Глава 12
Мама и сестра ушли. Сестра, смотревшая передачу о театральной жизни, забыла выключить телевизор. Пустой зеленый экран озарял комнату мягким отблеском. Алюшка спал. Я привез ему из Берлина новую игрушку, заводной мотоцикл, бегающий замысловатыми кругами. Он топал за ним целый вечер, устал и заснул необычно быстро.
Яна щелкнула выключателем в кухне и зашла в спальню посмотреть на сына. Шелест ее халата показал мне, что она вернулась в столовую. Яна задернула поплотнее половинки портьеры и остановилась у телевизора.
– Выключить?
– Не надо. Пусть погорит. Не хочется свет зажигать.
Она села рядом со мной на диване. Мы молча следили за рваными зигзагами, замелькавшими на экране. Передача кончилась, и стали заметны помехи от искрящих троллейбусных дуг на соседнем Арбате. Вспышки озаряли Янины глаза, смотревшие мимо меня. Она уже знала о моей неудаче в Берлине. Но мы не успели поговорить подробно.
– Немцев, по-видимому, убийство не испугает… – сказал я.
– Да?.. – машинально отозвалась Яна.
Она не знала деталей о Франце и Феликсе, но понимала, что я имел в виду. Я продолжал:
– Обсуждать с ними моральную сторону задания бесполезно. И вряд ли что даст. Даже если они откажутся, найдутся другие. Вообще, кто бы из нас ни отказался, это уже не изменит самого главного. Может быть, такова судьба Околовича…
Яна покачала головой, стараясь остановить ход моих мыслей:
– Дело в нашей собственной судьбе…
– О нашей судьбе я и беспокоюсь, – согласился я. – Вернее, о твоей и Алюшкиной. Если я начну воевать с ветряными мельницами, то в первую очередь потеряю вас. И ничего существенного при этом…
Яна прервала меня:
– Какие же это ветряные мельницы, Коля? Самые настоящие злые силы, если уж вспоминать Дон-Кихота. Неужели ты не понимаешь, что, пытаясь оставаться в стороне, ты нас потеряешь гораздо скорее? Именно сейчас выяснится, были твои попытки уйти из МГБ искренней борьбой или половинчатым самообманом…
– Но и рубить с плеча в нашем положении слишком опасно, Яна. У МВД длинные руки.
Яна отмахнулась от моих слов:
– Совсем уж не такие длинные. Ты это знаешь лучше меня. Да и потом, в лагерь мы с тобой готовы попасть еще с прошлого года. Как раз в этом случае мы друг друга не обязательно потеряем, в настоящем смысле слова. И Алюшка у нас. Лучше уж Колыма, чем концлагерь собственной совести. Ведь если убьют Околовича, ты все равно будешь считаться одним из его убийц. Наша жизнь с тобой рухнет. Рухнет безнадежно и непоправимо. Я не смогу остаться твоей женой. Это совершенно ясно. И Алюшке не смогу рассказать об отце-убийце. Значит, он будет расти без отца… Зачем ты заставляешь меня говорить все это вслух?!
Она глубоко вздохнула, как бы пытаясь сбросить тяжесть всего происходящего. Я пошел к телевизору, выключил его, зажег лампу и, наливая в чашку остывший чай, ответил медленно:
– Все это правильно, Яна. Я и не хотел об этом спорить. Получилось как-то, в пылу разговора. Но ты упрекаешь меня в слабости. Ты не называла слова "слабость", но оно все равно присутствует. Пойми, что когда я говорю о ветряных мельницах или осторожности, это не отражается на моем стремлении остановить убийство. Да, я не успел еще ничего найти. Но и ты при всей своей непримиримости до сих пор не выговорила вслух ни одного практического решения…
Голос Яны зазвучал почти негодующе:
– Я женщина и совершенно гражданский человек. Никогда не работала в разведке. Откуда мне знать тонкости этого учреждения? Да и вообще, причём тут мое решение? Ты и сам его найдешь, если перестанешь на нас оглядываться, на меня и Алюшку. Я готова разделить любой твой риск. И говорила с тобой так резко для того, чтобы ты чувствовал себя свободным в своих действиях.
Я невольно усмехнулся:
– И для того, чтобы напомнить, что в случае убийства Околовича у меня больше не будет ни жены, ни сына.
Яна почувствовала, что я сказал это без досады, и лицо ее посветлело.
– И для этого тоже, – кивнула она. – Ты же сам потом сказал, что все правильно. Давай не будем спорить по мелочам. Если наш разговор зашел в тупик, отложим его лучше на другой раз.
– Да нет. Зачем откладывать! – возразил я. – Наоборот. Пожалуй, мы только начинаем выходить из тупика. Я получил твое разрешение, похожее на ультиматум, и могу теперь действовать за пределами здравого смысла. Я не иронизирую, не морщься. Я только ставлю точки над "i". Очень нужные точки. Уже ясно, что выход может быть только в каком-то совершенно необычном шаге. Причем не здесь, а на западной территории. Здесь я винтик. За мной следят десятки глаз. Там я хозяин операции и держу все карты в своих руках.
Чая я так и не отпил и продолжал рассуждать вслух:
– Путь, наверное, только один. Сделать так, чтобы о планируемом убийстве узнала широкая публика. Тогда задание будет отложено надолго, а наше правительство займется опровержениями. Но как и кому сообщить? Просто некому и все. Полиция словам или анонимным посланиям не поверит: ей нужны люди или факты. Не могу же я посадить немцев в кафе и выдать их полиции заблаговременным телефонным звонком. Мелко и бесполезно.
– И нечестно, – добавила Яна. – Откуда ты знаешь, как немцы в душе относятся к заданию? Может быть, они просто очень хорошо играют роль и так же, как ты, не могут отказаться. Да и вообще, не нам судить их и наказывать.
– Не знаю, Яна. Может быть, и не совсем так. Если окажется абсолютно необходимым посадить их в тюрьму на несколько недель за переход границы с фальшивыми документами, то наша с тобой совесть будет чиста. В этом случае они отделаются легче, чем за убийство Околовича. Ну, хорошо, не будем спорить. Все равно этот вариант не выход. Западные власти не захотят связать арестованную агентуру с фантастическими слухами о планируемом убийстве какого-то русского эмигранта.
Я остановился, потом залпом выпил чай и заговорил так громко, как это можно было делать шепотом:
– Знаю! Нашел!! Как я не подумал об этом с самого начала. Ломаю голову над полицией, западными властями, всякой мурой. А решение, вот оно – правильное и беспроигрышное.
Я пересел на диван и, постукивая ребром ладони по Яниному колену, стал ей рассказывать, как рассказывают таблицу умножения:
– Пойду прямо к Околовичу. Устрою так, что никто о моем приходе не будет знать. Ни до, ни после. Все ему расскажу. Так, мол, и так. Пути наши скрестились и давайте решать вместе. Что может быть проще? С ними я? – С ними. С этого и надо начинать. Это и есть самое главное.
Яна недоверчиво покачала головой:
– Я не понимаю, серьезно ты или балагуришь? Ведь он снимет телефонную трубку и позвонит в полицию.
– Околович? Позвонит в полицию? Революционер? Подпольщик, к которому пришел один из последователей его организации? Ты что, Яна! Он обязан верить людям уже в силу своей профессии. Никакой революции со страхом и недоверием в собственной душе не сделаешь. Ты знаешь, когда он был нелегально в СССР, он доверился даже своей сестре, совершенно непосвященному и неподготовленному человеку. И открыл ей, что он революционер, считая, наверное, что прежде всего нужно верить людям. Как же иначе? А тут к нему на квартиру в западной зоне, в безопасное для него место, придет русский человек за советом и помощью. Придет, чтобы включиться в революционную работу. Да он просто не может выдать меня в силу своих убеждений.
Яна не соглашалась:
– Кроме убеждений, есть еще обязанности. Откуда ты знаешь, какие у него взаимоотношения с западными властями? Может быть, он по закону не имеет права умолчать о твоем приходе?
