Затем через Стамбул он добрался до Одессы, прибыв туда 20 августа, еще до вступления Турции в войну. Путешествие Витте продолжалось двадцать один день и тяжело повлияло на состояние его здоровья. В Одессе он дал местным журналистам интервью, в котором не без доли патриотического пафоса заявил: "То, что я пережил за это время, никогда повториться не может. 21 день кошмара и мучительных гаданий, доберусь ли в Россию… Наконец все окончилось. Счастлив, что в такую трудную минуту я со всеми русскими буду дома, в великой России. ‹…› Что-нибудь делать для России – хотя бы переписывать бумаги, помогать раненым, работать в Красном Кресте, но быть там и только там…" Витте действительно предложил свои услуги Красному Кресту, однако, как он сообщал супруге в письме, ими не воспользовались.
21 августа крупные петроградские органы печати – "Новое время", "Биржевые ведомости" и "Речь" – опубликовали телеграмму, в которой передавалось мнение Витте относительно наступившей войны, якобы высказанное в беседе с одесскими журналистами: "Война еще впереди. Нельзя опьяняться первыми успехами: силы неприятеля неизвестны, и придется вести героическую борьбу, которая потребует беспримерных усилий. Печать, вместо того чтобы усыплять общество выражениями радости, должна подготовлять к неудачам, всегда возможным в борьбе против могущественного врага". В телеграмме подчеркивалось – приезд Витте "имеет политическое значение. Граф сказал, что хочет послужить родине".
В "Одесском листке" и "Одесских новостях", самых крупных газетах города, за август 1914 года подобная информация отсутствует. Напротив, "Одесские новости" передавали слова сановника: "Я должен воздержаться говорить сейчас о войне, в которую не верил до тех пор, пока не заговорили пушки". Очевидно, его частный разговор с кем-то из знакомых мог проникнуть в столичную печать в несколько преувеличенном виде. По крайней мере, известный журналист А.Е. Кауфман, у которого, как и у Витте, были друзья в Одессе, утверждал позднее, что граф действительно делился своими опасениями и мыслями по поводу последних событий с посещавшими его дом одесситами. В конце сентября Витте получил письмо от российского генерального консула в Багдаде. Дипломат докладывал, что немецкая пропаганда извратила суть слов Сергея Юльевича о войне, перепечатав уже упомянутое ранее интервью графа одесским изданиям. В бюллетене германского консульства это интервью было интерпретировано иначе:
Согласно сведениям, дошедшим до печати, русская газета "Речь" пишет: "Граф Витте принимал одесских журналистов и говорил с ними о положении дел в России. Русский государственный деятель настойчиво указал, что не надо преувеличивать могущество и ресурсы России; он указал на необыкновенную опасность положения против врага совершенно неожиданной силы. Война может скоро вызвать сюрпризы. Было бы преступно обманывать русский народ ложными известиями о победах и успокаивать его ложными надеждами. Журналисты должны бы всячески стараться подготовить население к возможным поражениям".
При сравнении этих заметок видно, что Витте призывал общество прежде всего к трезвости оценок. По мнению графа, подогреваемый публицистами патриотический подъем, характерный для начального периода войны, был опасен, ибо за выражениями радости масштаб войны мог быть недооценен. В немецком варианте статьи акценты расставлены иначе: якобы Витте заявлял о неготовности России к войне, о превосходстве Германии, подводя читателей к выводу, что скорое поражение России при таком раскладе сил неизбежно. Как можно предположить, главная цель подобной публикации состояла в патриотической мобилизации в самой Германии, на внутреннем фронте. Ведь в этой стране были прекрасно осведомлены об отношении Витте к войне.
Вернувшись 28 августа в столицу, отставной сановник окунулся в политическую жизнь. "Белый дом" графа на Каменноостровском проспекте сразу был взят под наблюдение полиции. В Петрограде он нанес визит своему приятелю, министру финансов П.Л. Барку. По свидетельству министра, Витте горячо убеждал его, что Россия не в состоянии бороться с Германией и "эта война грозит России неисчислимыми бедствиями и полным разорением". По мнению Витте, "единственное спасение могло состоять в том, чтобы, воспользовавшись кратковременными успехами русской армии, заключить мир с Германией и Австро-Венгрией". Граф не сомневался: "Германия пойдет навстречу пожеланиям России и сделает ей серьезные уступки, чтобы иметь один только фронт для дальнейшего натиска на основных своих врагов – Великобританию и Францию". Барк "был совершенно удивлен такой аргументацией". Заявив также, что "начавшаяся мировая война – единоборство Германии и Англии за мировое господство", Сергей Юльевич добавил с иронией: "Великобритания, конечно, не против биться до последней капли крови русского солдата", но России не стоит идти у нее на поводу. В конце разговора он заметил: если государственные деятели к его словам не прислушаются и не остановят кровопролития, то "война, которая была начата правительством, будет закончена народами".
