они меня не любят. Полчаса в неделю я на них смотрю. Одного в угол поставлю, другого по затылку двину. Орут… Совершенно неправильное воспитание.
Пересъемка. Радостное ощущение… Что такое? Даже страшно, так хорошо, легко, взлететь можно. И сразу сомнения, как черви в душу лезут… Не радуйся, дурак, не успокаивай себя, на тлю больше сработал и думаешь гений - хватило, бестолочь, чтобы миллионером себя почувствовать, бездарь.
Но ведь бог есть, в нас, в людях, промеж нас, а может, кощунствую я, тяжкий грех совершаю - из-за корысти, из-за удачи бога вспоминаю… Не верую, а вид делаю, а это хуже в сто крат, чем не признавать бога совсем.
Однако, я стараюсь не делать зла другому, а, может, по слабости не делаешь, по невозможности, а если вдруг сильным станешь?
30 августа 1967
Москва. Хожу по пустынным комнатам - не знаю, за что взяться. Полку делать - лень, больно много работы, не стоит она того. Попел. Немного, но голос сел. Позанимался. Я - артист и должен быть в форме к началу сезона. Похудел заметно. Это меня радует. В общем и основном я, кажется, в форме. День пасмурный. В Москве осень чувствуется во всем: сумрачно днями, ночами холодит, вялые помидоры на прилавках, во всем спад и предчувствие благостного умиротворения. Хочется покоя, уединения, дождей и приятного уныния, которое до слез необходимо после летней жары, толкотни, радости и суматохи. Осень. Осень. Осень - ее величество возлюбленная Пушкина. Надо собираться с мыслями, сосредоточиться, отвентилировать необходимые дела, а не хочется, так и тыкаюсь из угла в угол, не знаю, за что взяться…
Из "Современника" пришла моя рукопись.
Уважаемый тов. Шелепов!
Рассказ "Старики" не заинтересовал редакцию. Рукопись возвращаем.
С уважением
Редактор отдела прозы: (Л. Дударь)
При чем тогда "Уважаемый" и "с уважением", если не заинтересовал, за что уважать? За то, что плохо написал? Вы еще услышите обо мне, уважаемый тов. Дударь.
Вечер. Дождь. Зайчик с Кузей гуляет. Пробую наладить писательский быт, печатать и писать за журнальным столом.
11 сентября 1967
Понедельник. А вчера было воскресенье. Когда ехал вечером в театр, навстречу столько грибов! Уйма. Бабы в брючках, красные с воздуха, утомленные, но довольные удачей и оттого обаятельные. Завтра на работе только и разговору, кто где был и сколько набрал, да с кем был…
Я подхожу к театру всегда со стороны зрительного входа. Мне нравится постоянная кучка зрителей, в большинстве женского, молодого состояния… Они не теряют времени, читают учебники, целыми днями простаивают за бронью… Они любят нас, узнают, перешептываются, покупают цветы. Это какая-то другая, почти штатная в своей постоянности часть нашего театра. Показывали Петровичу самостоятельную работу по "Пугачеву". Орали все, как зарезанные, бились, исходили жилами, а не волнительно. Кое-кто кое-где прорывался вдруг: Иванов, Колокоша, Хмель, но все как-то неорганизованно, беспомощно. Как же надо точно работать, точно продумать до взгляда, до жеста руки, чтобы не выглядеть жалким.
Уходит Калягин в Ермоловский. Жалко очень. Актер он замечательный, хоть и чуждой мне манеры, индивидуальности. Сытый, точный, виртуозный - райкинизм, масочность.
Без страсти, без тоски по звезде, без жажды крови раз напиться, не могу найти, как сказать, но без чего-то такого… мировой скорби, что ли, черт его знает.