Я не сдавался:
– Какие там обязанности? Подпольная организация всегда вынуждена стоять в какой-то степени вне закона. Советскую 58-ую статью они не боятся нарушать, а западного полицейского предписания испугаются? Не может этого быть. В конце концов, НТС не какая-нибудь западная лавочка для перетаскивания советских людей на запад, а независимая русская, понимаешь, русская революционная организация.
Яна посмотрела на меня почти сочувствующе:
– Откуда ты это знаешь?
Я запнулся на секунду. Действительно, почему я так в этом уверен?
– Да, абсолютных гарантий у меня в этом нет. Но почему-то я верю в НТС и Георгию Сергеевичу, и что судьба русского человека для них важнее любых стратегических тонкостей.
Я в первый раз назвал Околовича по имени-отчеству. Эта оговорка заставила меня повторить с еще большей силой:
– Верю, что они независимы, свободны и вообще настоящие революционеры, а не агенты разведок. Я тебе даже скажу, откуда у меня такое впечатление. Из их газеты, из листовок, из всего их мировоззрения, из отношения к западу и к нашему народу. Да, наконец, следственные дела по НТС говорят, между строчек, о том же самом. В тени каждой иностранной разведки антисоветских организаций под русскими вывесками как грибов полно. Советская власть о них не беспокоится. Знает, что русский народ за иностранными наемниками не пойдет. А вот против НТС советская разведка разворачивает целую тайную войну: по высочайшим указаниям и с применением любых средств. Нет, нет. НТС – русская организация, иначе советская власть не боялась бы ее так сильно.
Яна взглянула на меня искоса и подбросила совсем тихо:
– Или, может быть, ты очень хочешь, чтобы было так?
– Возможно… Конечно… Очень хочу, чтобы было именно так.
Яна поправила завернувшийся обшлаг моей рубашки и сказала, обняв мою руку:
– Ладно, Коля. Делай так, как хочешь и как веришь. Ты прав. Мы обязаны считать, что Георгий Сергеевич тебя поймет и не выдаст. Выбора у нас нет. Это самое честное, что мы можем сделать. Даже если нам и суждено ошибиться.
В ночь с десятого на одиннадцатое ноября в Москве выпал снег. Утром механические дворники засуетились на главных улицах и шоссейных магистралях. Широкими, косыми рылами они сталкивали снег к краям дорог и выбрасывали вдогонку струи снежной пыли из-под круглых метел.
В два часа дня, когда мы выехали на шоссе, ведущее к Новогорску, асфальт был уже чистым и зигзаги коричневого песка размяты шинами. Я сидел в заднем углу машины и смотрел на уносившиеся назад, к Москве, ровные горки сметенного снега. Студников обернулся с переднего сиденья:
– Между прочим, Пильц вернулся с той стороны, – сказал он. – Помните Пильца?
Его слова были обращены, вероятно, ко мне, а не к Окуню. Студников как начальство мог сам решать, о чем ему говорить в присутствии шофера. Я же предпочел ответить нейтрально:
– Помню. Тот, который предлагал работать самостоятельно.
– Точно, – кивнул Студников. – Насчет самостоятельности у него, конечно, ничего не выйдет. Мы тоже не лыком шиты. А вот сходил он туда неплохо. Бродил по местам для нас интересным. Даже принес несколько удачных фотографий.
Окунь вынул руку из кожаной петли над окном и начал открывать свой портфель.
– Фотографии неплохие, – подтвердил он. – Только жаль, что нужного нам человека Пильц не сумел ни сфотографировать, ни даже увидеть.
