Вскоре Ишимов своей принципиальностью, резкостью и прямотой настраивает против себя всех. Представители дворянской, сословной России недовольны изменениями: "Такого тунеядства и пьянства да безбожия, как теперь, в России еще не было… А все – проклятые деньги. ‹…› Прежде деньги были средство, теперь – цель". Эти изменения связывают с деятельностью Ишимова – и ненавидят его. Вокруг "большого человека" постоянно плетутся интриги – в игорном полусветском салоне, на великосветском балу и в будуаре у самой госпожи Ишимовой. О нем распространяются самые невероятные слухи. "Говорят, что он – Синяя Борода, уморил семь жен… Говорят, что он член какого-то тайного Общества каменщиков или маляров – наверное не знаю. Что для него нет ничего святого… Что он душу дьяволу продал. Говорят, что он – вампир". Колышко намекал здесь на расхожую легенду о принадлежности Витте к масонам, именуемым также вольными каменщиками. "Я шел на подвиг, а вышел на арену цирка… Мои враги убили во мне творца и пробудили ловкого гладиатора", – с горечью признается герой одному из немногочисленных друзей. И вот против него выдвигают сановного фантазера и фразера – Бессонова ("Безсонова"), сторонника "героической" политики России. Он затевает военную авантюру, грозящую разрушить плоды реформ Ишимова. В Бессонове зрители и обозреватели видели А.М. Безобразова, противника Витте в правительстве по вопросам дальневосточной политики. Его считали одним из виновников развязывания Русско-японской войны.
Дельцы, чтобы спасти Ишимова, предлагают сделку. Француз Дюпон готов поднять бурю в западной прессе, банкир Вайсенштейн – уронить русские ценные бумаги: "Я спасаю не только Вас, но и финансы Европы…". Однако "большой человек" опасается, что государственный кредит пострадает, и отказывается. "Пусть обманывают Россию Бессоновы, Савадорские! Им простится, потому что они убогие…". В прессе не указывали, кто являлся прототипом француза Дюпона. Предположу, что это А.Г. Рафалович, агент Министерства финансов в Париже. О Рафаловиче в столице говорили, что он отстаивает интересы России во французской прессе. А видный французский дипломат, впоследствии посол Франции в России, М. Палеолог не без оснований называл Рафаловича "великим развратителем французской прессы". В банкире Вайсенштейне зрители угадывали приближенного к Витте финансиста А.Ю. Ротштейна.
"Большой человек" полон мучительных переживаний, он чувствует всю шаткость своего положения. И главное – понимает, что у его широкой реформаторской программы нет опоры в обществе. В минуту откровенности он признается жене:
Я устал, Ира!.. Душой устал! Разве я думал, что быть у власти – значит бороться за нее, унижаться, заискивать, вечно оправдываться перед одними и грозить другим? ‹…› Я хотел постепенности, я готовил умы, я подкрадывался к своей цели. Я рыл фундамент, глубоко рыл… И вырыл яму… Вот ужас – яму! Люди попадут в нее, и на меня посыпятся проклятия. За весь мой труд адский, за гений, который я ощущаю в себе, за готовность все отдать на благо родины – меня проклянут. ‹…› Никогда не поймут они, куда ушли мои силы… Того Ишимова, который шел к власти, с самого низа подымался, они не видели и не увидят; они видели – сановника, куртизана….
В пятом акте – заседание Комитета Реформ, на котором Ишимов и Бессонов сходятся в словесной дуэли:
Бессонов. Россия, как кровный конь, застоялась – ей нужно движение, нужен здоровый моцион… Я отмечаю, господа, симптомы омертвения народного духа – духа здорового героизма, которым жили наши предки, создавшие наше Великое Государство… Этот дух вытесняется заботами материальными, позывом к буржуазному благополучию. Искусственно направленные к нам реки золота создали потребности, которых раньше не было, вызвали требования такой полноты счастья, которая несовместима с ростом государственности… ‹…› Нужно пожертвовать экономическим благополучием ради героического подъема, гражданственностью – ради государственности. Вот, милостивые государи, чего от нас требует родина. С верой в вашу государственную мудрость и уповая на одушевляющий всех нас патриотизм, я надеюсь, что мы выступим с обновленными силами на заброшенный путь наших великих предков и забудем узкую партийность, навеянную теоретиками экономических принципов, подражателями гнилого Запада ‹…›
Ишимов. Позволяя себе резюмировать вашу речь, я бы сказал: голод, холод, невежество, бесправие и… движение вперед. Так, кажется?