Элла нечаянно обронила, что я буду играть Раскольникова: "Юра Карякин так хочет". Как можно такие вещи говорить актеру без предварительной подготовки, эдак и помереть невзначай можно. Я не верю пока, но одно то, что кто-то хочет и видит во мне Раскольникова, вселяет в мою душу радость, трепет и сомнения, я выше ростом стал, увереннее и богаче. Ведь я думал о Раскольникове, я спрашивал год назад Веньку, могу ли я сыграть Раскольникова, никогда и не подозревал, что такая возможность появится. Это неожиданно, и я боюсь.
Любимов: "Я и другие умные люди считают поэму "Пугачев" лучшим, что сделал Есенин".
Обаятельный он мужик, сделал он из нас политиков.
15 сентября 1967
Репетирую с Глаголиным Кузькина. От "Пугачева" пока отошел. Зайчик облажался с Екатериной. Плакал. Наигрывал, как черт. А надо было просто, спокойно, органично, не торопясь прочитать текст. Не суетиться, помедленнее и правдивее.
Были как-то с субботы на воскресенье Назаровы. Ночевали. Все еще в простое. Два года ничего не делает, без денег. Одолжил ему 200 рублей. "Мы сильны нашей дружбой".
Любимов нервничает. Устраивает разнос артистам, Раевскому:
- Какие нежные стали. Посмотрели бы, как работает "Современник". Они 10 лет существуют… А вы босиком не хотите попробовать…
В кино все делаете, зимой в ледяную воду прыгаете, сам прыгал - знаю. Театр такой же ваш, как и мой… Повинность отбывают многие, временные жильцы.
23 сентября 1967
С утра - собрание. Втык Любимова за уход Калягину, пантомимистам.
- Арестован счет в банке;
- Нам никто копейки не даст;
- Если бы не "10 дней", нас закрыли бы;
- Рассчитались с долгами и должны хоть какую-то прибыль давать.
- Не такие артисты - тигры, которые собственной матери глотку перегрызут за роль, уходили в другой театр, и он их сламывал.
Зав. труппой пишет слово за словом главного. Магнитофона пока нет, но это от незнания скорей, чем от бедности. Пожилые актеры трясут головами утвердительно… - рефлекс, выработанный годами послушания. Молодые прячут глаза, мало ли что, на всякий случай не лезть на рожон.
Погоня за письменным столом - пока не догнал. Час поспал, готовлюсь бежать на ночные "Антимиры".
Приятное сознание сделанного после "Стариков", почти год ничего готового, хотя названий, папок, "Чайников" - дело сделанное.
Завтра должна состояться первая, подготовительная репетиция "Кузькина" с Любимовым.
24 сентября 1967
И она состоялась.
- Не завязывайте диалог, не будите свою житейскую фантазию, не прорываешься в его главную характерную черту - он играет, валяет Ваньку, это Швейк, идите, прежде всего, по событийной линии и т. д. Это следовало ожидать, другого не могло быть.
Б.Г. - отменный парень, но всерьез сам копать пока не может, контролировать, проверять по своему чутью, что-то подсказывать, утверждать, но не открывать, да потом рядом с Любимовым это и невозможно. Я не расстроился, даже еще раз где-то укрепился в вере, что это мое прямое дело, штампы Ю.П. мне подходят, виденье, в общем, совпадает, что не могу сказать пока о Можаеве.
- Он вам будет только мешать. Он свое дело сделал, его надо приглашать, когда что-то сделано, а так - расстроить человека и все.
Дупак. Вы человек со своими странностями, но эти странности не мешают делу. Мы хотели бы видеть вас в рядах нашей партии. Вы сами понимаете не хуже меня, в каком состоянии наша организация, я имею в виду - нашего театра. Вы человек каких-то правильных принципов.
- Я человек сомневающийся.
- Это удобная позиция, в любой момент можно сказать: а я знал, а я думал, а я не верил.
Спрашивал о Калягине, о его уходе…
- Я не могу его судить. Пусть стукнется мордой человек сам. Я прошел это, и, как видите, не жалею, хотя в "Моссовете" не могут этого понять и до сих пор ждут возвращения… Что поделаешь, жизнь есть жизнь и человек строит ее на свой лад. Я не коллектив, коллектив может думать по-другому. Единственно, не могу понять, как можно оставлять в театре жену, зная, что жизни ей здесь не будет и она обречена на унижения и позор. Я бы положил на стол два заявления, и не делал бы вид - ах, как вы нехорошо поступаете, решил устроить свою судьбу - подумай и о жене.