Позиция графа не была конъюнктурной, а логично вытекала из его давней стратегии. Позднее это признавал один из его бывших сотрудников по Министерству финансов: "Во внешней политике он никогда не отрешался от излюбленной идеи – тесного сближения России, Франции и Германии. ‹…› Немудрено поэтому, что, когда в 1914 г. вспыхнула война с Германией, он считал ее величайшим бедствием. "Мир, мир во что бы то ни стало", – говорил он как раз в самый разгар наших успехов в Восточной Пруссии".
Анализ этих свидетельств позволяет утверждать, что Витте действительно откровенно и во всеуслышание заявлял о своей позиции, стремясь сделать ее достоянием общества. Но граф не ограничивался только частными беседами. В октябре 1914 года он решил опубликовать свой всеподданнейший доклад Александру III от 1894 года, в котором рекомендовал императору построить главный военный порт на Мурмане, а не в Либаве, как предлагал тогда управляющий морским ведомством адмирал Н.М. Чихачев. Незамерзающий порт на севере имел бы стратегическое значение для России. В случае совместной с Францией войны против Германии связь с союзником могла обеспечиваться только через северные моря. Витте настаивал на ошибочности выбора в пользу Либавы, так как в случае военного столкновения с Германией неприятельский флот неизбежно заблокировал бы русские корабли. Николай II, вступивший на престол после смерти Александра III, приказал все же построить порт в Либаве, находившейся в нескольких десятках километров от немецкой границы, и с началом мировой войны порт оказался заперт. В 1914 году этот доклад Александру III приобрел для Витте особое значение – как свидетельство того, что еще в 1894 году ему удалось предугадать ход событий. Сохранив документ в личном архиве, Витте предполагал напечатать его в "Историческом вестнике", но публикация была запрещена военной цензурой. Даже личное письмо Сергея Юльевича с протестом, адресованное военному министру, ничего не изменило. Тогда Витте разослал текст доклада различным учреждениям и частным лицам.
Глава Общества ревнителей истории М.Н. Соколовский в ноябре 1914 года предложил Витте выступить с этим докладом на очередном заседании. От выступления на столь злободневную тему граф отказался, заметив, что оно неизбежно вызвало бы много разговоров, однако против обсуждения доклада в Обществе не возражал. В назначенный день Витте приехал к началу заседания, но сам не выступал. Доклад не возымел ожидаемого действия, поскольку присутствующие не усмотрели в нем очевидных параллелей с современным положением. После окончания первой части заседания граф уехал, сославшись на недомогание. Такое поведение отставного министра неудивительно: личное выступление на острую тему на публичном собрании выглядело бы шагом слишком демонстративным, что было для графа в сложившихся условиях нежелательно, поэтому он предпочел действовать закулисно.
13 октября Витте написал письмо великому князю Константину Константиновичу по поводу гибели на войне его сына, князя Олега, предложив как можно скорее прекратить войну с Германией. При этом сановник вновь выступил с критикой Англии: "Не ведет ли Англия нас на поводе и не приведет ли в такое положение, которое затем потребует от нашего потомства массы жертв, чтобы избавиться от нового друга?" Как выяснили Б.В. Ананьич и Р.Ш. Ганелин, это письмо ходило в Петрограде в списках.
В последние месяцы 1914 года в особняке графа на Каменноостровском проспекте часто бывали посетители. К примеру, в период с 16 ноября по 23 декабря в дневнике наружного наблюдения за Витте зафиксировано тридцать шесть фамилий посетивших его лиц. В их числе – председатель Совета министров И.Л. Горемыкин, товарищ председателя Государственного совета И.Я. Голубев, чины Министерства финансов, отставной премьер-министр В.Н. Коковцов, П.Н. Дурново и др. Постоянно встречался Витте и с газетчиками: с репортером "Петроградского листка" Г.М. Лаппой, издателем "Биржевых ведомостей" С.М. Проппером, сотрудником "Речи" Л.М. Клячко. В доме филерам подкупить никого не удалось. Что творилось за закрытыми дверями особняка Витте, о чем велись беседы – это для тайной полиции оставалось неведомым. Однако сведения о том, кто приезжал к графу, как долго оставался, кого посещал сам сановник, не могли не интересовать власти. Острый интерес его активная деятельность вызывала и в обществе.
2. "Германофил": реакция общества на антивоенную позицию С.Ю. Витте
К началу войны Витте подошел со сформировавшейся репутацией человека, сочувственно относящегося к Германии. Общество, охваченное патриотическим порывом, воспринимало публичную антимилитаристскую позицию Витте как подтверждение его германофильства. Если верить жандармскому генералу А.И. Спиридовичу, "Витте считали главой "германофильской партии", что еще больше вооружало против него государя". Согласно сведениям английского посла Дж. Бьюкенена, его французский коллега, М. Палеолог, в ноябре 1914 года сказал министру иностранных дел Сазонову, что царь должен остановить Витте, мирная агитация которого приобретает "угрожающие размеры". Сазонов предложил дипломату самому поговорить об этом с Николаем II, но тот не решился.
Слухи о германофильстве Витте ходили и в союзной Франции. Главой "германофильской партии" его считала, к примеру, известная газета "Le Temps": "Как кажется, он [Витте. – Э.С.] стал в русской столице центром кружка, в котором охотно обсуждаются средства положить конец войне". Еще до начала войны пересуды о симпатиях русского сановника к немцам имели широкое хождение и распространялись, по-видимому, не без участия заинтересованных лиц в Германии. Уже знакомый нам корреспондент Витте, М. Леонович, предупреждал его в личном письме в мае 1914 года: "Германия ждет от Вас, что Вы взорвете тройственное согласие и заключите на выгодных для нее условиях новый торговый договор (пусть надеются). Немецкая болтовня об этом перепугала французов. Не мне, конечно, учить Вас, но Вам придется успокоить французов, если Вы хотите не иметь могучего сопротивления с их стороны. Все эти суждения о Вас, конечно, пустые фантазии, и я не писал бы о них Вам, если бы об этом не говорилось в серьезных иностранных сферах".
По-видимому, Сергей Юльевич внял этому совету и, судя по письму некоего Павловского к нему, зондировал ситуацию во Франции на предмет возможности опровергнуть со страниц печати порочащие его слухи. 7 июня 1914 года Павловский сообщал графу, что ему удалось убедить редактора влиятельной французской газеты "Matin" в лживости подобных разговоров: "Я собирался написать вам, когда получил ваше письмо, и по тому же самому делу. Вы можете быть уверены, что клевета о вашей будто бы враждебности к Франции не повторится и повернется в вашу пользу. ‹…› В "Matin" была напечатана депеша, в которой опровергается сплетня о вашей враждебности Франции. ‹…› Сплетне будет положен конец раз навсегда. Я буду вас держать в курсе дела". Витте придавал большое значение французскому общественному мнению.
Любопытен разговор президента Французской Республики, Р. Пуанкаре, с П.Л. Барком, приехавшим в Париж на совещание министров финансов стран-союзниц в январе 1915 года. Президент живо интересовался, насколько влиятелен Витте в правительственных сферах Петрограда. Пуанкаре, по донесениям М. Палеолога и другим сведениям, был убежден, что "граф Витте – опасный для Франции человек во время мировой войны с Германией". "Всем известно, – заявлял Пуанкаре, – что граф Витте был и остался германофилом, при его же кипучей энергии и необузданном характере нельзя думать, что он останется пассивным зрителем развертывающихся событий".
Пуанкаре не убедили слова Барка, будто Витте всего лишь отставной сановник, не имеющий власти. По мнению французского президента, такие выдающиеся люди, как Витте, даже после отставки могли оказывать влияние на ход событий. Пуанкаре предложил Барку отправить графа в дальнюю командировку. По словам президента, именно так он поступил с неугодным ему бывшим министром Кайо, отослав того под благовидным предлогом в Бразилию. Барк ответил, что предлагал Витте отправиться в США, чтобы подготовить почву для будущих кредитных операций, для использования его "большого государственного опыта и блестящих способностей". Однако министр "натолкнулся на полное нежелание графа покидать Россию, пока длится война".
Очевидно, мнение Пуанкаре о Витте было основано на донесениях Палеолога. Можно предположить, что последний передавал своему правительству и разговоры, которые велись в Петрограде. У Пуанкаре не было веских доказательств относительно германофильства Витте – он руководствовался прежде всего уже сложившейся репутацией графа, а также убеждением, что сановник подобного масштаба, даже не занимающий важных должностей, сохраняет политическое влияние. О том, насколько сильным было предубеждение французского президента против графа, красноречиво свидетельствует реакция Пуанкаре на известие о смерти сановника, зафиксированная президентом в своем дневнике: "Узнали о смерти графа Витте. Эта смерть чуть ли не имеет для Антанты значение выигранного сражения…"