Бессонов. Вашу программу, например, можно [резюмировать] так: деньги, проценты, полуобразование, полусвобода, полукультура и… топтание на месте в ожидании благодеяний иностранцев…
Недоброжелатели Витте часто обвиняли графа в широком привлечении иностранного капитала в российскую экономику. По мнению противников политики министра, иностранные инвестиции ставили Россию в зависимость от западных держав.
В разговор вступает сановник по фамилии Планер, сторонник Бессонова: "Политическая экономия, милостивые государи, – наука; а патриотизм – религия. Вам нужно сделать выбор между тем и другим. Я – за патриотизм, я – за религию государственности…" Современники полагали, что прототипом реакционера Планера был В.К. Плеве, бывший министр внутренних дел (1902–1904 годы) и один из наиболее серьезных противников Витте в правительстве.
Ишимов. Вы – патриоты, а я – космополит. Вы любите Россию, а я не люблю ее. Вы знаете историю, а я не знаю ее… Это не ново. Всякий раз, когда смелая рука русского реформатора заносит нож над отгнивающим органом русского быта, Россию обсыпает патриотизмом, как сыпью… ‹…› Я не признаю такого патриотизма, я не уважаю его… ‹…› Я презираю родной дом, родную грязь, презираю все, что вы называете специфически русским, а я – варварским. Русская самобытность… А по мне – это нищета, невежество, порок, дурной вкус и скверный запах. ‹…› Вы хотите разбудить в народе героизм; а я хочу содрать с него корку грязи, невежества, предрассудков…
Вряд ли стоит искать в этой полемике прямые текстуальные совпадения с прениями в Государственном совете. Вероятнее всего, Колышко в публицистической форме изложил суть различных подходов к будущему России. С одной стороны – программа Витте, отстаивающего необходимость дальнейшего развития капитализма и некоторой либерализации российской жизни. С другой – точка зрения, наиболее явно выраженная иными видными сановниками, в том числе К.П. Победоносцевым, которые считали, что сила России – в ее самобытности, народном патриотизме, опоре на традиционные ценности.
Яростная идеологическая схватка завершается патриотической речью старейшего члена Комитета Реформ, князя Смольного, восклицающего: "Ради будущего России – помиритесь!" В образе князя Смольного Колышко изобразил графа Д.М. Сольского, игравшего важную роль в реформах 1905–1906 годов. В решительную минуту в Комитете появляется царский посланник князь Василий и сообщает, что Ишимов пока остается у власти.
Рецензенты – как столичные, так и провинциальные – единодушно отмечали, что наибольший успех у публики имел самый публицистический, пятый акт – заседание Комитета Реформ. Рецензент журнала "Театр и искусство" заявлял: "Именно эти речи сильнее всего захватывали залу, прерывались аплодисментами и местами вызывали шиканье определенно настроенной публики". В издании Суворина писали: "Последний акт вообще отражает собою политические настроения очень современные. Они возникли давно и теперь только обострились и стали яснее благодаря свободе печати и Государственной думе".
После увиденного на сцене публика в большинстве своем убедилась, что в пьесе изображен именно Витте. Кадетская "Речь" признавала, что "в судьбе и речах "большого человека" действительно много сходства с бывшим премьером". Автор "Большого человека" вспоминал:
В Малый театр бросился "весь Петербург". Первые ряды занимались сановниками. Из-за занавеса я подслушал их диалоги:
– Говорят – миллион.
– А мне говорили – двести тысяч.
– Эдакая реклама!
– И это в момент падения!
Вопрос о реакции Витте на пьесу очень важен. Известно, что напечатанный экземпляр пьесы хранился в его личной библиотеке. К слову, еще из сочинений публициста в книжном собрании графа был лишь сборник "Маленькие мысли", составленный из газетных статей Колышко-Серенького в "Гражданине". Однако имелись ли на книге какие-либо пометки, сделанные Витте или Колышко, сказать нельзя, так как подлинник издания был утерян. Ни в воспоминаниях, ни в письмах, которые мне удалось просмотреть, сам Сергей Юльевич о пьесе не упоминал. В переписке отставного сановника с его личным секретарем, Н.С. Помориным, также нет ни слова о "Большом человеке". Впрочем, Витте всегда старался не афишировать степень своего участия в инспирированных им статьях и разного рода пропагандистских мероприятиях. Поэтому само по себе молчание сановника не служит доказательством его непричастности к появлению пьесы.
