* * *
Пока фельдмаршал Модель маневрировал своими великолепными дивизиями вермахта и Ваффен СС в Арденнах, другие столь же опытные и прекрасно оснащенные дивизии напрасно пытались прорвать фронт в Эльзасе, чтобы выйти на территорию восточной Франции.
Гиммлер пытался реализовать свой план. Он цеплялся за него до последнего, даже когда началось отступление из Арденн. Для нарушения планов противника, пусть даже дорогой ценой, намеченное им наступление принесло огромную пользу рейху, хотя и оказалось не слишком удачным, причем сейчас гораздо больше, чем ранее. Если бы мы сумели получить передышку в два или три месяца, мы сумели бы вовремя использовать новое оружие, чтобы кардинально изменить обстановку. Со сверхчеловеческой отвагой Германия пробовала буквально все, сохраняя надежду до конца.
Поэтому наступление в Эльзасе началось, как и было намечено. Это произошло в середине января. В этот момент приливная волна советских войск захлестнула Варшаву и помчалась дальше к Данцигу, Познани и Бреслау. В смертельной опасности оказался даже Берлин.
Великая мечта освобождения Запада рухнула. И дивизии, отступающие из Арденн, и дивизии, ожидающие в Эльзасе, были спешно переброшены на восток, где разворачивалось кровавое побоище.
Мы оставались в Лимерле, пока не подошли танки союзников. За последние три дня немцы вернулись обратно на территорию рейха.
Что касается нас, то мы были вынуждены покинуть нашу родную землю, нашу страну, наш народ. Мы долго не могли оторвать себя от этой последней деревни. Тем не менее делать здесь нам было совершенно нечего. Все надежды выправить ситуацию рухнули.
Мы брели по снегу от дома к дому, глядели на белеющие поля, дым, поднимающийся вдали над крышами маленьких ферм, колокольни, сразу напоминавшие счастливое детство.
Нам следовало принять решение. Мы расцеловались со старыми крестьянскими бабусями, провожавшими нас. Это был последний поцелуй нашей страны. Мы обошли еще одну большую ферму, укрытую высокими черными елями. Граница была рядом. Сыновья Европы, мы также были сыновьями нашей маленькой родины. Наши сердца разрывались, мы закрывали глаза, чтобы сохранить в памяти эту картину.
ГЛАВА 4
Агония в Прибалтике
В конце марта 1945 года Западный фронт окончательно развалился.
В это время дивизии в Померании переформировывались между Штеттином и Пасевалком, прикрытые Одером. Эта большая река еще больше разлилась в половодье. Две армии временно остановились.
Мы слушали радио с растущей тревогой. Союзники заняли Рейнланд и форсировали Рейн. Рур был окружен. Американские танки шли на Кассель.
У нас еще оставалось много солдат-валлонов в Ганновере, новобранцы, которые проходили подготовку, и выздоравливающие раненые. Более того, 700 человек из нашего артиллерийского полка и 200 человек из саперного батальона, находившиеся в Праге, вероятно, находились в пути к нашим казармам.
Я хотел побыстрее собрать всех их вместе. Я оставил своих солдат отдыхать и поспешил проверить нашу базу в Ганновере. Особого волнения там не наблюдалось.
Приход союзников люди рассматривали лишь как некую отдаленную перспективу, о которой еще можно будет поговорить в будущем. Крейслейтер в Шпрингене беззаботно готовился к свадьбе, которая была назначена на субботу 31 марта. Но 29 марта американские танки совершили бросок на расстояние 110 километров. Вечером этого дня они уже находились в 40 километрах от Везера. Еще один такой бросок - и они будут грохотать по улицам городов Ганновера.
В Гронау, небольшом промышленном центре, где находились наши полковые казармы, выяснилось, что эвакуировать раненых нам не удастся. Я лично постарался демобилизовать всех выздоравливающих, чтобы они больше не считались солдатами.
Оттуда я поспешил на юг к Хольцминдену, где по приказу коменданта Ганновера 200 молодых валлонов занимали позиции, имея в качестве орудия только панцерфаусты. Эти парни завербовались сражаться с коммунизмом, и их не следовало отправлять против американцев.
Мне разрешили увести их лишь после целого дня споров. Я сумел посадить их на поезд, который в самую последнюю минуту подобрал на вокзале Гронау 200 моих саперов и 700 артиллеристов. Я немедленно отправил состав в Штеттин.
Мы могли слышать рев моторов американских танков, которые пытались переправиться через Везер. Больше не следовало надеяться, что рейх сумеет удержать Западный фронт. Фронт просто исчез. Никто больше не собирался сопротивляться американцам. Автобаны были пустыми.
С другой стороны, Восточный фронт следовало удерживать до самого последнего. Немецкое Верховное командование решило сражаться, чего бы это ни стоило.
Я поспешно вернулся к моим солдатам в Штеттин. Одер сверкал на солнце подобно гигантской спящей змее. На фронте было спокойно. Фермы были эвакуированы. На прекрасных коричневых полях играли солдаты. Воздух был мягким и теплым, слышались звонкие трели птиц.
Но в самом ближайшем времени здесь должна была разыграться смертельная схватка среди ароматов китайских хризантем, первоцветов, лютиков.
Танки союзников затопили Баварию в начале апреля 1945 года. Они вышли к Эльбе и повернули на Бремен и Гамбург.
Перед нами стояла разбитая Красная Армия. Битва за Померанию дорого обошлась красным. Им пришлось перевести всех своих солдат из района Кюстрина на юг к Старгарду во время немецкого контрудара в середине февраля 1945 года. В течение пяти недель они вели тяжелые бои, чтобы прорвать нашу оборону и переправиться на правый берег Одера в районе Альтдамма. В настоящее время они зализывали раны и накапливали технику для последующих операций.
Плацдарм у Штеттина занимал отдельный отряд в составе 18 батальонов. Немецкий III корпус, в который мы входили, получил для обороны район Пен- куна. Этот сектор нам предстояло защищать как можно дольше.
Но Верховное командование никак не могло отказаться от всяческих мечтаний. В середине апреля 1945 года, всего за три недели до капитуляции, генерал-оберст Штейнер объявил о полной реорганизации моей дивизии. Мне обещали подкрепления для артиллерийского полка и пехотный полк, сформированный из немецких подразделений. Численность дивизии предполагалось довести до штатной.
Более того, в ближайшем будущем было решено сформировать армейский корпус "Запад", состоящий из дивизий "Шарлемань" (французская), "Валлония" и "Фландрия". Меня предполагалось назначить его командиром.
Я воспринял все это со скепсисом. Я предпочитал смотреть на вещи реально. Имея в своем распоряжении спасшихся из Померании артиллеристов без пушек, саперов без понтонов, я едва мог набрать людей, чтобы сформировать нормальный пехотный полк.
Я свел остатки своей дивизии во второй полк, резервный батальон был сформирован из больных, раненых и стариков, которых нельзя было использовать на фронте.
В это подразделение также включили около сотни соотечественников, которые работали на заводах рейха и которых тупые бюрократы в припадке лунатизма отправили к нам, переодев в фельдграу. Их желания на этот счет никто не спрашивал.
Мы были легионом добровольцев. Ни в коем случае я не собирался отправлять этих парней в бой или даже напяливать на них мундир, если они не разделяли наши идеалы и не пришли к нам по доброй воле. Я произнес перед ними небольшую речь и сообщил, что они могут идти куда угодно.
Всем им выдали продукты на три дня и немного сигарет. Один из моих офицеров сопроводил людей в тыл, имея на руках приказ о демобилизации.
Немного позднее я решил эвакуировать всех больных и легкораненых. Сопротивление рейха явно подходило к концу. Было лучше избавиться от тех, кто мог лишь помешать нам в последних боях, и убрать их с пути советских полчищ. Это было не по уставу, но я плюнул на формальности и выписал пачку маршевых ордеров. Двести человек, не могущих сражаться, отправились в Росток, древний порт на побережье Балтийского моря.
Осторожно, но решительно я избавился от мертвого груза и постарался сократить свои потери.
Берлин, 20 апреля
Я боялся думать о судьбе тех солдат, которые оставались со мной на берегу Одера - всего чуть более тысячи человек. Мы ждали окончания борьбы на Восточном фронте. Буквально пара дней неудачных боев, и русские нас либо окружат, либо просто уничтожат.
Более того, американцы и англичане все ближе и ближе подбирались к нам с тыла. Германское командование в нашем секторе следило за их продвижением с нескрываемым сочувствием. Немцы даже считали, что союзники слишком медленно ползут. Они все еще питали несбыточные иллюзии. Не один немецкий генерал всерьез надеялся, что англо-американцы намереваются вступить в войну с Советским Союзом. Как только союзники дойдут до Одера, в ту же минуту все и начнется…
В любом случае Верховное командование ничего не предпринимало, чтобы защитить само себя. Генерал-оберст Штейнер даже сказал, что приготовил огромные плакаты, чтобы вывесить их при приближении союзников: "Антисоветский фронт".
Я не разделял оптимизма немецких офицеров. Используя временное спокойствие в нашем секторе, однажды утром я поспешил в Берлин, чтобы встретиться с министром иностранных дел Риббентропом и запросить через нейтральное государство или Международный Красный Крест о том, какая судьба ждет наших добровольцев, если они попадут в руки англо-американских армий во время их наступления на восток.
Через неделю на мой командный пункт пришел официальный ответ. Он был очевидным. Если наши солдаты будут взяты в плен англичанами или американцами, с ними будут обращаться как с обычными военнопленными. То же самое ожидало солдат генерала Власова и всех остальных европейских добровольцев на Восточном фронте.
Это было нормально. Такая новость приободрила моих парней.
Поэтому, даже когда катастрофа подступила вплотную, некоторое количество добровольцев продолжало верить в честность англо-американского военного командования. Увы! Никто с ними не обращался, как с обычными солдатами. Эти герои Восточного фронта, каждый из которых был ранен, и не один раз, были отданы в лапы свирепой бельгийской политической полиции, подвергнуты публичному проклятию, брошены в тюрьмы и концентрационные лагеря, как обычные международные преступники.
Сотни были приговорены к смерти, а несколько тысяч - к заключению в тюрьме на 10 и более лет. Это была работа чрезвычайных трибуналов, чья глупость, вопиющая предвзятость граничили с сумасшествием.
Они были героическими солдатами. Они были только солдатами. Почти все получили воинские награды, которые заслужили своей отвагой и кровью. Они честно сражались за чистые идеалы, не имея никаких личных выгод. Союзники отдали этих героев политическим палачам и постарались опозорить их.
* * *
Накануне последнего советского наступления наш легион получил двойную задачу. Наш 1-й батальон численностью 650 человек был временно изъят у меня и получил приказ занять фланкирующую позицию в 5 километрах западнее автомобильного моста через Одер, который подвергался постоянным бомбежкам. Он занял маленькую деревушку, лежащую среди холмов. В случае необходимости он мог поддержать немецкий полк, расположенный на левом берегу реки.
Мне было поручено командовать второй линией обороны в 15 километрах западнее Одера. Эта линия проходила по широкой заболоченной низине. Занять ее я мог лишь силами 2-го батальона и полком фламандских добровольцев, который передали мне из другой дивизии.
Ближе к середине апреля русские наконец начали свое последнее наступление.
В нашем северном секторе от Штеттина до канала Гогенцоллерна еще несколько дней царила странная тишина.
Но в Саксонии русские прорвали фронт и двигались на Берлин.