– Да, это плоховато, – согласился Студников. – Хорошо бы ребятам показать личность объекта так, чтобы запомнили и, главное, узнали. Кстати, вы помните снимок за столом? Ну, тот, единственный, который у нас по этому человеку? Так вот, источник, через который мы этот снимок получили, завалился. Тот самый, который с краю сидит, круглолицый и лысеватый. Ему, между прочим, было приказано не размениваться на мелочи, а он, дурак, взял да полез в какой-то секретный ящик, да еще в тот момент, когда за ним следили. Ну, накрыли, конечно. Обидно. Парень был с перспективой. А Пильц вот принес только снимки дома. Но и то хорошо. Хоть подходы можно изучить…
Я взял из рук Окуня стопку любительских фотографий на тонкой бумаге. На одной из них был вид пятиэтажного дома, снятый, очевидно, с противоположной стороны улицы. Стрелка, сделанная чернильным карандашом, показывала на одно из окон пятого этажа. Вероятно, квартира Околовича. На другой карточке был парадный подъезд, снятый вблизи. Карандашная стрелка отмечала здесь табличку со звонковыми кнопками рядом с входной дверью. На следующей карточке та же табличка была снята крупным планом.
Заметив, что я пытаюсь рассмотреть надписи на доске с кнопками, Студников сказал с грустью в голосе:
– Табличку изучаете? Да, с этими звонками проблема. Приедем на дачу, обсудим.
Я вернул карточки Окуню, не досмотрев до конца:
– Неудобно рассматривать в машине. Тогда и посмотрю, вместе с вашими объяснениями.
На даче нас ждали с обедом. Студников вкатился быстрыми шагами в столовую и потряс руки обоим агентам с демонстративной сердечностью. Я представил свое начальство:
– Лев Александрович… Сергей Львович…
Больше агентам ничего не было сказано, и больше им ничего не полагалось знать, но по поведению Студникова нетрудно было понять, что хозяин в этом обществе именно он. Студников деловито осматривался по сторонам, задавал короткие и строгие вопросы о горячей воде, есть ли дрова, подвезли ли достаточно продуктов, почему не поставили до сих пор антенну для радиоприемника, и, вволю подчеркнув свою демократичную дотошность в мелочах, вернулся к обоим агентам. Он покровительственно хлопнул Франца по плечу:
– Как спали? Не замерзли? Погодка-то у нас здесь похолоднее берлинской. Это вам не дойтчланд.
Он раскатисто засмеялся. Потом, взглянув на стол, накрытый к обеду, спросил с нарочитой серьезностью:
– А где же водка? Разве можно гостей встречать без водки?
Настя, так звали женщину, следившую за хозяйством на "даче", внесла металлический поднос с водкой. Она переливала ее в графин.
– Ну, что же, прошу к столу? – полуспросил, полупригласил Студников.
Ели все довольно усердно. Феликс не скрывал, что после скудного продовольственного режима восточной Германии он был искренне рад обилию редких и дорогих закусок на столе. Франц делал вид, что интересовался в основном национальными русскими блюдами. Студников, подвигая к Францу тарелки, произносил русские названия блюд "по буквам" и тем искусственно громким голосом, которым недалекие люди разговаривают обычно с иностранцами. Мы с Окунем молча ели и ждали, когда наши переводческие способности понадобятся начальству.
Студников разлил водку по рюмкам.
– Ну, что ж, товарищи… – Он бережно закрыл графин, скрипнув притертой пробкой. На лице его сияла торжественная улыбка. – Переведите, что пьем за их приезд в Москву. Такие поездки – явление не повседневное. Мы привезли их сюда потому, что хотим подчеркнуть важность задания. Так сказать, наше особое доверие к ним. Так что пьем и за то, чтобы это доверие оправдалось.
Окунь перевел. На туманный тост Студникова немцы ответили сдержанными жестами благодарности. Но чокнулись и выпили они с энтузиазмом.
Студников продолжал свою роль радушного хозяина:
– Как им Москва понравилась?
– А мы ее еще и не видели, – ответил Феликс, выжимая лимон на бутерброд со шпротами.
Окунь поставил обратно вазочку с зернистой икрой и вмешался на немецком языке:
– Но вы проезжали через город. Видели архитектуру, улицы, общий вид Москвы. Какое ваше первое впечатление?
Франц принял из рук Насти тарелку с борщем, взял было ложку, задумался и заявил авторитетно:
– Много телевизионных антенн на домах. Это знаменательно. Значит, у людей есть деньги для телевизоров и время смотреть программы.
– А у них в Берлине есть телевизоры? – поинтересовался Студников.
– Лично у нас? – переспросил Франц и, получив ответ, засмеялся. – Что вы! У нас лично телевизоров нет. Вообще-то в Берлине есть телевизионный центр. Но – две тысячи марок!!! Нам телевизор не по карману. В моем хозяйстве, например, и так много дыр. Не знаю, как у него. Он ведь холостой.
Феликс покачал скептически головой:
– Еще неизвестно, кому жизнь обходится дороже, женатому или холостому. У холостого столько непредвиденных расходов.
Студников вежливо посмеялся и сказал, подняв указательный палец:
– Скажите, что, когда вернутся с задания, обязательно подарим им по телевизору. Пусть считают, что им это обещано. И о материальных проблемах не надо им беспокоиться. Устроим все, что надо. Семьям дадим единовременное пособие на несколько месяцев вперед, а потом придумаем какую-нибудь премию. Так что все заботы об этих делах пусть выбросят из головы.
– Это очень мило, – кивнул Феликс и, показывая на Франца, добавил. – У него жена еще слабая после родов, с сердцем что-то. Осложнение, говорят. Нельзя ли ее на месяц-другой в санаторий?
– Да, да, конечно, – заторопился Студников, – обязательно. Напомните мне позвонить Иванову в Берлин, – обратился он к Окуню. – Пусть устроит через немецкий профсоюз, а мы оплатим. Все будет в порядке, – вернулся Студников к Феликсу. – И город посмотрите как следует. Поводят вас по театрам. На балет надо их, обязательно. Ну, в музей там. В Третьяковскую, конечно…
– Мавзолеум, – выговорил Франц и поднял руку, как бы демонстрируя, что он кандидат на посещение.
Студников сморщился, почти болезненно:
– С мавзолеем трудней. Билеты туда распределяют очень скупо. Из нас, например, никто еще не был. Ну, да ладно. Как получим первые билеты, пойдете. Запишите, Сергей Львович, чтобы не забыть.
Обед продолжался в таком духе еще с полчаса. Окунь записал еще несколько мелочей, связанных с обеспечением семей агентов и развлекательной стороной их визита в Москву.
Потом Настя принесла чай и кофе. Студников и я от кремового пирожного отказались. Студников вынул пачку "Казбека" и положил ее между собой и агентами: "Курите, товарищи…"
– А, Казбек! – улыбнулся Феликс. Папиросы были ему знакомы еще с конспиративных встреч в Берлине.
Настя убрала со стола и постелила цветную скатерть. Окунь вопросительно взглянул на Студникова. Тот кивнул:
– Да, да. Приступим к делу…
Окунь взял с буфета свой портфель и начал выкладывать карты, конверты, папки. Студников засунул руки в карманы брюк и покачался взад-вперед на стуле, как бы в раздумье. Потом повернулся ко мне:
– Скажите им так: в Западной Германии, в городе Франкфурте, живет один человек. Он очень опасен и для Советского Союза, и для их страны, Восточной Германии. Этого человека нужно ликвидировать.
– Что значит ликвидировать? Это? – спросил Франц.
Он поднял руку, вытянув указательный палец, как дуло пистолета, и щелкнул языком.
– В общем, да, – отозвался Студников. – Но дело не в выстреле. Выстрела не будет слышно. Скажите, что мы дадим им бесшумное оружие. Последнее достижение техники. Можно так выполнить задание, что никто и не заметит. Это важно, чтобы суметь уйти. Но вот как добраться до этого человека, еще вопрос. Как его найти и подойти поближе. А бить надо наверняка, повторные заходы исключаются. Знаем мы об этом человеке и много, и мало. Много, чтобы понять, что он собой представляет, но мало, чтобы точно решить, где его лучше прижать в угол.
Окунь воспользовался паузой и протянул Францу фотографию Околовича за обеденным столом, присланную "Вольфом":
– Второй слева – ваш человек. Тот, что в очках. Мы знаем его домашний адрес. Он живет вот здесь.
Окунь расправил план Франкфурта, нашел точку, поставленную красным карандашом, и положил рядом с ней карточку из тех, что были получены от "Пильца".