Готовимся к юбилею Любимова.
Зайчик говорит: - Я тебя скоро совсем не увижу, совсем уйдешь в писание да в театр, а что для меня оставишь? Хоть бы в цирк сводил.
2 октября 1967
Октябрь уж наступил. Борис говорит:
- Почему тебе интересно возиться в этой грязи? Зачем? Давно известно, что в жизни мерзости много… Ты после этого по бабам пойдешь, чувствую я это. Кто-то сказал, что один видит жизнь как розу, другой - как протухшее, червивое мясо. Две стороны одной медали. "Мы - временные жители Земли", наш сеанс скоро кончится, ты понимаешь это? Лучше нюхать розу, чем дерьмо, по-моему, так.
От юбилеев тошнит. Три дня занимались, не спали, писали, репетировали поздравления: Любимову - ему 30-го 50 стукнуло и Ефремову - ему вчера - 40. Получилось здорово и то и другое. Петрович сидел между рядами столов с закуской-выпивкой, и мы действовали для него. Прослезился, растроган. Вечером пригласил к себе меня и Высоцкого. Мне обидно невмоготу и боязно. Для чего, зачем я к нему поеду, там - высшее общество. Это что? Барская милость? Поеду - все будут знать, конечно, и перемывать кости, но это не страшно, как раз, другое страшно - зависимость благодушия главного и прочих сильных. Должно сохранять дистанцию и занимать свое место сообразно таланта и ума… Может быть, я чересчур усердствовал в поздравлении, может быть, слишком старался выглядеть хорошим, замаливал бывшие и небывшие грехи, но где они, в чем? Что бы я ни делал, мне казалось это искренним и честным. Но надо иногда не делать, даже по воле сердца, чтобы не раскаиваться потом, когда изменится ветер… Этим самым мы сковываем свободу, независимость мыслей и действий и начинаем ощущать себя в пространстве, сообразно влиянию старшего. Подальше от этого… Люди уважают не тебя, а твою полезность… и чем дальше и независимее ты, тем уважительнее к тебе отношение. А уж коли решился пойти в высший свет, то надо продумывать и свое поведение… подобрать маску, соответствующую моменту. Маску, которая бы и не принижала тебя и выказывала нужную дозу уважения и внимания к окружающим. Вообще, масочность, маскарад - это принцип людского существования, меняется среда, обстановка, люди, настроение, положение, и ты меняешь маску… А без маски страшно и вряд ли возможно, только успеваешь менять маски.
Мать Целиковской: - Вы - Золотухин… Это вы играли "Пакет"? Ну, чудесно, чудесно. Рада, очень рада с вами познакомиться. Какая чистота, непосредственность, как хорошо-то, а? Просто чудесно. Вы москвич? Нет? Ну, это и видно. Не испорченный человек, в Москве такой чистоты не найдешь, берегите это, берегите, бойтесь вот этой московской показухи, этого кривляния, бойтесь, бойтесь. И читайте, как можно больше читайте хороших книжек. Аксакова читали, "Детство Темы", читайте, читайте. Я в вашем театре ни разу не была, все собираюсь… Но я боюсь, боюсь разочароваться. У вас ведь, наверное, все современное, показушное, боюсь, вы меня оглушите чем-нибудь.
- Вся мировая литература - это справочник общения с женщиной. Но надо сказать, бестолковый.
Не дай нам бог внимания сильных. Мы теряем достоинство. Мы попадаем под их свет, а надо разжигать свой костер, надо работать, работать.
- Золотухин, когда берет гармошку, он вспоминает свое происхождение и делается полным идиотом, - это изречение принадлежит Высоцкому.
- Высоцкий катастрофически глуп, - а это уже Глаголин.