Колышко в мемуарах неоднократно утверждал, что граф не имел к созданию "Большого человека" никакого отношения. В одном из уже цитировавшихся писем 1908 года к Суворину, обсуждая пьесу и возможные трудности, связанные с ее будущей постановкой, автор прямо заявлял, что министр не только не причастен к появлению пьесы, но даже не знает о его, Колышко, замысле. Более того, драматург опасался реакции Витте на образ его супруги – главного женского персонажа: "Я не могу считаться с мнением об аналогии моей Иры с M-me В[итте]. И поэтому думаю, что и показывать моей пьесы В[итте] не следует [выделено в источнике. – Э.С.], ибо это подчеркнет ему, что я нахожу какое-то сходство, боюсь его и проч. Я сказал В[итте], что работаю над пьесой, где герой обладает чертами государственного деятеля типа В[итте]. Этим и ограничусь".
В пользу достоверности данной версии свидетельствует и следующее обстоятельство. В мемуарах Колышко пишет о своей встрече с сановником, состоявшейся после первых спектаклей:
Меня вызвал Витте.
– Вы написали на меня пьесу.
– Кажется, я вас не умалил.
– Но Матильду Ивановну.
– Чем?
– У вас стоит, что она темного происхождения. ‹…›
– Вот это и доказывает, что я не имел в виду вашей супруги.
– Вы. Но публика.
Если уже исправленный по цензурным соображениям текст вызвал у графа возражения, то первоначальный вариант, с более пикантными подробностями, был бы для Сергея Юльевича и вовсе неприемлемым. Витте всегда заботился о репутации своей жены. К примеру, в феврале 1909 года черносотенная газета "Русское знамя" опубликовала статью, в которой содержался намек на близкие отношения Матильды Ивановны с бывшим директором Департамента полиции А.А. Лопухиным. Взбешенный Витте направил председателю правительства П.А. Столыпину письмо с требованием привлечь редакцию к ответственности. Ему было отказано в возбуждении судебного дела – на основании действующего законодательства. Переписка же Колышко с бароном Дризеном свидетельствует о том, что в тексте пьесы, представленном в цензуру, героиня по сюжету имела любовника и брала взятки. Если бы Витте принимал в появлении пьесы какое-то участие, он ознакомился бы с черновиком и внес свои исправления, а Колышко был бы заведомо осторожнее.
Видел ли Витте спектакль или основывался на разговорах публики и откликах газет? К сожалению, данных об этом у меня нет. Известно лишь, что графиня Витте была заядлой театралкой, а ее муж, в тех случаях, когда у него было свободное время, сопровождал ее. Среди любимых четой Витте театральных сцен был и Петербургский Малый театр. Об этом свидетельствует переписка графини с А.С. Сувориным. В цитировавшихся выше воспоминаниях цензора, барона Дризена, есть сведения, что премьер-министр Столыпин посылал графу официальный запрос, чтобы узнать, как тот реагирует на подобную пьесу. Витте будто бы отмахнулся и заметил: "Пускай пишут что угодно! Не впервые мне читать про себя глупости!" На основании имеющихся источников невозможно проверить подлинность этого свидетельства. Так или иначе, вопрос о реакции отставного министра на постановку занимал многих. Вскоре после смерти Витте "Петроградская газета" сообщала своим читателям: "Менее всего покойный любил драму, находя, что на сцене никогда не говорят так, как в жизни. Он не поинтересовался даже посмотреть пьесу, в которой все усматривали сходство с ним самим и о которой говорил тогда весь город".
Было ли появление "Большого человека" выгодно графу? По-видимому, да. Одновременно, в период с декабря 1908 по февраль 1909 года, на страницах "Нового времени" и "Биржевых ведомостей" появлялись статьи, в которых Витте спорил со своими оппонентами по поводу событий революции 1905 года. Сергей Юльевич не мог не воспользоваться возможностью напомнить о себе. Понимая, что любые опровержения еще больше укрепят публику в ее подозрениях, он попросил драматурга заявить в "Новом времени", что Ишимов не имеет к графу Витте никакого отношения.
Колышко так и сделал: