Инициатором создания "Большого человека" был издатель "Нового времени" и владелец одного из самых успешных частных театров столицы – А.С. Суворин. В своих мемуарах Колышко приводил свой разговор, послуживший побудительным мотивом для написания пьесы: "Да, Витте! – размышляет он [Суворин. – Э.С.]. – Талант. ‹…› Вы, по-моему, хорошо разобрались в Витте. Правильно ли, не знаю. А занятно. Пьесу напишите. Так и озаглавьте: "Большой человек"". Суворин настаивал, чтобы пьеса была готова в кратчайшие сроки – через месяц-два, и пообещал, если она будет хорошей, поставить ее на сцене своего театра. Требование журналист выполнил – пьеса из пяти актов была написана за месяц.
Театр, который публика именовала Суворинским, в печати часто назывался Малым. Больше половины членских паев предприятия принадлежало А.С. Суворину, и он вплоть до своей смерти, последовавшей в 1912 году, был руководителем и фактическим владельцем театра. Публика была очень разнообразной. Попасть на премьеры стремились представители крупной буржуазии, интеллигенции, высшего света и полусвета. Публика повторных спектаклей была разнообразнее. Сцена частного Суворинского театра считалась в Петербурге второй после императорской и славилась разнообразием и свежестью репертуара, оригинальностью и богатством спектаклей, но особенно была известна постановками новых "сенсационных" пьес, а также сочинений, вызволенных из тисков цензуры стараниями Суворина. Первой постановкой в только что открывшемся театре (1896 год) должна была стать пьеса Г. Гауптмана "Ганнеле". Но произведение затрагивало религиозные сюжеты, и Святейший синод этому воспротивился. К слову, за помощью издатель "Нового времени" обратился именно к С.Ю. Витте. В письме к Суворину сановник отвечал: "Сообщите имя того цензора, который преследуется за разрешение ставить "Ганнеле". Тогда я постараюсь оказать ему содействие". Спектакль допустили к постановке, и он имел большой успех у публики.
В Малом театре, благодаря усилиям и связям Суворина, в 1897 году впервые была поставлена и "Власть тьмы" Л.Н. Толстого: "Надо теперь же возбудить вопрос о цензуре, – говорил Суворин режиссеру театра Е. Карпову в приватной беседе. – Я сам поеду к начальнику печати… Если разрешат – мы обеспечены успехом сезона".
Суворин, очевидно, понимал, что "политическая" тема сулит серьезную материальную выгоду. Первый вариант комедии "Большой человек" был готов в мае 1908 года. 22 мая автор отправил его Суворину вместе с сопроводительным письмом: "Надеюсь, что Вы со свойственной Вам прямотой скажете мне, – писал Колышко, – годится это для сцены или нет и [стоит] ли обрабатывать. С другой стороны, мне очень важно Ваше впечатление относительно цензурности пьесы. Очень, очень боюсь за цензуру. С другой стороны – не слишком ли схожа с нашим общим знакомым? Мне бы не хотелось памфлет писать или фотографию". К сожалению, в моем распоряжении нет ответного послания Суворина, но частично его первую реакцию на "Большого человека" можно восстановить на основании ответного письма Колышко, в котором тот разъяснял свой авторский замысел. Судя по всему, Суворина насторожила слишком явная аналогия с отставным реформатором. Спустя почти три недели после первого письма журналист подробно разъяснял руководителю Малого театра главную идею своей пьесы:
Я позволю себе возразить на Ваши обвинения. Я вовсе не фотографировал ни личности, ни обстановки В[итте]. Я взял его выдающиеся черты как крупной личности, создал из них своего героя и поставил его в обстановку русской действительности. А действительность эта такова, что в ней играют роль и жены, и дети, и знакомые, и прошлое, и подчиненные, и начальники – словом, весь антураж. Я имел мысль указать, как трудно русскому "большому человеку" сохранить в этой обстановке свою цельность, силы, свои идеалы и добрые намерения. Я хотел еще указать, как разнообразны и разноречивы запросы русской жизни и как трудно ‹…› их удовлетворить. Я поставил своего героя нарочно на грани старого и нового режима, на переломе, чтобы он был виднее и чтобы сгустить вокруг него страсти и все отрицательные стороны эпохи. Мой герой – далеко не В[итте]. Но В[итте] мог бы быть им, как мог бы быть им всякий сильный реформатор, хотя бы Плеве или даже Су[вори]н. Я далек был от мысли рисовать возможного спасителя России – уже потому, что я не верю, чтобы нас мог спасти кто-либо один. Мои мысли я вложил в уста того "старейшего" члена Комитета, речью которого заканчивается 1-я картина 4-го акта. Вот – идея героя. А идея пьесы – не знаю. Думаю, что ее вовсе нет, как во всех пьесах, рисующих эпоху… ‹…› Словом, я называю Ишимова "большим человеком" с иронией и думаю, что в действительности он станет им за сценой.
Это письмо интересно и с точки зрения первоначальной идеи произведения. Хотя автор и задумывал в центр пьесы поместить именно Витте, он воспроизвел не точный психологический портрет, а некий тип. В разговоре с Сувориным журналист заметил, что после появления такой пьесы его отношения с Витте могут испортиться. Издатель "Нового времени" возразил: "Зачем [ссориться]? Тип дайте. Вы верно схватили его". Процесс работы над окончательной версией комедии занял у драматурга еще два с половиной месяца. В качестве редактора текста выступил также известный публицист, постоянный сотрудник "Нового времени" В.П. Буренин.
Основное внимание драматург уделил главному герою, В.А. Ишимову. По замыслу публициста, Ишимов-Витте представал в пьесе талантливым государственным деятелем, изначально мечтавшим о бескорыстном служении России и искренне болеющим за ее развитие. Но деятель был фигурой трагической, ибо интриги бюрократов и финансовых дельцов, окружающих Ишимова, вынудили его постоянно бороться за удержание прежнего влияния. Позднее Колышко писал по поводу "большого человека": "Ишимов прямолинеен, выпукл, красочен и сам как бы лезет на сцену". Остальные персонажи сочинения менее колоритны. К примеру, главный женский персонаж прописан очень бледно и эскизно. По поводу жены главного героя Суворин заметил: "Витте – туда-сюда. Но остальное. ‹…› Женщина! Я тоже написал плохую пьесу. Но у меня есть женщина… А у вас – манекен какой-то. Гермафродит…" Иосиф Иосифович ответил, что он "не большую женщину, а большого мужчину рисовал. Остальное – аксессуары". Это обстоятельство не осталось незамеченным и для рецензентов. Критик журнала "Театр" писал: "И, для примера, жена "большого человека" – ну какой же это образ?! Это пустое место, неразбериха! И такая же путанность и бессодержательность во всей неполитической части пьесы".
В целом жена главного героя имеет мало сходных черт с графиней Витте. Мадам Ишимова – русская, из обедневшего дворянского рода. По сюжету у нее нет ни бывших мужей, ни детей. Матильда Витте – крещеная еврейка (в девичестве – Нурок), о происхождении которой имеется мало достоверной информации. По одной версии, ее отец, приехав во второй половине 1870-х годов в Петербург из Бердичева, стал содержать в столице дом терпимости. По воспоминаниям же издателя "Биржевых ведомостей", С.М. Проппера, у Нурока в Петербурге был трактир, известный публике благодаря хорошей кухне и умеренным ценам. Образ госпожи Ишимовой, достаточно бледный, совсем не соотносился с умной и энергичной супругой Витте. Несмотря на это, в государственном деятеле Ишимове и его жене драматическая цензура без труда "узнала" Сергея Юльевича и Матильду Ивановну. На чем основывались подозрения цензуры?
Цензором пьесы был барон Н.В. Дризен. В разговоре с Колышко (по просьбе Дризена же публицист пересказал основное содержание их беседы в письме – в связи с конфликтом, которого я еще коснусь) барон заметил: "Так как за графом Витте установилась репутация беспринципности и неразборчивости в средствах борьбы, а герой проявляет именно эти черты, то этим и устанавливается сходство; с другой стороны, так как героиня пользуется плохой репутацией, весьма схожей с репутацией, которой пользуется графиня Витте, то и здесь сходство не подлежит сомнению". В обязанности же цензуры входило "не допускать изображения на сцене живых государственных деятелей". Колышко, разумеется, отрицал это сходство. Что касается Витте, то репутация его как беспринципного политика была в обществе очень расхожей. Что же подразумевалось под плохой репутацией супруги отставного премьер-министра?
По замыслу Колышко, у жены главного героя, "женщины с прошлым", был любовник и она брала взятки. Эти черты героини соотносились с образом Матильды Витте, сложившимся в общественном мнении. О прошлом графини Витте ходили разные сплетни, в том числе молва приписывала ей многочисленные любовные связи. К примеру, А.А. Киреев в своих дневниковых записях нередко утверждал, что до ее брака с министром любой состоятельный человек с положением в обществе мог добиться расположения Матильды Ивановны – "за ужин и за 25 рублей". Киреев сравнивал ее с княгиней Кочубей и с Екатериной I. О том, что супруга министра играла на бирже и дельцы разных мастей пытались с ее помощью решить свои финансовые вопросы, пишет в мемуарах и сам Колышко. После разговора с цензором драматург внес изменения в текст: "Я отрезал у моей героини любовника и взятки, сделав ее облик еще более тусклым".
Недовольство цензуры вызвали не только личности, но и сам принцип пьесы – изображение среды государственных деятелей. В результате вместо "Государственного Совета" в пьесе появился "Комитет Реформ". Наконец, после внесенных в текст исправлений, "Большой человек" был допущен к постановке на сцене. Барон Дризен позднее вспоминал:
Много разговору вызвал И.И. Колышко своею пьесой "Большой человек". ‹…› Нужно заметить, что прототипом "большого человека" Колышко выбрал не кого иного, как С.Ю. Витте. Пьесу принесли мне. Я уже говорил выше, как поступали у нас с произведениями, имевшими характер сенсационный: они становились предметом коллективного обсуждения. Общей участи не избег и "Большой человек". Мало того: на ней [на этой пьесе] главным образом сосредоточилось внимание начальства. Портретность у нас вообще не допускалась, а здесь дело касалось столь видного государственного деятеля, как покойный Витте. ‹…› Так или иначе, но после некоторых урезок пьесу вручили г. Колышко с разрешительной подписью.
В июле 1908 года Б.С. Глаголин, актер, который должен был играть главную роль в спектакле, писал Суворину в личном письме: "У Колышко флирт с цензурой – надеюсь, благоприятный для него. На днях об том телеграфирую". 2 сентября того же года, за два с лишним месяца до премьеры, в "Новом времени" появился фельетон Глаголина, в сатирической форме повествующий о перипетиях "Большого человека" в цензуре. Статья вызвала возмущение цензора, барона Дризена, и в частично процитированных выше воспоминаниях барон также упоминал о своем конфликте с актером.
Б.С. Глаголин (Гусев) был не только актером, но и публицистом, драматургом, режиссером, театральным критиком. Он печатался в периодических изданиях, например в "Новом времени" и "Журнале Театра Литературно-художественного общества". По воспоминаниям современников, у Глаголина было яркое актерское дарование. С 1899 года он находился в составе труппы Петербургского Малого театра, на первых ролях. В иные сезоны был самым популярным актером столицы. Современные исследователи называют Глаголина первым актером, которого можно назвать настоящей звездой в привычном для нас смысле слова.
Вернемся к фельетону. Глаголин приписывал цензору следующие слова: "Изобразите в драматическом действии, что человек, несомненно, никуда не годится, ежели ему дали отставку. ‹…› "Большой человек" – это нецензурно и даже неконституционно. Назовите пьесу "Собачий сын" – тогда пропустим". Как мог Дризен, столько писавший о вреде цензурных притеснений, замечал в статье Глаголин, запрещать "Большого человека"?!