На карте в штабе корпуса у генерала Штейнера я видел, как красные движутся на столицу рейха Берлин. Если преграда сломана - а так оно и было, - сможет ли хоть что-то остановить тысячи советских танков?
Вечером 19 апреля генерал Штейнер открыл мне истинные масштабы катастрофы. Танки красных уже вышли к Рингу - знаменитой кольцевой дороге вокруг Берлина.
Несколько наших товарищей находились с особыми заданиями в Берлине. Там, буквально накануне окружения города, они с железным спокойствием продолжали издавать нашу ежедневную франкоязычную газету "Л'Авенир". Я бросился туда на своем "Фольксвагене", чтобы сообщить им, что они находятся в смертельной опасности. Берлин находился в полутора часах пути от моего командного пункта. Проезжая мимо разношерстных колонн беженцев, которые бежали во все стороны, я в 21.00 прибыл в древнюю прусскую столицу.
Отель "Адлон" все еще работал, хотя кругом на улицах рвались бомбы и снаряды. В ярко освещенном ресторане официанты и метрдотели в смокингах продолжали спокойно и с достоинством резать малиновую кольраби на больших серебряных подносах. Все шло как по расписанию, чинно, без единого резкого слова, без всяких признаков спешки.
Завтра или, в крайнем случае, послезавтра, это здание будет охвачено пламенем, либо дикие варвары ворвутся в раззолоченный зал. Но порядок есть порядок.
Это впечатляло. Поведение немцев, их самообладание, их самодисциплина ничуть не изменились, все было как раньше, до мельчайших деталей, до последнего момента. И это будут помнить все, кто видел последние минуты Третьего рейха.
В Берлине накануне его падения не было видно никаких признаков паники.
Тем не менее кто сомневался в исходе битвы? Оборонительные позиции в пригородах были смехотворными. Пехоты было слишком мало. Танки можно было пересчитать по пальцам.
Реальный узел сопротивления был создан возле Кюстрина, но и он был прорван. Дорога была открыта.
Этой ночью я колесил по городу под бомбами. Я доехал даже до Потсдама. Никаких следов грабежей. Ни одного панического крика. Старики из фольксштурма и молодежь из гитлерюгенда ждали противника с панцерфаустами в руках, мрачные, как рыцари Тевтонского ордена.
Утром отключилось электричество и телефон перестал работать. Сотни вражеских самолетов появились над крышами, оставляя за собой сотни белых инверсионных следов. Снаряды падали повсюду. Тысячи советских орудий создавали адский грохот. Танки гремели у ворот города.
Я отправил своих товарищей в путь.
В 13.00 я покинул "Адлон". Один из моих немецких друзей, инвалид, который в 1941 году под Москвой получил 21 пулевое ранение, пришел попрощаться под пулеметным огнем. Он сопровождал несколько очаровательных девушек с охапками весенних цветов в руках. Они украсили капот моего автомобиля красными тюльпанами и анютиными глазками. Они улыбались, простые и отважные. Рейх рушился на глазах, Берлин был обречен. Всех их ждали жуткие унижения, но пылкие, скромные и прекрасные, они все еще несли цветы.
Я выбрался на старую дорогу из Пренцлау на Штеттин лишь с огромным трудом. Автобан уже был перерезан русскими. Вражеские танки караулили нас. Паника среди тысяч беженцев была неописуемой. Они погибли. Русские спешили.
Когда я приблизился к Брусову, где находился мой командный пункт, то увидел огромные облака дыма, поднимающиеся к небу на площади 30 километров шириной. Последний сохранившийся участок Восточного фронта только получил решающий удар.
Чуть в стороне от наших болот русские двигались через пески на левом берегу Одера.
Прощание с Одером
20 апреля 1945 года в день рождения Гитлера в 06.00 русская артиллерия открыла неслыханный огонь по немецким позициям, прикрывающим развалины старого шоссейного моста южнее Штеттина.
В последние три дня мы отмечали необычайное оживление на правом берегу Одера. Русские закрепились на острове вокруг первой опоры взорванного моста. Они подтянули тяжелую технику с помощью понтонов, лодок и старых землечерпалок. Они явно готовили атаку.
Этот угрожаемый участок обороняли подразделения, наспех сформированные из полицейских. Более тысячи вражеских орудий внезапно обрушили на них массированный огонь. Полицейские не могли выдержать удара, и русские, развивая успех, послали несколько штурмовых батальонов на лодках на другую сторону реки.
Так как сообщение о разгроме могло дурно повлиять на остальные войска, командир полицейских предпочел скрывать разгром своего соединения до конца. Результат был предсказуем. Когда штаб дивизии узнал об этом, коммунисты уже высадились на западном берегу реки еще в нескольких местах.
Катастрофа случилась примерно в 07.00. Многие пехотные батальоны, сформированные из дивизионных резервов, были вызваны только в 14.00. И лишь в 15.00 они были отправлены в контратаку.
Изучая местность еще до 20 апреля, я со своими офицерами пришел к заключению, что если левый берег Одера будет потерян, контратака будет наверняка обречена на провал, если только не будет проведена практически немедленно.
Действительно, за холмами на левом берегу Одера местность начинала опускаться к западу, песчаные пустоши без складок или других естественных препятствий. Попытка наступать по равнине, чтобы опрокинуть врага, стоящего на вершинах холмов, привела бы к побоищу.
Поэтому, когда 20 апреля к 15.00 несколько тысяч красных закрепились на левом берегу Одера, они быстро пересекли зону песков и вышли к подножию холмов в 6 километрах западнее.
Тактически этот батальон валлонов уже не относился к моей дивизии. Он получил очень жесткий приказ от штабных крыс, которых не интересовали мои попытки сохранить людей. Они должны были идти в атаку, отыграть эти потерянные километры открытой местности и снова занять левый берег Одера.
Наши смелые парни, без единого слова неудовольствия, повиновались, еще раз доказав свою верность. До последнего дня они доказывали, что их клятва - не пустые слова.
Контратаку следует подготовить мощным артиллерийским налетом. Но из чего они будут стрелять? И чем? Ни орудий, ни снарядов.
В Старгарде два месяца назад мы могли выпускать от 6 до 10 снарядов на орудие за день. В этой последней битве на Одере мы получили еще более драконовский приказ. Мы имели право тратить не более одного снаряда в день на орудие.
Один снаряд! Только один!
Почти такие же ограничения были наложены и на стрельбу тяжелых минометов: две мины в день! Легкие минометы: одна мина в день!
Но в действительности ноль.
Противник, наоборот, имел тысячи орудий и совершенно неограниченное количество боеприпасов. Фронтовую зону буквально опустошал шквальный огонь советских пулеметов. Мы ничего не могли этому противопоставить, кроме нескольких молчащих орудий.
Наш батальон был вынужден вести бой только личным оружием. В начале боя его поддерживали полдюжины танков - но лишь издали и осторожно.
Это не помешало потеснить вражеский фронт. Три километра удалось отбить в жаркой рукопашной схватке, длившейся около часа.
Наши потери уже были исключительно высоки.
Наш батальон подошел к дюнам над Одером. Бой продолжался до вечера. Русские успели расположить пулеметные гнезда во всех удобных точках. На наших товарищей обрушилась также вся ярость артиллерийского огня.
Я поспешил на командный пункт батальона, чтобы подбодрить товарищей. Увы! Они были обречены. Вечером я видел сотни раненых, которые со стонами ползли назад. Многие из наших унтер-офицеров были убиты. Несмотря на это, атака продолжалась с прежней яростью.
Одна из наших рот достигла деревни, стоящей над Одером. Наши солдаты сумели подняться на песчаную гряду в 200 метрах от воды. Они вышли к реке, фанатично исполняя полученный приказ.